Мой ВРБ

* * *

ВРБ:

«Осень 1974 года. Непередаваемый трепет первых занятий… Радость первых выходов на сцену, неумение, оказывается, сказать пару слов в темнеющий зал… Хорохорящийся «руководитель», интуитивно ведущий репетиции, в общем-то как бог на душу положит, изо всех сил старающийся использовать свой небогатый актёрский опыт массовок в театре под руководством Г.И. Юденича – моего первого учителя режиссуры, человека в высшей степени одержимого театром. Я никогда не играл у него ролей, очевидно, это и подвинуло меня уйти из театра, а истовость и самосгорание моего первого режиссёра заставили меня полюбить эту профессию».

(«Становление», стр. 8).

СТУДИЙЦЫ, АЛЁНА ДЕНИСОВА

В первой половине 80-х театр на Юго-Западе был ещё театром-студией. И люди, которых в то время туда притягивало магнитом ВРБ, становились студийцами. Он с ними проводил занятия, он каждого готовил к сцене. Нам, пришедшим в театр ближе к концу 80-х, удостоверения с вдохновляющим словом «студиец» тоже достались. Мы с Катей Алексеевой всю тогдашнюю театральную Москву обошли с этими корочками, по которым почти во все театры пускали бесплатно. Но на сцену Юго-Запада мы уже не стремились. Валерий Романович иногда вытаскивал нас на сцену в массовке, но это было скорее приключением, чем началом актёрской карьеры. К настоящим студийцам мы относились с благоговением.

Алёну Денисову я в театре не застала. Я о ней только слышала и видела её имя на совсем древних программках. Однажды моя однокурсница, узнав, что я работаю в театре на Юго-Западе, спросила меня про неё, потом долго возмущалась: «Если ты и правда работаешь в театре на Юго-Западе, как ты можешь не знать Алёну Денисову?!» Так Алёна и оставалась для меня легендой, пока я спустя тридцать лет не познакомилась с ней в интернете. Она живёт в Париже, она ностальгирует по Юго-Западу. Далее – её воспоминания о театре. Они мне очень дороги. Это всё было до меня, но я застала эту атмосферу, я успела подышать воздухом театра-студии.

«82-й? 83-й? Не помню точно, но где-то так. Лето. Делаем ремонт. Всё и вся пропахло Кузбасс-лаком (толстой "Шульже" – Инне Шульженко – аж ведро на голову свалилось со стремянки, пришлось ей бриться наголо).

В театре, как всегда, полумрак. Авилыч и Гендос беломор курят.

Распахивается дверь, и в зал вместе с потоком солнца (фойе тогда ещё не было) врывается толстая Шульжа: "А Романыч где?". Кто-то вяло отвечает: "Романыч на велосипеде куда-то свалил".

Шульжа бросает в темноту: "Это Романыч с его-то жопой да на велосипеде?"

И тут врубаются все прожектора и на сцене на заляпанном Кузбасс-лаком стуле восседает Романыч:

– Инна, а чем тебе моя жопа не нравится?

Шульжа:

– Ну что Вы, Валерий Романыч, вашей жопе до моей ещё пахать и пахать.

Коварная Боча:

Романыч и Боча (Ирина Бочоришвили) с Бочиным сыном Илюшкой жили тогда в двухкомнатной хрущёвке на Вернадского. С Бочей мы дружили, и она меня подкармливала.

Нужно ли говорить, что я там постоянно ошивалась и не ради подкормки. Так вот, однажды Боча уложила меня в постель к Романычу!!! Одно «но» – самого Романыча в эту ночь дома не было! Сваливая на рассвете, я всю кровать своими дешёвыми духами обрызгала. Но Романыч меня из театра таки не выгнал.

Странным образом самые яркие воспоминания связаны у меня с временами ремонта.

Не знаю, помнит ли кто, но до появления «комнаты отдыха» центром вселенной была незабвенная благословенная курилка. Главное, что там Романыч иногда прошмыгивал.

Там же я придумала выражение «чувствовать себя потно»: «сидела в курилке и чувствовала себя потно».

Там же и совершенно непонятно почему Романыч однажды поцеловал меня в щёку. Это ему вообще свойственно было, разливать свой свет без разбору, на кого попадёт, как в монологе из Олби.

Нас было… в общем было много

Нам было скучно и тепло

Мы пили лёгкое вино

Смеялись, ссорились не зло…

Кому-то отдавили ногу…

А за стеной была дорога

А за стеной белым-бело

И вдруг – вошёл. Как по ошибке

Оттуда, из-за той стены

Где так темно, где холодны

Окошки, крыши, снег и звёзды

Вошёл. Застыл в полуулыбке

Молчал

От яркого огня

Глаза огромны и морозны

И то ли иней, то ли слёзы…

Он – это он

И он так просто

При всех

Поцеловал –

Меня.

Когда появилась комната отдыха – не помню. Курилка вот была, кажется, вечно.

Не знаю, когда сняли из репертуара Олби ("Случай в зоопарке"), думаю, сам Романыч снял, почему – тоже не знаю.

Так вот, монолог Джерри о собаке Романыч произносил прямо на авансцене, с бьющей в глаза рампой и под гнётом софитов.

Романыч не смотрел прямо в зал, он становился вполоборота направо, и смотрел, как кажется, в определённую точку в правом проходе.

И вся театральная молодёжь и жительницы микрорайона, влюблённые в Театр и лично в Романыча, по очереди становились именно на это место, именно в этом проходе.

"Я любил пса, а пёс любил меня" – и глаза Романыча были бесконечно синими.

Могли ли зрители, сидящие в зале, ощущать этот непередаваемый, прямо на тебя направленный взгляд Джерри? – Не знаю. Как много я недознала в своё время!

Но, как миллион алых роз, мне было дано иногда стоять в этом правом проходе во время монолога Олби».

* * *

Лев Александрович Аннинский – советский и российский литературный критик, литературовед. Я училась по его книжкам, о чём с восхищением вспоминаю. Театроведом он себя не считает, но на мой вкус его театроведческие статьи лучшие в своём роде. В театре на Юго-Западе Льва Александровича всегда знали и любили. Цитата из его статьи (глава из книжки «Билет в рай», написано в 1986-ом) о театре на Юго-Западе:

«Что такое «Театр-студия на Юго-Западе»? Чёрный-чёрный подвалище, в который попадаешь, как в подземелье, извилистым ходом из узкого фойе. Крутые ступени амфитеатра, в шесть-семь скачков достигающие верха, упираются в потолок, такой же чёрный. Балансируя, взбираешься. Актёры, не занятые в спектакле, помогают найти место в этом лабиринте, уплотниться, умяться в ряд. Усаживаешься, подтягиваешь ноги, чтобы не терзать ими спину внизу сидящего, втягиваешь плечи, чтобы на них не легли ноги сидящего сзади-сверху. Я почти не утрирую, да и к чему? Всё прекрасно! «Театр начинается с вешалки» – студия начинается с отсутствия вешалки, с крючков, вбитых стену. Отсутствие комфорта здесь может быть так же значимо, как и наличие комфорта в ином академическом храме муз, с колоннами и бархатами. Сажая зрителя на жёсткий, тесный стул, Белякович уже вгоняет его в определенную атмосферу. Зритель осматривается. Зритель разглядывает грубо ободранные чёрные стены (в сущности, умело и тонко обработанные): сноп прожекторов не отражается ни лучиком – тьма. Тьма есть режиссёрский грунт Валерия Беляковича» (стр. 160).

ЧЕРЕЗ ГОДЫ, ЧЕРЕЗ РАССТОЯНИЯ

Я разговариваю по видеочату с Аллой Дехтяр. У меня в Москве – раннее утро, у неё в Чикаго – поздний вечер. Мы никогда не были знакомы, мы вовсе не знали о существовании друг друга. Я случайно наткнулась в интернете на её пронзительный поминальный текст, посвященный Валерию Романовичу. Мы разговариваем около часа, этот час я вижу ВРБ живым. Он заходит в американский секонд-хэнд, бродит по развалам с одеждой, и у него в воображении рождаются костюмы к его спектаклям. Он возит чемоданами эти тряпки в Москву. Тряпки, списанные в утиль их предыдущими хозяевами, превращаются силой его внимания в театральные одеяния. А вот ВРБ в магазине дешёвой китайской обуви требует у продавщицы женские туфли немыслимо больших размером. Алла говорит, что он английских слов знал штук пятнадцать, но объяснить с их помощью мог что угодно и кому угодно. Но молоденькая продавщица с широко распахнутыми от удивления глазами всё же переспрашивает Аллу, правильно ли она поняла. И идёт искать, и находит туфли на каблуках, которые сыграют потом в спектакле «Встреча с песней».