Страница 7 из 11
В этой главе в фокусе оказываются указанные элементы определения эффективности науки, и ставится задача прояснения неоднозначной эффективности научных исследований, и возможность такого истолкования звучащих извне «прагматических требований», которая не будет противоречить развитию самой науки и поможет реализации ее собственных целей. При решении этой задачи мы обращается как к современным дискуссиям относительно статуса и значимых функций научных исследований, так и к историческим примерам, которые будут служить основанием, не столько достаточного доказательства, сколько сопутствующего аргумента, в решении вопроса об общественной эффективности науки[48].
Итак, проблема эффективности современных научных исследований вплетена во множество контекстов, и именно эти контексты задают возможное и действительное многообразие способов понимания эффективности и результативности науки[49]. Во-первых, решение вопроса об эффективности определяется заинтересованной в результатах научных исследований точкой зрения. Субъектами этого интереса могут быть, с одной стороны, само научное сообщество, т. е. ученые, отдающие отчет в том, что их деятельность не может не влиять на различные сферы общественной жизни, но по-разному оценивающие это влияние, а с другой – управляющие наукой администраторы, репрезентирующие своими действиями структуры власти, а также, предположительно, гражданское общество, столь же непредсказуемое, сколь и подверженное манипуляциям в своих ожиданиях. Это тот контекст, где сталкиваются противостоящие друг другу властные амбиции, интересы и интенции различных общественных групп, а порой и сами внутренние мотивы научного развития, будучи переведены на язык управляющего наукой интереса, превращаются в довлеющую над ней силу[50]. Это самый общий контекст связанных с осуществлением научной политики институциональных взаимодействий, который охватывает все остальные конкретные взаимодействия института науки и иных социальных институтов. В этом контексте «испытания сил» (Б. Латур) выявляются, утверждаются, признаются и оспариваются адекватные способы оценки различных научных исследований. Адекватность, которая здесь имеется в виду, предполагает учет интересов всех взаимодействующих субъектов, без апелляций к «достоверности» мнения большинства, к уже признанным правам сильного, к устоявшемуся авторитету традиций.
Во-вторых, в решении вопроса о результативности научной деятельности имеет значение контекст, в котором существенными оказываются внутренние различия в самой науке, которые не могут не быть учтены в оценке производимого наукой эффекта. Здесь речь идет о различии областей научного знания – естественные, математические, технические, гуманитарные, социальные науки и их более конкретная дифференциация. Несмотря на то что огромное количество исследований было посвящено проблемам единой шкалы оценок для гуманитарных и естественных наук, их выводы на практике учитываются крайне редко, а гуманитарные науки (и особенно философия) оказываются слабыми конкурентами в том противостоянии, основные аргументы которого не соответствуют их способам выражения[51]. Нельзя не согласиться с предположением, что гуманитарные науки не случайно подвергаются дискриминации: признанный ныне дискурс эффективности – это то, где нет места их автономии и вопрошающему критическому мышлению, непереводимому в термины полезности[52]. В указанном контексте интереса к внутринаучным дифференциациям следует обратить также внимание на различия внутри одной науки. Например, эффект эксперимента и эффект доказательства теоретической физики различны и несравнимы, хотя и взаимосвязаны. Это различие и эта взаимосвязь должны быть учтены, однако они очевидны изнутри самой науки, но не для внешнего оценивающего взгляда.
Контекст внутри научной дифференциации представляет собой пространство не только и не столько конкуренции эффектов, поскольку они несравнимы, сколько условия возможной междисциплинарной коммуникации, налаживания зон обмена между различными направлениями исследования[53]. Стимулирование такого рода взаимодействий не в последнюю очередь зависит от организации научной политики и институционального устройства науки. Следует отметить, что одним из преимуществ организации научных исследований и преподавания в университетах, построенных по образцу «классического университета» В. Гумбольдта, является именно возможность таких междисциплинарных коммуникаций. Основные теоретические научные исследования в таком университете объединялись в рамках философского факультета и формально и по содержанию (в немецком классическом университете философия выступала системой обоснования научного знания). Именно период создания нового немецкого университета был связан, с одной стороны, с усиливающейся специализацией и дифференциацией научных дисциплин, а с другой – с возникающим вопросом об их интеграции. Отвечать на этот вопрос должна была философия, выступающая одновременно как в роли критика и судьи, определяющего границы и относительность всякого научного знания (в том числе и собственной деятельности в сфере познавательного интереса), так и в роли мудрой «служанки» наук, формирующей общее пространство рефлексии оснований конкретных наук и идеи научности[54].
Третьим контекстом, в котором обнаруживаются различия условий и результатов развития науки, и который следует учитывать, для того чтобы адекватно оценивать эффективность научных исследований, является определенность конкретного способа институциональной организации науки. В первую очередь речь идет об академической и вузовской науке, преимущества которых должны быть учтены в полной мере[55]. Смешение этих определенностей, отсутствие внимания, например, к тому факту, что в университете научное исследование принципиально связано с преподаванием, приводит к тому, что как университетская наука, так и университет в целом, теряют собственное значение, утрачивают силу воздействия на общество. Отметим, что для В. Гумбольдта различие между создаваемым новым Университетом и уже существующей Академией было также принципиально. С одной стороны, он полагал, что университет нельзя отождествлять со школой, целью которой является только лишь передача знаний, и в этом смысле не был согласен с просветительскими критиками университета, полагающими, что наука должна развиваться только в научных сообществах, свободных от задачи обучения. Для Гумбольдта, напротив, было важно, что в университете живое участие студентов способствует научному поиску. С другой стороны, Академия в большей степени, чем Университет, «занимается чистой наукой как таковой». Университет же связан «с практической жизнью и потребностями государства, поскольку <…> решает поставленные государством практические задачи, а именно руководит молодежью»[56]. Именно потому заботой государства должно становится взаимодействие между этими высшими научными учреждениями, осуществляемое благодаря допуску академиков до чтения лекций, а профессоров до академических должностей, а также благодаря тому, что Университет должен быть «заказчиком» конкретных исследований для Академии.
Ниже мы остановимся на проблеме неоднозначной эффективности науки в современном университете. Основная гипотеза, которую мы будем обосновывать, состоит в следующем: университет является одним из немногих посредников институциональных взаимодействий науки и других социальных субъектов. Именно это взаимодействие определяет и различие общественных эффектов, производимых университетской наукой. Иначе говоря, мы предлагаем учитывать то, что производимый эффект науки и университета в целом определяется в первую очередь в контексте конкретных институциональных взаимодействий, а последние складываются и должны оцениваться исходя из целевых ориентиров университетской институции. Вне этого требования могут возникать сложности оценки эффективности университетской науки. Например, легитимность требования научных открытий или экономического эффекта от университета, ориентированного на массовую подготовку бакалавров по различным программам «свободных искусств», проблематична. Мы опишем различные целевые ориентации университетов, апеллируя к текстам мыслителей XX века, делающих университет темой и проблемой своих исследований. При этом цели университетской науки будут рассмотрены в определенном порядке, границы которого можно было бы назвать «степенями полезности» или «степенями действия принципа утилитарности». Это описание представит своего рода модели университетов, которые следует различать и ставить ожидаемый общественный эффект в зависимость от этого различия. Кроме того, мы укажем как на возможные проблемы, возникающие от смешения целевых ориентаций университетов, так и на выгоды, проистекающие из их конструктивного пересечения. Реальность при этом оказывается тем, что, с одной стороны, приводит к возникновению новых моделей и, с другой стороны, трансформируется в процессе их применения.
48
В последующем описании моделей функционирования университетской науки мы опираемся на текст статьи, опубликованной впервые в журнале «Мысль»: Биргер П. А. Эффективность университетов: модели и реальность // Мысль. 2015. № 19. С. 33–41.
49
При этом мы исходим из принятого в наших исследованиях предположения, что эффективность следует понимать расширительным образом. Это понимание выводит эффективность за границы экономического языка, где актуально лишь установление разницы между затратами и прибылью и, соответственно, возможно ее однозначное измерение. В широком смысле, который допускается историей словоупотребления, эффективность понимается, как способность производить общественное воздействие и само это воздействие. И поскольку направления этого воздействия различны, сравнительная оценка эффекта проблематична (примечание редактора).
50
Здесь речь идет о том, что наукометрические процедуры, использование которых подвергается сегодня критике практически повсеместно, особенно в отечественном пространстве осуществления научной политики, изначально были введены, для того чтобы удовлетворять потребности самого научного сообщества. См. об этом подробнее: Шиповалова Л. В. Индекс цитирования и объективность экспертов (попытка философствования на злобу дня) // Высшее образование в России. 2014. № 2. С. 119–125.
51
Здесь можно привести в пример естественное для гуманитариев, особенно для философов, соображение, что основной публикацией для них является не статья, а монография. См. об этом, например: Мотрошилова Н. В. Система РИНЦ применительно к философским наукам // Высшее образование в России. 2013. № 3. С. 3–17. О специфике способов репрезентации гуманитарных и социальных исследований см. также: Huang M.-H., Chang Y.-W. Characteristics of research output in social sciences and Humanities: from a research evaluation perspective // Journal of the American Society for Information Science and Technology. 2008. Vol. 59, №. 11. P. 1819–1828; Nederhof A. J. Bibliometric monitoring of research performance in the Social Sciences and the Humanities: A review // Scientometrics. 2006. Vol. 66, № 1. P. 81–100.
52
О проблематичной значимости гуманитарных научных исследований в контексте дискурса утилитарности см., например: Нуссбаум М. Не ради прибыли. Зачем демократии нужны гуманитарные науки. М.: Изд. дом ВШЭ, 2014. Любопытно, что М. Нусбаум, а также авторы, которых она считает авторитетами, не противопоставляют собственные цели и ценности гуманитарных и социальных наук общественной выгоде, но работают как раз над выявлением и признанием этой не всегда очевидной полезности. Так, известный экономист А. Сен, используя статистические данные, доказывает, что политика откладывающая реализацию социальных задач, в частности развитие образования и формирование общественного согласия, делающая ставку исключительно на экономическое развитие, проигрывает по сравнению с той, где в приоритете оказываются социальные цели и задачи. Понятно, что социальные науки могут и должны не только делать очевидным такой порядок приоритетов, но и разрабатывать конкретные механизмы и условия их реализации (см.: Сен А. Развитие как свобода. М.: Новое издательство, 2004.).
53
О «зонах обмена», как современной форме научного конструктивного взаимодействия, не предполагающего слияние в единое предметное и методологически определенное пространство исследования, но производство новых проблем, задач и дисциплин на пересечении границ уже существующих, см.: Галисон П. Зона обмена: координация убеждений и действий // Вопросы истории естествознания и техники. 2004. № 1. C. 64–91.
54
О неоднозначном значении философии как основания междисциплинарного взаимодействия и как конкурента в борьбе за власть над символическим капиталом Академии в немецком классическом университете см.: Нехаев А. В. Академический капитализм, университетская революция и фигура философа // Вестник Томского государственного университета. 2014. № 378. С. 82–89. Следует отметить, что в истории отечественных университетов такая идея единства исследований не была реализована в полной мере, поскольку отечественная система высшего образования была отчасти выстроена в ориентации на французскую модель, предполагающую дисциплинарные границы специализированных исследований (см. об этом, например: Андреев А. Ю. Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы. М., 2009. С. 529). Именно это отчасти приводит к необходимости терминологической замены «классического университета» на термины, отсылающие к современности при прояснении вызовов межкультурной коммуникации и возможностей междисциплинарности (см., например: Межкультурные взаимодействия и формирование единого научно-образовательного пространства. Сб. статей / под ред. Л. А. Вербицкой, В. В. Васильковой. СПб., 2005. С. 190–213; Ямпольская Л. И. Концептуализация классической «идеи университета» в неклассическом варианте. Томск, 2014). Правда, для самого В. Гумбольдта единство научной деятельности обеспечивалось скорее в Академии, чем в планируемом Университете, в котором важным является «одиночество и свобода» профессоров, здесь «каждый волен идти своим путем <…> Академия же, напротив, является обществом, воистину предназначенным для того, чтобы подчинить деятельность каждого суждению всех» (Гумбольдт В. О внутренней и внешней организации высших научных заведений в Берлине // Современные стратегии культурологических исследований. М., 2000. С. 80).
55
Среди преимуществ, которые предоставляет адекватно организованная университетская наука, следует отметить, во-первых, возможность объединить исследование с преподаванием и, соответственно, использовать образовательный процесс как поле апробации инновационных идей и критики выдвигаемых гипотез. При этом и студенты, включенные в процесс исследования, получив возможность приобщиться к процессу формирования научного знания, учатся ему, а не готовым, завершенным идеям, способ производства которых всегда скрыт от внешних взглядов. Во-вторых, современный университет предоставляет возможность междисциплинарных и трансдисциплинарных исследований, что уже было отмечено. Учет этих и иных преимуществ, их поддержка, не могут не сказаться на развитии научных исследований и возрастании силы производимого ими эффекта.
56
Гумбольдт В. О внутренней и внешней организации высших научных заведений в Берлине // Современные стратегии культурологических исследований. С. 79–80.