Страница 1 из 17

Бывшая Ленина

Идиатуллин Шамиль

Шамиль Идиатуллин

Бывшая Ленина. роман

Преуспел тот, кто очистился.

Пролог

Кто родится чистым от нечистого? Ни один.

Больше всего Лиля боялась за тесто: молоко оказалось задумчивым, батареи грели так себе, хоть на кастрюлю садись, чтобы поднялось поскорее. Но тесто поспело вовремя, пироги тоже, а вот сын с семьей опоздал. Сперва задержался на совещании – бог весть, какие уж там совещания в субботу, тем более в праздничную, но Даня врать не будет, – потом перезванивал и говорил, что ждут Сашеньку, но приехали все равно без Сашеньки.

Даня смотрел виновато и бормотал про отмену электричек из-за праздника. Лена смотрела еще виноватей, передавала горячие приветы и норовила, еще не сняв пальто, проиграть Лиле присланное Сашенькой видеопоздравление.

Увидев Даню, Лиля вздрогнула – не потому, что он опять пополнел и выглядел утомленным, а потому, что он снова был не похож на того мальчика, который всегда жил в сознании Лили и ради которого она, в общем-то, существовала. Лиля замешкалась, решая, обнять сына или нет, – и, когда решилась, было уже неловко. А саму Лилю обняла Лена, ловко, не прерывая щебетания и поиска в телефоне, – вот ведь ушлая какая.

Лиля, придя в себя, старательно рассмеялась, видео отодвинула на «потом-потом» и велела скорее мыть руки и садиться. Пироги в духовке вот-вот подсыхать начнут, а нам еще салаты и рыбку попробовать надо. Рыбку надо каждый день есть, по телевизору сказали – особенно в наших условиях.

Даня немедленно забурчал про телевизор и про тех, кто его смотрит, Лена, посмеиваясь, поддержала Лилю: да, рыба ужасно полезна, там фосфор и жирные кислоты омега-3, ой, а это же моя любимая, спасибо, Лиль Васильна, только вы так умеете. Речь Лены журчала, переливалась и могла опять накрыть Лилю теми чувствами, которые заставляют опасть, тихо проливаясь слезами, прохладными и малосольными, и которыми накрываться поздно, да и просто нельзя. Поэтому Лиля торопливо, почти как сын, буркнула, чтобы начинали, и поспешила к пирогам, а выйдя из комнаты, остановилась отдышаться, раздавить спазм, чтобы сглотнулся и не мучил. Получилось. И получилось услышать, как Даня говорит сквозь щебетание:

– Надо было все-таки, чтобы приехала.

Щебетание почти без паузы сменилось жарким шепотом:

– Даня, ну что ребенка мучить. Ей к сессии готовиться…

– Да что ты рассказываешь. Чтобы Санька к сессии – в марте? Любовь очередная просто.

– Ну и любовь, – строго сказала Лена. – Любовь поважнее сессии будет.

– Вот привезет она тебе поважнее сессии… Готова сама-то в бабушки?..

Лена хихикнула, но тут же зашептала строже. Лиля больше не слушала – ушла на кухню, на автомате заглянула в духовку, не понимая ни зачем, ни что видит, и точно так же, не понимая уставилась в окно. За окном было сумрачно и сыро. Раньше Лиля бы сказала «свежо», но теперь это слово не подходило ни к погоде, ни к городу, ни к жизни.

Лилино отражение в стекле тоже было сумрачным, сырым и совсем не свежим.

Она сняла влагу с ресниц, мимоходом порадовавшись, что перестала пользоваться косметикой, беззвучно высморкалась в салфетку, поморгала, рассмотрела себя в стекле и пошла было в комнату, да вспомнила, что приходила проверить пироги.

Пироги были молодцами, хоть в гвардию бери, – точны, честны и не подводят. Все бы так. Балиш, мясной с картошкой, потемнел и не протекал бульоном, который Лиля залила в специальное окошко полчаса назад. Заткнувшая окошко пробка из теста тоже потемнела и прикипела к крышке пирога так, что щели не видать. Можно нести. И пирог с калиной доходил, будто опробованный Лилей лишь однажды, но впечатливший навсегда поезд «Сапсан», ровно по расписанию, через полчасика можно будет вынимать.

Лиля, вооружившись прихватками, ловко извлекла и водрузила на дощечку сковороду с балишом, цыкнула на Лену, которая, конечно, прибежала помогать, и торжественно вынесла пирог на стол.

Она все-таки немножко волновалась, срезая и поднимая крышку, – пробовать-то нельзя, да и не могла Лиля больше пробовать, – но уже по столбу пара, рванувшему к люстре, было понятно, что пирог удался. Картошка проварилась, мясо под вилкой было мягким, тесто – тонким и твердым, пирог наверняка обжигал нёбо, таял во рту, падал в желудок и оттуда почти слышно звал следующий кусок. Но все равно съесть удалось только крышку и треть начинки. Порцию со своей тарелки Лиля незаметно перебросила Дане – ну как незаметно, Лена заметила, конечно. Виду не подала, на том спасибо.

– Свекровь моя говорила: пока тёбе́ не съел, умирать нельзя, – огорченно сказала Лиля и пояснила Лене: – Тёбе́ – это дно, самое вкусное.

– Да-да, помню. Тогда мы брать не будем, вам оставим, а вы не ешьте, – сказала Лена, привычно заливаясь негромким звонким смехом.

– Нет уж, куда мне, старой. Возьмете, Сашеньке… А, да. Она когда приедет-то?

Даня с Леной переглянулись и торопливо заговорили вроде бы разное, но быстро объединенное в «К твоему дню рождения уж точно, да, вот заодно и с Восьмым марта поздравит, да». Настоящая семья – она как хороший древний флакон с притертой пробкой: внутри может карбид бурлить, но наружу не просочится ни флюидика. Тут можно быть спокойной, подумала Лиля и снова поплыла.

Дети, не дождавшись ответа, начали обеспокоенно спрашивать, а Лиля, растерянно улыбаясь, пыталась вспомнить, когда у нее день рождения и сколько ей исполнится. Лена уже вскочила с места и трогала пульс, вкусно дыша укропом и луком – хороший пирог даже на выдохе хорош, – когда Лиля не только сообразила, что ни дата, ни возраст уже не имеют никакого значения, но и опомнилась, поняла, что насмерть всех перепугает, и принялась быстро говорить, еще не придумав, что именно скажет. Получилось нормально, про важность учебы, – и сразу удалось не забыть про подарки: вот Дане носочки на Двадцать третье, шерстяные, хорошие, и сразу Сашеньке сережки на Восьмое марта, мне свекровь дарила, не очень модные, но чистое серебро, может, понравятся.

– А я их помню, – сказал Даня, заулыбавшись, – только у Саньки уши-то пока не проколоты.

– Теперь проколет, – отрезала Лена и принялась вертеть серьги в руках, громко восхищаться, прикладывать к ушам и сетовать на Сашу-балду, пропускающую такое счастье.

Сама хотела вручить, но коли дела, пусть делает, конечно, торопливо, чтобы не соскочить со спасительной кромки, продолжала Лиля, пусть старается Сашенька, учится, место себе хорошее подбирает, дай бог, дай бог, сейчас с работой так сложно, и с остальным, ладно хоть… Тут опять пришлось резко менять тему, и снова удачно: вспомнила про пенсии и ввернула, что Сашеньку все эти ужасы с увеличением пенсионного возраста пока не трогают. А ляпнула бы, как собиралась, что ладно хоть с жильем проблем не будет, бывшая Ленина остается, которую Лиля так и не научилась считать своей, – опять начались бы преувеличенные возмущения.

– Нас зато трогают, – воспламенилась Лена. – Фиг нам теперь, а не пенсии. И слова-то, главное, какие: возраст дожития!

Действительно, подумала Лиля, опять соскальзывая в слезливую яму, но быстро поймала себя за шкирку, подняла и отправила готовить чай. Даня и Лена ничего не заметили – Лена вещала, Даня набирался сил для тёбе́. Хороший мальчик.

Пока заваривался чай, Лиля догрустила, успокоилась и встревожилась снова. Тревогу она вынесла вместе с чайниками.

– Дань, Лен, а на работе-то нормально? А то как начнут средний возраст чистить, пока наказания за это не действуют – в телевизоре сказали…

– Кто конкретно сказал – имена, явки? – строго спросил Даня.

Лиля привычно рассмеялась. Даня продолжил: