Страница 21 из 31
– Первый в роду магистр святого православного богословия! – обнял среднего сына Иоанн Тимофеевич. – Михаил – вот тебе опора, но и пример на всю твою жизнь. Это мой завет.
Матушка наглядеться на сыновей не могла. Бестолковая от радости, хлопотала у стола нянюшка, в глазах обеих – испуг.
В Пошивкино Василий Иванович собирался поехать спозаранок. Матушка, набравшись духу, сказала, как повинилась:
– Не торопись туда… Там не очень-то складно.
– Как не торопиться? – удивился Василий Иванович. – От Марии Петровны полгода писем не было.
– Голубчик ты мой! – всплеснула руками Анна Гавриловна. – Кристальная душа! Не надо тебе туда ехать.
Василий Иванович, чувствуя, как все его тело наливается чуждым сердцу спокойствием, спросил:
– Мария Петровна замуж вышла?
– Нет, Вася, замуж она не вышла… Там еще хуже… Так говорят…
– Ах, говорят!.. Разговоры от наговоров не всегда отличишь…
– Верно, сын, – сказал Иоанн Тимофеевич. – Ты поезжай, но в голову, если что, очень-то не бери. Что Бог ни делает – к лучшему.
Мчался Василий Иванович в Пошивкино, как царский курьер.
На рождественском солнце снега пылали, обдавая лицо ледяным жаром.
Целуя брата, глаза искал, но Иван голову держал низко. Василий Иванович поднес подарки и, пока накрывали на стол, вышел из дома. К колодцу с пустыми ведрами шла Мария Петровна. Платок пуховый, лицо румяное, но глаза поглядели из такого далека – ногами отяжелел.
– Здравствуй! – сказал, и дыхание перехватило.
– Здравствуйте, Василий Иванович!
Он все-таки рванулся к девушке, показал с улыбкой на ведра.
– Да, нескладно, – сказала она, – пустые…
– Маша, правда ли, что люди говорят?
Она кивнула головою.
– Значит, правда… Но… Но, может быть…
– Нет, Василий Иванович. – Она вдруг наклонилась, черпнула ведрами снегу. – Пусть ваша жизнь будет полной. А я… Чего уж там! Я – беременна.
– Счастья тебе, Маша, – сказал Василий Иванович.
– Я счастлива.
– Снег-то какой румяный.
– Румяный. – Она хотела улыбнуться, но губы сложились горько. – Так уж вышло.
За обедом матушка, супруга брата, простодушно рассказала о приключившемся:
– Сестрица Марии Петровны Евдокия прошлым летом вышла замуж за хуторянина Клявина, латыша. Мария Петровна поехала к ней в гости да и стакнулась там с мужниным братом, с Карлом.
Василий Иванович пересилил себя, погостил у Ивана целый день, переночевал.
В Торопце Анна Гавриловна да Пелагея закормили ненаглядного, неправедно обиженного пирогами-калачами, но спросить о Пошивкине – упаси Боже!
Василий Иванович сделал визиты к учителям, к знакомым священникам, к товарищам… Вечерами выходил в сад любоваться инеем на яблонях. Пытался читать книги, но все откладывал. Попалось коротенькое «Слово святителя Тихона Задонского о подвиге против греха» – сочинение, не обремененное велеречием, чистое, ясное.
«Рассуждай в себе, христиане, – наставлял святитель, – познается христианин не от слов: “Господи, Господи”, но от подвига против всякого греха…
Люта плоть со страстьми и похотями, которая похотствует на дух; лют супостат диавол, который непрестанно прельщает и борет нас; люты и соблазны нам, которыми похоть плотская, как огонь ветром раздувается и разжигается. Но привыкшему ко злу паче всего лютейшая есть привычка: она человеку – как вторая природа».
Раздумался Василий Иванович. В его сердце не было зла на Марию Петровну, но печаль даже солнечные дни пригасила. Неужто все происшедшее – указание пути? Высшее веление.
Владыка Антоний, петербургский наставник, говорит о Христе: «В Нем мы приобрели больше, чем потеряли в Адаме». И еще преосвященный говорит: «Христианство не гроб для человечества, оно всего лишь новая жизнь».
Всегда радостный в каждом своем движении, уезжал из Торопца, из дома Василий Иванович с такою медлительной неспешностью, что переполошил чуткую няню.
– Не накапать ли тебе сердечных капелек? – шепнула она украдкою.
– Спасибо, родная. – Василий Иванович поцеловал старушку во влажные глаза. – Мое сердце спокойно.
В семинарии жизнь потекла своим чередом. Беллавин с удовольствием бывал в гостях, радовался шуткам, сам умел сказать веселое словечко. В науках серьезный, в жизни легкий, собою красивый. По нему вздыхали, завидовали не ведомой никому избраннице.
И вдруг как гром с ясного неба: Беллавин подал преосвященному Гермогену прошение о пострижении в монашеский чин.
Добрый мудрый старец решил наречь инока Тихоном, во имя святителя Тихона Задонского. Местом пострижения назначил семинарскую церковь Трех Святителей. Церковь помещалась на втором этаже, и ректор, испугавшись, не проломится ли пол от множества народу, распорядился подпереть этаж надежными стойками.
Пострижение
– Если переменюсь я, переменится ли мир? Хотя бы на миллионную долю грана молекулы?
Василий Иванович задал себе этот безответный вопрос, подъезжая к дому семинарского товарища Царевского. И даже вздрогнул, когда Борис, вышедший встретить его, спросил, обнимая:
– Будет ли счастливей Россия оттого, что еще один талантливый, порядочный человек поменяет пиджак на рясу?
– Испытываешь мою смиренность? – улыбнулся Василий Иванович. – Думаешь, скажу: где же мне, сирому, поколебать громаду жизни? Но на самом деле твой вопрос о вере: и я, грешный, верую – моя молитва спасет Россию, ибо сопричастна молениям святых, на нашей земле просиявших.
– У тебя, вижу, настроение серьезное.
– О серьезном спрашиваешь.
– А у нас ныне весело. В фанты играли.
Сестра Бориса была на выданье, среди псковских красавиц она признавалась чуть ли не первою. Молодые люди толпою приезжали к Царевским на воскресные чаепития.
Василий Иванович угодил в эпицентр словесной бури. Всюду судили-рядили о голоде. Жесточайший неурожай поразил самые плодородные губернии России. Не говорить о беде, о народе, о судьбе империи почиталось неприличным.
Председателем комитета по сбору пожертвований и помощи голодающим император Александр III назначил цесаревича Николая. Дамы наперебой восторгались юностью, сердечностью председателя:
– Он такой чистый! Боже, какие у него ясные глаза! Святые! А лицо! В его лице такая приветливость, такое царственное спокойствие!
– Николай слишком молод, чтоб толково управиться со столь обширным несчастьем! – возразил дамам железнодорожный инженер. – Цесаревич и в нашем ведомстве большой распорядитель. Председатель комитета по строительству Сибирской железной дороги! Дороги от океана до океана. Не слишком ли много комитетов для человека двадцати трех лет от роду?
– Михаил стал царем в шестнадцать! – накинулись дамы на инженера. – А вы сами? Вы не старше его высочества, а уже строите ужасные эти железные дороги. Взваливаете на себя ответственность за жизни множества людей. И разве молодость помеха великим делам? Вспомните Александра Македонского, Александра Невского!
– Забить золотой костыль, открывая строительство, – дело царское, а вот руководить комитетом, чья деятельность распространяется на семь тысяч верст, а главное, чудовищной массой денег, без которых строительство немыслимо – тут ведь такие акулы! – нужен опыт, закаленная воля.
– А где вы найдете человека с подходящим опытом, если такой дороги в мире не было, нет и, пожалуй, не будет? – спросил Василий Иванович.
– Господи! Чего ради вы столь умилительно взялись защищать цесаревича? – рассердился инженер. – Разве не поделом угостили его японцы саблей по голове?
Василий Иванович растерялся:
– Как так – поделом?! Слава Богу, греческий цесаревич успел смягчить удар фанатика.
– Простите, при чем тут фанатизм? Цесаревич, наш будущий государь, совершил святотатство! Попросту пакость. Помочиться в храме! Такого и дикий монгол себе бы не позволил.
– Неужели? – вырвалось у Василия Ивановича.
– Почаще берите в руки зарубежные газеты.