Пограничье

   — Ничего такого я не обещала… Но все-таки, где у нас бабушка живет?

   Проклятье! Да что со мной такое сегодня? Зачем вообще я об этом спрашиваю, я ведь все равно никуда этого ребенка не повезу. Отнесу в замок. Это гостья графа, пусть он и разбирается! У меня, в конце концов, лавка сувениров есть. Незаконченный ремонт и толпа туристов.

   — Понятное дело, что в Зачарованном Лесу… И это… не хочу тебя расстраивать, но в замок нам сейчас возвращаться никак нельзя.

   Я резко остановилась, словно на невидимую стену налетела, и посмотрела на Афиногена, молча изогнув левую бровь вопросительным знаком.

   — Во-первых, убийца же еще там… — ангел пожал плечами. — А во-вторых… ну, это…

   Он замялся и отвел глаза в сторону.

   — Ты вроде как не моя подопечная. И в любом случае, я не имею права разглашать имеющуюся у меня информацию, но намекнуть могу: не ходи в замок сегодня.

   Я озадаченно заглянула в веселые глаза Оливки и произнесла вслух:

   — И куда прикажете нам идти?

   У меня не было ни одного веского основания верить чужому ангелу-хранителю. Всем известно, что они пойдут по трупам во имя своих подопечных, но Афиногену я по непонятной причине поверила сразу и безоговорочно. И сразу мозг заработал совсем в другом направлении. И я поморщилась раздраженно от общего количества немедленно возникших проблем.

   Проблема первая. Я ничего не знаю о маленьких детях. Ни как их готовить, ни с чем их едят — ничего. Ну, кроме того, что эти дети много кушают и регулярно ходят под себя.

   Проблема вторая. Где-то надо найти еды для малявки. И запасной комплект одежды. И решить проблему с ночевкой. И…

   — Может, к Лесовику? — нерешительно предложил Афиноген, который, кажется, думал в том же направлении.

   Может, и к Лесовику. Только неизвестно, как он на меня отреагирует: как на приемную дочь почтенного домового или как на ту, в чьих жилах течет волчья кровь.

   Дядюшка Гаюн вышел на крыльцо своей избушки и прислушался к лесу. Острые ушки чутко улавливали звуки леса. Дятел споро долбил кору вековой ели. Береза шептала о зиме, прощаясь с желтой листвой. Ручей щекотал серебристые ветви ивы. Старый лис с недовольным ворчанием пытался достать из норы пищащих то ли от ужаса, то ли от смеха мышей. И еще где-то плакал ребенок. Не лесной, а вполне себе человеческий.

   Лесовик недовольно покачал головой и, подхватив подойник, двинулся в загон для коз.

   В былые времена не то что ребенок, охотник, молодой и удачливый, не забредал в эти места, боялся. А нынче? Шастают все кому не лень. Косуль пугают и черничник топчут. При старых-то Стражах куда как лучше было. И спокойнее, и тише... А с нынешних что возьмешь? Молодежь, одним словом.

   Зойка недовольно покосилась на хозяина и, презрительно мекнув, удрала к дальней стене. Коза была молодой, с норовистым и вредным характером. И неприятностей от нее было значительно больше, чем молока. Однолетка. Чтоб ее.

   — Уж я тебе! — привычно погрозил пальцем дядюшка Гаюн и достал скамеечку для дойки, поворачиваясь ко второй своей питомице, красавице и умнице Марте.

   — Кызя-кызя... — коза с ленивой грацией повернулась к лесовику левым боком и доброжелательно дернула кончиком белого хвоста.

   Лесовик довольно заурчал, когда до его носа долетел сладкий запах молока, смешанный с тяжелым козьим духом, и даже на секунду забыл о раздражающих переменах в призрачном лесу, о неопытных Стражах и толпах зевак и туристов. Рот наполнился слюной, а глаз приятно радовала тугая струя, взбивающая молоко в подойнике в воздушную ароматную пену.

   И тот во дворе под чьей-то ногой скрипнула старая доска, а следом за скрипом зазвенел надтреснутым колокольчиком женский голос:

   — Хозяин! Принимай гостей!

   Марта замерла, выпучив глаза. Зойка ошалело шарахнулась в самый темный угол и там затаилась. Борис Борисыч заорал басом в своем стойле, а дядюшка Гаюн едва не перевернул подойник от неожиданности.

   — Совсем совесть потеряли, — проворчал он и снова склонился к козе, чтобы обнаружить ту в состоянии дикого ужаса. Марту трясло, ее просто колотило от ужаса.

   — Да что ж такое!? — лесовик уперся ладонями в колени, поднимаясь со скамьи. — Коз моих пугать? Ну, я вам...

   Полыхая благородным гневом, хозяин призрачного леса выскочил во двор и замер на пороге сарая, рассматривая свою гостью.

   Рыжие волосы собраны на затылке в небрежный узел, лицо бледное, молочное прямо, и ни одной веснушки, что удивительно при таком цвете волос. Платье темно-зеленое в желтый цветочек — неприлично короткое! — открывает ноги, по щиколотки спрятанные в светло-коричневые сапожки на высокой шнуровке, еще более неприличные, чем платье.

   И глазищи — огромные, пронзительные, чужие.

   «Донесли!!!» Обо всем недовольном бормотании, о нареканиях на молодежь, о тоске об ушедших днях.

   «Но кто?» Все указывало на Зойку. И если бы та умела говорить, так ведь нет. Бред!

   Дядюшка Гаюн склонил почтительно спину и опустил голову:

   — Чем обязан высокому визиту?

   Женщина на секунду растерялась, словно она ждала другого приема, нахмурилась и негромко произнесла:

   — Мы только гости в доме хозяина леса. Смеем ли мы с моей... воспитанницей надеяться на ночлег и, может быть, легкий ужин?

   Борис Борисыч снова заорал дурным голосом, словно боялся, что на ужин пойдет именно его ароматное мясо, а лесовик еще раз удивился такой реакции своих питомцев, но только пожал плечами и сделал приглашающий жест в сторону дома.

   Пришедшая замялась на секунду, тяжело вздохнула и нехотя призналась:

   — Прежде чем переступить порог вашего дома, я должна признаться в том, что... — зеленые глаза загорелись хищным огнем. — Матерью-хозяйкой клянусь, я никогда не... В общем, я думала, вы сами... Короче, в моих жилах течет волчья кровь. И я пойму, если вы...

   Дядюшка Гаюн остановил сбивчивую речь взмахом руки. Молодежь. Ничего-то они не понимают. И дело даже не в том, что гостья оказалась одним из Стражей. Он бы все равно пустил ее под свою крышу. Разве мог он не пустить после почтительной формы, после упоминания Богини Матери. И даже после неприятного признания, которое абсолютно покорило лесовика своей правдивой смелостью.

   — Двери моего дома открыты, — проворчал он и насупил брови, скрывая свое истинное настроение: неуместный восторг и недоверчивую растерянность.

   Ох, странных гостей нынче пригнал осенний ветер.

   Женщина повернулась к крыльцу, а из-за ее плеча на дядюшку сверкнула синим взглядом малышка. Синим, как воды горного озера. Живым. Любопытным. Веселым. И еще более чужим.

   Дядюшка Гаюн поспешил опустить глаза и суетливо бросился к избушке.

   — У меня там не прибрано... Я сейчас... Я тут... И молока девоньке тепленького, да?

   Означенная девонька вдруг громко рассмеялась, обнажив один беленький зубик и, указывая розовым пальчиком за спину лесовика, радостно сообщила:

   — Аф-аф!!

   Дядюшка испуганно оглянулся. Неужто он так забылся, что не заметил присутствия третьего гостя? Но нет, взгляд уперся в шероховатое дерево сарая, в окне которого маячила любопытная Зойкина морда. И больше никого и ничего.

   — Аф-аф! — уверенно повторила девочка и кивнула.

   — Да-да... — проворчала ее опекунша, поднимаясь по ступенькам. — Аф-аф... Я и в первый раз прекрасно слышала...

   Смешливая Оливка пила молоко из рожка, под который лесовик приспособил полый козий рог, валявшийся в кладовой для неведомых целей. Рог был маленький, элегантно изогнутый и удобно ложился в детскую ручку. Девочка быстро разобралась в нехитром устройстве своей импровизированной кружки и, блаженно зажмурившись и громко чмокая, приканчивала уже вторую порцию.

   Дядюшка Гаюн любому напитку в этом мире предпочитал парное козье молоко. И глядя в осоловелые синие глаза он радовался тому, что не одинок в своих пристрастиях. И даже брезгливо сморщенный носик шоны Род не портил настроения. Лесовик ласково поглаживал маленькую спинку в белой рубашечке и, не обращая внимания на шокированные взгляды старшей гостьи, ворковал над белокурой головкой.