Настойчивый

Вдали появляется мой дом. Сколько раз я бежала к отцу по этой самой дороге, чтобы он меня встретил со школы, поднял на руки и закружил. Смахиваю слезу, прикрываю глаза очками и оглядываюсь на дом моей подруги, в котором теперь живут другие люди. Новая семья не менее счастливая, чем та, что в нем жила. Маленькая светловолосая девчонка играет на лужайке в окружении игрушек и машет мне, приветствуя рукой. Я отвечаю ей и начинаю обходить мой дом. На заднем дворе все еще осталась отмычка от моей оконной рамы, ее найти не сможет никто, разве что мой папа, который, кстати, и делал собственными руками этот хитрый элемент замка. Спотыкаюсь об шланг и наступаю в лужу, видимо мать снова поливала свои цветы и кустарники. Намеренно наступаю на один из цветков королевской лилии и давлю ее, представляя, что это лицо моей матери. Бледные лепестки цветов тут же осыпаются, пока я пинаю куст не в силах остановиться. Когда последние цветы опадают, я ломаю куст и иду к окну своей комнаты. Под подоконником лежит маленький секрет, я поддеваю им замок, цепляю крючок и приоткрываю окно. Приподнявшись на руках, отталкиваюсь и залезаю в комнату. Задираю глаза к потолку и слушаю дыхание дома. Если бы я была Дином Кунсом, то описала бы затхлый запах, тяжелый воздух и гнетущую обстановку. Дом пропитан духом свидетелей, запретами и готов выгнать меня отсюда при первой возможности.

Хватаю рюкзак и запихиваю футболки, джинсы, пару платьев и кроссовки. Когда рюкзак готов порваться по швам, я оглядываю комнату в поисках телефона. Она ведь не оставит его здесь, так же как и деньги… Закидываю на спину рюкзак, затягиваю его спереди, чтобы было легче нести и выхожу из комнаты в коридор. Тяжелое дыхание дома в какой-то момент издает скрип половиц, пол, на котором не осталось покрытия, выглядит обшарпанным и ветхим. Очень тихо я подхожу к двери ее комнаты и словно в фильме ужаса с содроганием сердца наблюдаю за тем, как ручка начинает двигаться из стороны в сторону.

Она дома! Она дома! Панический страх пронзает меня насквозь, хочу бежать отсюда, но ноги становятся ватными, и я не могу сдвинуться с места.

– Так-так-так, – хрипло произносит слова моя мать. – Ну и на сколько тебе хватило самостоятельности? Выглядишь так, как я и говорила прихожанам, хлебнувшей дерьма сполна. Затасканной своими мужиками, мерзкой и безнравственной оборванкой, залезающей в дом через окна.

Ее худое лицо вытягивается, скулы заостряются, рот перекашивает, показывая несовершенные зубы. Я делаю шаг назад, прижимаю к груди веревки рюкзака.

– Телефон мой верни, – хрипло произношу я, голос осип при виде этой ведьмы.

– А ты его заработала? – повышает мать голос. – В том-то и дело. Ты ничего в этом мире не заслужила. Пока ходила в церковь, я могла еще оправдать твои поступки, а сейчас ты отродье сатаны, лучше бы ты покинула нас.

– Просто отдай мне телефон, я больше не стану здесь появляться, – она надвигается на меня, как охотник на затравленного зверька.

– Упрощаешь себе жизнь? Эгоистка, все проще, чем нести ответственность. Ты убила его, меня…ты виновата во всем. Каждый проклятый день ты усложняла мне жизнь своим существованием. Ты портила все, что строилось не один год, – не унимается она, припирает меня к углу и четко проговаривает каждое слово мне в лицо.

– Я не делала этого. Именно ты виновата во всем. Боже, – я вскрикиваю, когда она с силой бьет по моему лицу. – Хоть убей, но ты не скинешь с себя эту вину. Он мог быть жив по сей день, если бы ты позволила врачам помочь. Но ты отравлена своей верой, смертельно, – она снова бьет меня, очки отлетают в сторону. Я все еще позволяю ее ударам сыпаться, пока не чувствую теплую жидкость, стекающую густой струйкой по моим губам.

– Ты сгниешь на улицах, сдохнешь, и я не стану хоронить тебя как верующего человека. Максимум что тебе светит – выгребная яма, куда тебя скинут как еще одну заблудшую душу. Все отвернулись от тебя, и самое время обратиться в веру, – орет она.

– Лучше бы ты сдохла вместо моего отца. Миллион раз я молилась, чтоб тот, в кого ты веришь, забрал тебя и отправил в преисподнюю. Там бы ты горела вечным пламенем в костре у чертей, – мать хватает меня за волосы, выдирает палочки и больно дергает.

Ее звериный крик смешивается с моим страхом и болью, кулаки обрушиваются на мою голову, я оступаюсь об выступ и падаю на колени. Разъяренный кулак выбивает из меня воздух, тупой предмет бьет мне в скулу, и я слышу звон в ушах. Взвизгиваю, но прихожу в себя от очередного толчка, соскакиваю на ноги и несусь к двери, размазывая холодный пот, смешанный с кровью. Деревянное полотно поддается, и ноги несут меня дальше от дома. Разрывающие внутренние рыдания все никак не выходят наружу. Спрятавшись в первом попавшемся переулке, я начинаю беззвучно плакать. Широко раскрыв рот, не могу произвести ни одного звука, мне давно пора уже научиться давать сдачи. Ударить в ответ, оттолкнуть, все что угодно, но не позволять ей уничтожать меня. Мечтаю плакать в голос, залить все слезами, дать уже своей боли и горю выход, но не могу. Хватаю воздух ртом и закрываю глаза.

– Папочка, милый, забери меня к себе…

Глава 2

Терренс

Духовный блуд

– Мам, мы сегодня все участвуем в ярмарке, если ты не забыла, – кричу я из кухни, заканчивая раскатывать тесто для очередного печенья.

– Я помню, сынок. Никак не могу найти свою сумку-холодильник, – кричит мама в ответ.

– Я помогу, как разберусь с формочками для печенья, в духовке уже вторая партия печется, – мою руки и вытираю их об полотенце.

Сегодня мы собрались на ярмарку, которую устраивают городские власти. Все вырученные деньги будут отправлены на лечение больных сахарным диабетом. Участвовать в этом идея моя и Чейза. Мы видим, как наша мама постоянно борется с этой болезнью, и хотелось бы, чтобы у людей была возможность предупредить или выявить недуг на ранних стадиях.

Мать твою, я забыл вытащить из ванны младшего брата. Устало тру шею и спешно направляюсь к нему.

– Блядь, – с горечью в голосе произношу я. – Прости меня, я совсем забыл, что ты здесь лежишь. Твою мать, – мой брат лежит в ванне наполненной водой, которая уже давным-давно остыла.

– Да л-л-л-лад-дно, – посиневшие губы дрожат, его буквально трясет от холода. Подтягиваю Чейза под руки и вытаскиваю из ванной. – Т-трусы хорошо х-хоть не снял, а-а то б-был бы как н-нудист.

– Это нифига не смешно, я не справляюсь! Понимаешь? Я не Хантер и не могу держать все в своей голове, и ты мог закричать, чтобы я тебя вытащил, – усаживаю его на край металлической ванны и активно растираю полотенцем. – Согреваешься?

– П-пойдет, – Чейз со своей любовью к молчанию меня убивает.– Я оборвал душевой шланг, п-прости.

Теперь я замечаю оборванную душевую занавеску и палку, которая противно скрипит под ногами, когда я ее пинаю, нечаянно задевая. Голова раскалывается. Это чувство, что я делаю все неправильно. Постоянно топчусь на месте и не могу помочь никому. Ни Чейзу, ни матери… Что за запах гари?

– М-мы горим? – Чейз тянет свои трусы с бедер, пока я помогаю ему привстать и сесть в инвалидную коляску. Швыряю в него еще одно полотенце и бегу на кухню, уже наполненную дымом. Долбанное печенье для ярмарки горят синим пламенем. Комната наполняется сигналом противопожарной системы. Открываю нараспашку окно и выгоняю дым на улицу, пока нас всех не облило водой. Возвращаюсь к плите, совершенно не понимая, почему дым все еще валит. Открываю духовку, на противне обугливаются печенье, швыряю их в раковину и заливаю из крана водой. Но слишком поздно. Три гудка, звук замолкает, и с потолка нашей обшарпанной кухни начинает лить дождь, поливающий все на свете. Тесто, оставшееся на столе, меня, заехавшего Чейза, обмотанного полотенцами, и удивленную Карину, только что зашедшую за нами.

– Ого, у вас, кажется, потоп? – я несколько удивлен тому, что она зашла в дом, ведь придерживался позиции, что все гости должны находиться на улице. Хотя бы потому что дом не в том состоянии, чтобы показывать его каждому желающему, впрочем, как и напряженная обстановка внутри него.