Страница 10 из 30
27 ноября. Вторник. Горячие прения в Комитете министров по двум делам; сначала – опять по поводу пособия голодающим обывателям Самарской губернии, а потом – по докладу статс-секретаря Валуева о результатах выдуманной им комиссии для исследования нынешнего состояния сельского хозяйства в России. Мне пришлось быть главным оппонентом графа Шувалова; к удивлению, на этот раз большинство поддержало меня. По обоим делам главным союзником моим был Рейтерн! – случай редкий.
28 ноября. Среда. С приездом жены из Крыма на зимние квартиры собралась наконец вся семья. По тесноте нашего помещения в доме графа Олсуфьева нанята для сына и старшей дочери особая квартира близ Литейного моста.
Сегодня в Государственном совете читался предварительно проект манифеста, при котором будет обнародован новый закон о воинской повинности. Государственный канцлер князь Горчаков горячился, требуя изменения нескольких выражений, которые казались ему щекотливыми для русского дворянства. Надобно было уступить причуде Рюрикова потомка.
3 декабря. Понедельник. Сегодня был мне назначен доклад взамен завтрашнего дня – по случаю предположенной завтра охоты. В кабинете государя застал я великого князя Константина Николаевича, а вместе со мною вошли адмирал Краббе и государственный секретарь Сольский. Присутствовал также и наследник цесаревич. Собрали нас для прочтения проекта манифеста относительно нового закона о воинской повинности. Государь одобрил проект, но по поводу заключительной фразы, в которой сказано, что новый закон соответствует благим намерениям его величества и пользам государства, вырвалось у государя восклицание: «Дай бог, чтобы так было!» Такое выражение сомнения нас всех озадачило. Заметив наше недоумение, государь прибавил: «Вот увидите сами; сегодня же вам покажется, что не все так думают, как вы…»
Затем, отпустив Краббе и Сольского и удержав только великих князей и меня, государь продолжал: «Есть сильная оппозиция новому закону; многие пугаются, видят в нем демократизацию армии». Когда мы стали выспрашивать, от кого и на каких основаниях идут такие толки, государь сказал: «Вы сами знаете, кто ваши противники; а более всех кричат бабы…» Великий князь и я воспользовались удобным случаем, чтобы разъяснить нашу точку зрения и предостеречь его величество от влияния тех кривотолков, о которых сам он заявлял.
Со своей стороны я высказал прямо и откровенно, что граф Толстой, главный наш оппонент в Государственном совете, действует под влиянием двух побуждений: с одной стороны это влияние редакции «Московских Ведомостей», поддерживающей горячую агитацию в пользу классических гимназий и исключительности права одного привилегированного сословия на высшее образование; с другой стороны – влияние петербургской аристократической партии, мечтающей о том, чтобы офицерское звание было исключительным достоянием дворянских родов. Государь не только выслушал внимательно наши откровенные объяснения, но даже по временам поддакивал, так что можно было полагать, что он не поддается влиянию [интриги и тупоумия домогательств нашей] аристократической партии.
После этого интересного разговора начался мой обыкновенный доклад. К концу его вошел в кабинет великий князь Николай Николаевич. Государь объявил о предстоящей ему поездке в Берлин по случаю кончины вдовствующей королевы Прусской [Елизаветы-Луизы]. Тут же было объявлено повеление, чтобы вся гвардия опять надела каски. Давно уже мы были готовы к этому странному возвращению к прежнему головному убору, испытанному и признанному негодным.
Заседание Государственного совета оказалось весьма оживленное и продолжительное. Это был только приступ к прениям о воинской повинности. Как и следовало ожидать, главным оппонентом явился опять граф Толстой. За несколько дней до заседания он разослал членам Государственного совета длиннейшую записку, в которой развивает новые свои затеи по вопросу о льготах по образованию. Записка эта переполнена самыми натянутыми справками, извращенными цитатами, подтасованными цифрами и невозможными предположениями. Говорят, что она составлена и привезена из Москвы Катковым. В заседании сегодня граф Толстой оказался крайне слабым; как будто с самого начала он чувствовал нетвердую под собою почву. Поддерживали его немногие, и, к удивлению, он заметно искал благовидного пути к отступлению.
Великий князь Константин Николаевич хорошо повел дело: он разделил спорные вопросы так, что одна половина их (о льготах для поступающих по жребию) решилась без разногласия, и граф Толстой уступил безусловно. Мы же сделали ему самые неважные уступки. Казалось, он сам был доволен, что высвободился из хаоса, в котором потерялся.
Многие из членов громко подсмеивались над тем, что два министра обменялись ролями: министр народного просвещения как будто только и заботился о лучшем составе армии и в особенности корпуса офицеров, жертвуя с самоотвержением всеми выгодами просвещения и другими интересами государственными; военный же министр защищал народное просвещение и высшее образование.
Мало того: шеф жандармов, стоящий во главе аристократической партии, клонил к тому, чтобы вся знатная и образованная молодежь поголовно была привлечена к военной службе и в случае войны легла целиком на поле битвы; представитель же военного ведомства защищал эту бедную молодежь и желал сохранить ее для разных поприщ гражданской деятельности. Такая перестановка ролей могла бы показаться непостижимой загадкой для всякого, не посвященного в закулисную игру и замаскированные замыслы наших ториев.
6 декабря. Четверг. При докладе моем государю его величество опять заговорил о последнем заседании Государственного совета по делу о воинской повинности. Видно, кто-то возбуждает государя против этой новой реформы. Также зашел разговор по поводу поступившего от великого князя Михаила Николаевича представления об определении снова в военную службу бывшего полковника Генерального штаба Комарова, того самого, который в качестве редактора газеты «Русский Мир» вел дерзкую и неприличную полемику против Военного министерства. Государь отказал, сказав, что, вероятно, великий князь не знал, что это за Комаров. Но в действительности не мог он не знать, кто был редактором «Русского Мира» в то злополучное время, когда великий князь Михаил Николаевич принимал такое деятельное участие в происходившей против Военного министерства интриге.
8 декабря. Суббота. Сегодня, по поводу представленной мною государю записки о приеме в Медико-хирургическую академию в нынешнем году, опять шла речь вообще о той системе, которую проводит с такой настойчивостью граф Толстой. Государь высказал требование, чтобы все ведомства в своих распоряжениях по учебной части сообразовались с общей, уже установленной учебной системой; но я позволил себе возразить, что специальные заведения невозможно подводить под одни правила с университетами и гимназиями. Государь, согласившись, что вопрос этот подлежит еще внимательному обсуждению, заявил намерение собрать особое совещание из тех министров, в ведении которых состоят учебные заведения, прибавив притом, что отлагает это до более удобного времени, когда будет менее озабочен.
В чем же именно заключаются эти заботы? Семейные или государственные?.. Ужели могут озабочивать государя вздорные затеи нескольких безбородых революционеров-пропагандистов, схваченных мужиками где-то под Москвой с глупыми прокламациями и бессмысленными книжками? Конечно, III Отделение, как всегда, раздувает эти пустые истории; но еще более тяжелое впечатление производят на государя доходящие до него выписки из частных писем. Систематически, ежедневно подносимый на прочтение государю подбор всяких клевет и хулы на всё и вся, конечно, не может не влиять на его настроение. Он смотрит на всех с подозрительностью и недоверием, везде видит злоумышление, обман, подлог. «Всего же более огорчает меня, – говорит он, – видеть в числе арестованных – военных офицеров…» Все эти офицеры исключительно отставные; но, к сожалению, многие из них выпущены из военно-учебных заведений только в недавнее время. Жаль эту молодежь, одушевленную добрыми побуждениями, но легкомысленно увлекаемую несбыточными фантазиями. Сегодня должен я был представить государю справку о нескольких таких молодых людях, выпущенных из Артиллерийского училища не более двух-трех лет назад и уже бросивших службу, чтобы свободно производить пропаганду между крестьянами и фабричными.