Мне не жаль...

— Да, они прекрасны. — Реальность начала напоминать о себе, выдёргивая из сладкой сказки.

— А ты? Ты писала мне?

«Каждый день!» — хотелось крикнуть, но она не могла. Решение, принятое за неё, лишало права говорить правду. Натали медленно выпрямилась и заговорила, глядя прямо перед собой:

— Я должна сказать тебе одну вещь. Не думаю, что тебе будет приятно её услышать, поэтому…

— Ты пугаешь меня. — Александр коснулся её плеча, но Натали сбросила его руку, дёрнулась, поднимаясь.

— Это не твой ребёнок, Саша, — ровно, медленно произнесла она, не сводя глаз с окна. — Я вышла замуж, это ребёнок мужа. Не твой.

Некоторое время за её спиной было тихо, или это кровь шумела в ушах так сильно, что заглушала все звуки? Наконец раздался шорох — Александр поднялся, встал за её спиной и тихо сказал:

— Ты лжёшь. И я догадываюсь, почему. Это из-за Мари? — Его ладони легли на её плечи, разворачивая, заставляя поднять на него мокрое от слёз лицо. — Это она, — вздохнул он. — Наташа, глупая моя, храбрая моя, — он порывисто прижал её к себе, шепча: — Ты правда решила, что я поверю? Что смогу поверить в то, что ты забыла меня так быстро? Что не увижу, как ты выдираешь из себя эти слова, обливаясь кровью?

— Саша, я… — голос почти не слушался Натали, она почти была готова уступить, к тому же, она сделала всё, что от неё просила принцесса. Лгать дальше не имело смысла. И не было сил.

— Почему ты решилась на этот обман? — Александр крепко обнимал её, не давая поднять глаза. И отчего-то говорить так, прижавшись к его груди, слушая заполошный стук сердца, было проще.

— Сколько, ты думаешь, это сможет продолжаться? И сколько боли мы ещё причиним принцессе?

«И графу», — мысленно добавила она про себя.

— Я не знаю, как жить без тебя, как жить рядом с тобой, но без тебя. Но я научусь. Со временем покину Петербург, останусь воспоминанием.

— Ты никогда не останешься лишь воспоминанием, — прошептал Александр дрожащим голосом. — Ты навсегда поселилась в моём сердце, заняла часть его. Навсегда.

— Неужели мы действительно прощаемся? — Натали вдруг встрепенулась, подняла испуганные глаза. Александр грустно улыбнулся и осторожно поцеловал её в лоб.

— Разве мы можем попрощаться навсегда, Натали? — На миг он стал тем цесаревичем, что когда-то был лишь другом в её глазах. Знакомые нотки проскользнули в голосе, обдав холодом и пониманием — это действительно происходит — они расстаются навсегда. Конечно, они будут видеться на приёмах и балах, но никогда больше не смогут держать друг друга в объятиях, стоять, как сейчас, дыша прерывисто, давясь слезами.

— Ты сильнее меня, гораздо сильнее, — заговорил Александр, спустя несколько минут. — Я не могу заставить себя просто разжать руки, чтобы отпустить тебя. А ты готова уйти, лишь бы другим было счастье…

— Я была счастлива более, чем достаточно. — Натали вновь подняла на него глаза, улыбнулась. — Ты дал мне столько счастья, что воспоминаний о нём хватит на всю оставшуюся жизнь. Каждое мгновение, проведённое рядом с тобой — такое чистое, яркое счастье… Теперь я знаю, что так действительно бывает. Что такая любовь — настоящая, живая. И я ни о чём не жалею. Но за каждое счастье надо платить.

— Несправедливо, — выдохнул Александр, вновь прижимая её к себе, мягко покачивая в кольце рук. — Я мог бы быть твоим мужем, и сейчас ты носила бы моего первенца. И больше никаких условностей и условий, только ты и я. Мечты… А настоящее — вот оно — мы должны расстаться, потому что так надо. Кому-то, кто придумал эти правила задолго до нашего появления. Надо расстаться невзирая на то, что мы любим друг друга. Что столько уже пережили, а теперь…

— Поцелуй меня, — прошептала Натали, и он тут же исполнил эту просьбу, сначала нежно, ласково, но с каждым движением губ углубляя поцелуй, делая его жарким, жадным.

Они тянулись друг к другу с отчаянием обречённых, понимая и не понимая одновременно, что этот поцелуй — последний. Касались друг друга в последний раз, неистово целуя веки, скулы, вновь возвращаясь к губам, чтобы утонуть в сладости чужих губ, напиться чужим дыханием, отогреться чужим теплом…

Александр прислонился лбом к её лбу, тяжело дыша, не открывая глаза. Зашептал прерывисто:

— Я должен идти… Прямо сейчас, потому что иначе буду умолять тебя изменить своё решение… Невозможно — отпустить тебя…

— Подожди, не уходи. — Натали открыла глаза, провела носом по его носу. — Подожди меня, я сейчас.

Она отступила, выныривая из его объятий, подняла шаль, упавшую на пол, и поспешно скользнула в первую попавшуюся дверь. Александр тяжело вздохнул, заложил руки за спину и подошёл к окну. Мог ли он думать, направляясь сюда одним из самых счастливых людей в стране, что вернётся во дворец с зияющей дырой вместо сердца? Пока было сложно представить, но боль от потери уже расправляла крылья, готовясь захватить душу, едва отзвучит последнее «Прощай».

Натали вернулась, держа в руках письма, перевязанные широкой красной лентой. Протянула, ловя его взгляд.

— Это — мои письма. Если они ещё нужны тебе…

Не давая закончить, Александр бережно взял их и, прежде чем спрятать, поцеловал ленту. Попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась жалкая гримаса. Натали подняла руку, коснулась кончиками пальцев его губ и тут же резко отпрянула, покачала головой.

— Я люблю тебя. Позволю сказать это в последний раз. Я люблю тебя.

— Наташа!.. — выдохнул с мучительным стоном он, делая шаг, обнимая отчаянно. — Люблю тебя, так люблю… Сердце моё, жизнь моя, любимая…

Натали застыла в его руках, подалась было всем телом, и вдруг оттолкнула, громко всхлипнув.

— Уходи. Умоляю тебя, уходи скорее!

Она прижала ладонь ко рту, заглушая рвущееся из груди рыдание, пока его силуэт расплывался в дымке слёз, размазывался в сумеречном полумраке, пока он отступал, не в силах повернуться спиной, не сводя с неё глаз, запоминая такой: настоящей, открытой, разделяющей ту же боль, что сейчас рвала его душу. Наконец звякнули шпоры, сверкнули тускло эполеты, тихо прикрылась дверь — Натали осталась одна. Впиваясь обеими ладонями в губы, она согнулась пополам и медленно опустилась на колени, задыхаясь.

========== Глава двадцать вторая ==========

Александр влетел в гостиную, миновал Дмитрия, поднявшегося навстречу, и скрылся в коридоре.

— Не надо меня провожать, граф! — крикнул цесаревич, стоило Орлову выйти следом. Тот растерянно замер, наблюдая, как Александр сбегает по ступеням и, не глядя на склонившихся в поклоне слуг, отрывисто приказывает подать коня, рваными движениями накидывая крылатку на плечи.

Александр бежал отсюда прочь, быстрее, пока ещё были силы и решимость, пока разум принимал желание Натали расстаться, а сердце не вступило в противоречие с разумом. Он хотел покинуть дом, не оборачиваясь, потому что боялся, что голос изменит и взгляд выдаст отчаяние, как предавали сейчас руки, мелко подрагивая. Прикусив щёку, Александр стремительно вышел из дома, вскочил на коня и с трудом удержался, чтобы не обернуться, прекрасно зная, что Натали не увидит ни в одном из окон. Её письма жгли сквозь рубашку, но он точно знал, что не найдёт в себе силы открыть хотя бы одно. Не сейчас. Может, позже, когда утихнет боль и станет легче дышать. Умом он понимал, что решение, тяжесть которого взвалила на себя Натали, правильное. И что лучше расстаться так, сохранив нежную память о счастье, чем дождаться, когда чувства охладеют, а связь станет тяготить. Александр понимал, принимал, смирялся, но легче от этого не становилось. Он столько ждал встречи, надеялся, мечтал, а теперь… Больше никогда не иметь возможности коснуться её, поцеловать, сказать о своих чувствах. Снова запереть глубоко внутри то, что делает его настоящим, живым.

Конь цесаревича нёсся по улице, распугивая прохожих и заставляя кареты испуганно разъезжаться. За ним едва поспевали двое адъютантов, надеясь, что его высочество вернётся во дворец и уж там следить за его безопасностью будет кто-то другой. Но Александр свернул прямо к Неве, миновав Зимний, и резко осадил коня у Троицкого моста. Там, на другой стороне Малой Невы темнела Петропавловская крепость. Острый шпиль подпирал свинцовое небо; там, за толстыми стенами, ожидали своей участи узники, и Александр невольно почувствовал себя одним из них. Обернулся, глядя на громаду дворца за спиной — те же стены, та же безысходность. Ледяной ветер обжигал лицо, острой снежной крупой впиваясь в кожу. Срывал слёзы, едва они появлялись на глазах, и уносил к реке, к крепости, к несвободе… Адъютанты успели здорово замёрзнуть, не решаясь заговорить с цесаревичем, когда над крепостью сверкнуло, вычерчивая абрис шпиля, а следом прогремел гром. Цесаревич вздрогнул, словно опомнился, приходя в себя, развернул коня и направился во дворец. Короткая слабость, которую он мог себе позволить, закончилась, и пришло время вновь быть тем, кем все хотели его видеть: мужем, сыном, наследником.