Бывшая Ленина

От этого понимания ей сперва стало страшно, а потом сладко, как даже в эти выходные не было. Я свободный человек, дошло до Оксаны. По сравнению с тем, какой была еще год назад, когда беззвучно рубилась за место с более опытной замшей. По сравнению со всеми вокруг, на ком висели супруги, дети, ипотеки, карьерные соображения и близкие пенсии. И что самое главное – безо всякого сравнения и безотносительно чего бы то ни было. Оксана Юрченко свободна, ничем не связана и не обременена – потому что Марк – счастье, а не бремя, – дееспособна и мобильна. Можно встать и выйти прямо сейчас, а такси заказать уже во дворе.

Оксана почти уже встала, но Митрофанов сказал:

– Оксана Викторовна, я придумал.

Ну чего ты там еще придумал, милок, подумала она утомленно. Что может придумать скучная серая перхоть без особых примет, достоинств и амбиций?

Он смог – и придумать, и сделать то, что все изменило. Нет, не так. Не бывает, чтобы изменялось все, и не бывает единой и единственной причины. Одна – она как столб, в который врезаешься и либо застываешь на месте, часто неживым, либо улетаешь в ненужную сторону. А если по-хорошему, то обычно много их, поворотных точек, на каждой из которых устремленная вперед линия чуть меняет вектор и превращается из прямой в кривую. А кривая вывезет, бабушка так учила. Бабушка знала.

Вот этот разговор в кабинете был второй точкой – и самой неожиданной. Потому что неожиданным был Митрофанов – несвежий, как и все, перекошенный и неровно выбритый. Особенно раздражали пятнышки серой щетины в складках рта, которые стали видны, когда Митрофанов, на миг задумавшись после уточняющего Оксаниного вопросика, сложил губы трубочкой. Это усилило раздражение Оксаны так, что она почти уже выпалила: «А если не знаете, Даниил Юрьевич, так возвращайтесь к работе и больше за пределы поручения не выходите, сроки горят».

Не успела: Митрофанов, скривив рот обычным образом, так что небритые пятнышки спрятались, сказал:

– Да нет, это компетенция муниципальных властей. Подтверждаем, что земля имеет сельскохозяйственное назначение, и тогда любая свалка там запрещена. Ни районных, ни областных решений по переводу статуса земель не было, я проверял. Там же совхоз был, земля его или правопреемника, класс земель наверняка вспашной, ограничения я перечислил. В базе за тот период документов нет, но в архиве найдем. И вопрос решен. Собираем сессию, без всяких дополнительных согласований по вновь вскрывшимся обстоятельствам объявляем свалку незаконной, прекращаем прием мусора и вешаем всё на операторов. Пусть ликвидируют, что натворили, за свой счет, ну или регрессят с «Чистой стороны», да хоть лично с Гусака. Кто заварил, тот и отвечает. Все суды поддержат.

– Областной особенно, – сказала Оксана с иронией.

– В областном иск сломают – так окружной удовлетворит. Да и не дойдет до этого – область раньше договариваться начнет.

– Ох, – сказала Оксана, еще раз перелистывая бумаги. – Все бы так легко было. Ладно, оставьте, я еще раз посмотрю. Все равно надо проверять – мы же не знаем, что там депутаты в девяностые напринимали.

– Знаем, – сказал Митрофанов неожиданно. – Ни в девяностые, ни в нулевые по району не было никакого решения. До середины нулевых – совхоз «Новая жизнь». Давно не работал, но все равно числился. Потом комплексную застройку хотели, с таким же названием. Оформить не успели. Когда с микрорайоном не получилось, явочным порядком начали как свалку использовать, с ноль восьмого или ноль девятого, если правильно помню. Такая вот получилась «Новая жизнь», сама собой, от совхоза к свалке. Если что и сделали, то задним числом, а это опрокинуть как два пальца. А в нулевые – нет. Я уж знаю, все-таки главой земельного комитета был.

– Кто был? – глуповато спросила Оксана.

– Я.

Оксана смотрела на подчиненного, мигая. Он не издевался и, похоже, не шутил.

– Какого комитета, мэрии?

– Нет, гордумы. Я же депутат был, освобожденный, чуть даже председателем не стал, но…

Он, не договорив, пожал плечом, помолчал и сказал:

– В общем, если надо дописать или дополнить, скажите, это легко.

Он ушел за свой стол, повозился и аккуратно стал раскладывать перед собой схваченные скрепками бумаги из лотка. Оксану почему-то это очаровало, почти как бег воды или ленивый огонек, подбирающийся все ближе. С большим трудом она оторвалась от бездумного наблюдения, отложила выкладки Митрофанова и снова нырнула в разноцветную паутину правок.

Предложение Митрофанова Оксана решила в ход пока не пускать, так что ничего нового в тот день не произошло. Зато именно в этот вечер они завершили сведение и чистку документов, передав их в протокольный отдел администрации. И беспримесно чистым совпадением следует считать, что именно в этот день Оксана поняла: надоел Тимофей, категорически и, кажется, окончательно.

Оксана и Тимофей не виделись с того самого воскресенья. Он регулярно писал, строил планы, в том числе внезапно связанные с совместными проводами истекающего дня. Вдохновился мальчик, на сплошную лихорадку буден замахнулся. Оксана односложно эти планы заворачивала, ссылаясь на занятость. Тимофей не обижался, поскольку не имел такой привычки, да и ситуация была совершенно стандартной и рабочей. Всё у них последний год было так: Тимофей придумывал и предлагал, Оксана заворачивала, соглашаясь после семи раз на восьмой. Просто на сей раз она не видела для этого восьмого никаких ниш и перспектив. И сама себе признаться не умела. Наоборот, думала, что вот спихнет с себя гору, связанную с поручением Балясникова, в субботу проводит на пенсию Золотницкую – и выйдет на выходные с чистой совестью и развязанными руками. Захочет – Тимофею позвонит, по ходу решив, для чего звонит-то: послать или приласкать. Захочет – с Марком весь вечер будет гонять заводные машинки по лего-пандусам. Захочет – устроит себе счастливый уик-энд старой девы, с книжкой и глинтвейном. А может, все-таки сделает то, чего захотела особенно остро: вызовет такси и побросает в чемодан самое важное.

Отвальную Золотницкая устроила в кафе с идиотским курортным названием «Наташа». Может, поэтому и градус куража сразу выставился на курортно-оллынклюзивный, то есть почти предельный уровень. Сперва, понятно, все чинно-благородно, поздравления, пожелания и адрес от главы, лишь несколько истеричная от усталости веселость обостряла реакцию на стандартные шутки про расширение рамок бальзаковского возраста, баб-ягодок и прочего «мы не доживем, так что вы за нас оторвитесь». Все за всех в отрыв и пошли – и Оксана тоже.

В девять вечера она обнаружила себя в кругу строжайших обычно дамочек, с воплями размахивающих посреди танцзала кто салфетками, кто кофточками в такт подзуживающим гоп-гопам Верки Сердючки, причем Савельева растелешилась до лифчика, неожиданно пристойного, в отличие от остального облика Савельевой. Оксана так обалдела, что едва не врубила начальницу, но обнаружила, что сама скачет по полу в колготках, стылым от ужаса взглядом просканировала остальные детали своего туалета, поспешно застегнула пару пуговиц на блузке, искренне надеясь на то, что сдавались они без приложения человеческой силы, и аккуратненько задвинулась в тень.

Отряд не заметил потери: из динамиков, надсадно погибая на высоких частотах, пополз реликтовый медляк, и дамочки с боевыми кличами побежали ловить кавалеров, а самые утомленные, и Савельева, к счастью, с ними, слились в объятьях с соседками и принялись, гогоча и постанывая, раскачиваться в ритме дискотеки младшеклассников.

Оксана поискала глазами туфли, но нашла только пару заметных дыр в колготинах. Убедившись, что всем не до нее, Оксана вздохнула, подтянула юбку, легонько, устойчивости ради, облокотилась о высокую спинку стоявшего рядом стула и умудрилась аккуратненько, в три плавных рывка, стянуть колготки без ушерба для юбки и белья, даже не выронив телефон. Чуть не потеряла равновесие лишь в финале – палец, естественно, не желал вылезать из дыры, – дернулась и вцепилась в спинку, предчувствуя, что стул со скрежетом отъедет по каменному полу, привлекая всеобщее внимание трудового коллектива к неизбежному крушению любимой начальницы.