Страница 14 из 18
По большому счету Запад посчитал горбачевскую перестройку (1985–1991 гг.) проявлением слабости советского строя и даже упадка основ державности «империи зла». Данное впечатление у руководителей западных стран только усилилось в результате проявления беспринципности, соглашательства, бездействия и прямого предательства национально-государственных интересов во внешней сфере, откровенной торговли национальными интересами в ущерб России со стороны правопреемников великой державы – новых российских властей во главе с Борисом Ельциным.
И Горбачев, и Ельцин позабыли старую истину, что отношения между государствами не похожи на отношения между людьми. Дружбы не бывает, есть государственный интерес. Однако у первого были два американских друга – Рони (Рейган) и Джордж (Буш-старший), а у второго – тот же Джордж, которому Ельцин первому позвонил из Беловежской пущи и порадовал американского друга беспрецедентным сообщением о кончине «империи зла». После Джорджа Буша его новым закадычным другом стал «друг Билл» (Клинтон), о чем нам поведал в мемуарных воспоминаниях Строуб Тэлботт (20).
Выступая в феврале 1992 года в Сенатском комитете по иностранным делам Конгресса США, госсекретарь американской администрации Джеймс Бейкер радостно сказал: «Развал Советского Союза дал нам выпадающую раз в столетие возможность продвинуть американские интересы и ценности по всему миру». Акцент на американские, а не общечеловеческие интересы и ценности, о которых также любят говорить российские западники, сделанный Бейкером, был неслучаен, так как совпадение тех и других для Вашингтона не является стопроцентным (28, с. 23).
Фигура Ельцина, который нанес непоправимый ущерб российской государственности и цивилизационной идентичности страны, ждет своей особой исторической оценки. За подобные деяния, например, генерала Аугусто Пиночета в Чили еще при его жизни отправили на скамью подсудимых. Хотя Ельцин по образованию и специальности был строителем, но на деле оказался самым настоящим разрушителем. Начал он с разрушения Ипатьевского дома в Свердловске (ныне Екатеринбург), в котором в 1918 году была казнена семья последнего российского императора Николая II вместе с домочадцами. Чтобы сместить Горбачева и занять царское место в Кремле, он организовал первый государственный переворот – Беловежский сговор в декабре 1991 года, в результате которого перестал существовать СССР. В октябре 1993 года совершил второй госпереворот, заставив российских военных расстрелять из танковых орудий легитимный российский парламент – Верховный Совет РСФСР.
Как теперь известно из мемуарной литературы главных участников этих переворотов, все антиконституционные деяния Ельцина вершились при полной поддержке «Вашингтонского обкома» (20; 29). Тот же Станислав Кондрашов отмечает, что в Вашингтоне и других западных столицах не спорят, что Ельцин вышел за рамки действующей Конституции, а западные политологи прямо квалифицируют его действия как государственный переворот. Однако, делает вывод наблюдательный американист, реакция Запада определяется не столько правовыми, сколько практическими и идеологическими параметрами (28, с. 85). По тогдашней оценке Запада, нестандартные с точки зрения западной демократии рискованные акции Ельцина «не блокируют, а напротив, расчищают дорогу для демократии и рыночной экономики в России» – так подводит итог Станислав Кондрашов деяниям первого российского президента, показывая двуличность и двойственность подхода западных лидеров к событиям в России в 1990-х годах и ориентацию западной демократии на свои эгоцентристские интересы (28, с. 85).
Когда мы характеризуем эпоху правления Ельцина, то необходимо в первую очередь высветить его уступки Западу в ущерб геополитическим интересам России. Например, именно «первый западник России» согласился с включением Польши и Прибалтийских стран – Эстонии, Латвии и Литвы – в состав Североатлантического альянса, тем самым дав отмашку военному блоку на продвижение к границам России.
Напомню читателям, что уступчивость Ельцина по вопросу принадлежности Крыма и города Севастополя, проявленная им в начале 1990-х годов, сегодня стόит России огромных материальных и финансовых потерь от западных санкций в связи с присоединением Крымского полуострова к Российской Федерации. Ведь во время сговора в Беловежской пуще Борис Ельцин даже не поднял вопрос перед Леонидом Кравчуком о спорной принадлежности Украине Крыма и Севастополя. Когда российский парламент – Верховный Совет РСФСР – 21 мая 1992 года настойчиво и недвусмысленно заявил об исторической принадлежности этих территорий России, приняв в подтверждение этой истины Постановление «О правовой оценке решений высших органов государственной власти РСФСР по изменению статуса Крыма, принятых в 1954 году», а затем 9 июля 1993 года – Постановление «О статусе города Севастополя», эти решения российских парламентариев, по утверждению знатока российско-украинских отношений, бывшего заместителя государственного секретаря США и советника Б. Клинтона по постсоветским делам Строуба Тэлботта, породили «параноидальный страх украинских националистов перед угрозой территориального захвата». В своих мемуарах под названием «The Russia hand» (в русском переводе «Билл и Борис») Тэлботт откровенно пишет, что третейским судьей тогда выступили Соединенные Штаты, под нажимом которых «человек на танке» категорически подавил подобные замыслы российских парламентариев (20).
Один из парадоксов ельцинской эпохи состоял в том, что такие действия Ельцина находили среди зарубежных государств на Западе более единодушную поддержку, чем в России. Например, как уже говорилось выше, после расстрела Белого дома и разгона Верховного Совета в Вашингтоне и других западных столицах не отрицают, что Ельцин жестко нарушил действовавшую тогда Конституцию и совершил государственный переворот. При этом лидеры Западного мира подчеркивают, что для преодоления паралича власти и продолжения курса реформ у президента России не было «иного выбора». Поэтому свою поддержку антиконституционных действий Ельцина в сентябре-октябре 1993 года они мотивировали тогда и в дальнейшем тем, что его «нестандартные, рискованные акции не блокируют, а напротив, расчищают дорогу для демократии и рыночной экономики в России». Такая реакция Запада свидетельствует, что поведение западного сообщества определяется не столько правовыми, сколько практическими и идеологическими параметрами.
Анализ только некоторых из множества ельцинских «рискованных акций», проведенный нами в ретроспективе, показывает, что среди примерно 200 государств, существующих в настоящее время в мире, вряд ли можно найти пример со столь впечатляющими результатами развала собственной страны.
О деградации личности первого российского президента как-то не принято говорить. Однако, по нашему мнению, Ельцин своими действиями – так же как до него дряхлые маразматики из Политбюро ЦК КПСС – нанес непоправимый ущерб Отечеству и создал реальную угрозу русской цивилизации. Тот же Строуб Тэлботт по поводу Ельцина отмечает, что «личные недостатки ослабляли его как политика и государственного деятеля. Его непостоянство, пьянство, тщеславие, несдержанность, приступы депрессии и самоизоляции внесли свою лепту в российские беды» (20, с. 14). Неадекватное поведение первого лица России вынудило «доброжелателя» Збигнева Бжезинского дать интервью одной из российских газет под характерным названием: «Российским руководителям пора бы протрезветь!» (13).
Американцу Бжезинскому вторит упоминавшийся выше наш соотечественник Станислав Кондрашов. Он с огорчением и стыдом за свою страну констатирует, что, когда началась новая, постсоветская Россия и к власти в Кремле пришли Ельцин, Гайдар, Чубайс, Козырев «сотоварищи», то «новые времена начались с ребячьего подражания Америке, с обезьянничанья, от которого мне как бывалому американисту становилось, мягко говоря, неловко» (28, с.10). Как автор данной работы, свидетельствую, что так оно и было, когда самому приходилось наблюдать подобные картины во время работы в высших структурах власти.