Путь Дракона

– Десять баксов.

– Где они?

– Вот… – Из кармана джинсов извлекается мятая зеленая бумажка, которая немедленно отбирается.

– Финансы конфисковываются в семейный бюджет. А ты, Филипп, просто Иуда, отца продаешь за десять баксов.

– Ну в конце концов тебе от этого же плохо не стало.

– Стало, еще как стало. Впрочем, ладно. Кроме бомжа ты там никого не видел? Не показалось ли тебе странным, что бомжи раздают баксы направо и налево?

– Показалось, но если ему так хотелось… Ну прости меня, был неправ.

– Ладно, absolve te, отпускаю тебе грехи (я поцеловал Филиппа в лоб, и он вернулся к компьютеру).

Инна стояла с изумленным лицом, в глазах читалось полное непонимание происходящего. Я вывел ее из комнаты и по старой привычке повел на кухню, где рассказал о презентации «Пути Дракона» и о своих сомнениях и подозрениях (историю с Андреем Королевым она в общих чертах знала).

– Понимаешь теперь, почему я забеспокоился. Явно, что бомжу записку кто-то дал и заплатил уже не десять баксов, а может быть, и все двадцать, чтобы он напустился на Филиппа. А сам, поди, стоял в соседней подворотне и наблюдал за происходящим. Явно наблюдал, иначе бомж постарался бы зажать деньги. Кстати, когда Филипп пришел домой?

– Да часов в шесть.

– Понятно, значит, еще до начала презентации. На машине успеть в Географическое общество вовремя никаких проблем. Особенно, если машина эта «Лэнд ровер».

Впрочем, зря я это, на Павла такие шуточки не похожи. Но это явно кто-то из этих «драконов». Интересно, если они последователи Андрея, то как они меня воспринимают: как его адепта и особу, приближенную к Дракону, или же как предателя и христопродавца? Первое, конечно, предпочтительнее, по крайней мере, пока. Интересно, что на самом деле я ни тот, ни другой. Я не желал зла Андрею и не по моей вине он погиб, но его последователем я не был и его планам был готов мешать всеми доступными мне средствами. Одновременно в каком-то отношении я готов был склонить перед ним колени… Однако в двух словах это не объяснить, а здешние «драконопоклонники» скорее всего мыслят в черно-белых тонах. Так что… Но поживем – увидим… Надо только обязательно лабораторию Артамонова посетить, в любом отношении это интересно.

На следующий день я отправился в институт. Погода была по-прежнему холодной, но стало облачно, и по замерзшей земле и серому асфальту змеилась поземка. На душе было довольно тревожно и, как говорится, муторно.

В институте по нынешним временам было довольно многолюдно. Бегала по кабинетам с какими-то бумагами и страшно деловой миной мадам Касьянцева. У входа в свой кабинет директор Георгий Тигранович Аванесян что-то энергично втолковывал трем иностранным гостям, а его речь переводил на английский наш заведующий иностранным отделом Володя Рождественский. На нашем этаже были заняты все шахматные столики – наши великие старцы играли в шашки и шахматы. В секторе тоже сидело немало коллег: группа из трех или четырех человек, возглавляемая Львом Петровичем Большаковым, предавалась чайным возлияниям. Отрешенно сидела за своим столом Пиковая дама – Изольда Давыдовна Полянская, делая вид, что никакие чаепития не имеют места. Елена Сергеевна Воронова что-то напряженно пишет, расположившись за пустым столом у дальней стенки (она все время что-то пишет, а публикаций что-то не видно), госпожа Кессиди просматривает какие-то компьютерные распечатки, а Георгий Леопольдович Тролль (приветливо поздоровавшийся со мной за руку) объясняет нечто двум своим аспирантам у стеллажа с книгами.

– Там внизу Касьянцева что-то уж очень резво бегает. Как бы какого собрания не случилось.

– А какие сейчас собрания! Скоро комиссия из головного института приезжает, вот она и бегает, бумаги готовит.

– Ну и хорошо, что без собраний обойдемся!

Не успел я усесться за стол, как кто-то положил руку мне на плечо. Я поднял голову и увидел улыбающееся лицо Ирины Ставцовой.

– Привет, – произнесла она, несколько растянув это слово, как будто в какой-то нерешительности. – Ты сейчас занят?

– Да не очень, как обычно.

– Пойдем тогда попьем кофейку.

Мы вышли из института и вскоре уже сидели за столиком в нашей «придворной» кофейне «Пегас». Я взял двойной «эспрессо», Ирина – «капучино» с целой горкой взбитых сливок над чашкой.

– Знаешь, я тут в Израиль собралась.

– Чего? Репатриироваться, что ли? Ты же вроде не еврейка! (Впрочем, сколько уже таких неевреев вернулось на свою «историческую родину».)

– Да нет, что ты… На конференцию, в университет Бар-Илан. Помнишь, я тебе рассказывала, что копаю связи Йитса с каббалистами, франкистами (последователями Якова Франка то есть) и саббатианцами? Я еще просила тебя помочь мне во всем этом разобраться, но ты куда-то исчез, а потом ушел в отпуск… В общем, я сама во всем разобралась и всего начиталась. Видишь, без тебя обошлась.

– Ну не сердись, не сердись, виноват, каюсь. – Она махнула рукой: дескать, ладно, проехали и забыто.

– Ну так вот, накопала и написала одному коллеге в Израиле, профессору Аврахаму Розенштейну. А он пригласил меня на конференцию. Они все оплачивают, да еще обещают по стране повозить – на Мертвое море, в Галилею… Ну и Иерусалим, само собой. Вот второго декабря отбываю на десять дней, уже визу получила. Там в это время хорошо должно быть, не жарко.

– Здорово! Я тоже хотел бы съездить в Землю Обетованную. А чего ты там такого накопала, расскажи хоть в двух словах-то.

– В двух-то, конечно, не получится, но кое-что расскажу. Мне ведь твое мнение все равно интересно. Поэтому слушай, тем более что сам напрашиваешься.

– Я весь внимание.

– Смотри, в саббатианстве были заложены некоторые моменты, по крайней мере потенциально, либерально-секулярного характера. Например, культ Шехи-ны как женского аспекта божественного присутствия привел их, да и самого Саббатая Цеви, к признанию если не равноправия женщин, то их религиозной ценности и значимости. Я понимаю, что тут мистика, но эта мистика могла секуляризоваться. Ведь не случайно вождь младотурков и создатель Турецкой Республики Кемаль Ататюрк учился в саббатианской школе, да и сам, как предполагают некоторые исследователи, был не мусульманином, а дёнме. С Яковом Франком еще интереснее. Известно, что в конце своей жизни он открыл школу хороших манер, где еврейских юношей учили политес-ному поведению, принятому в среде западного дворянства, фехтованию, танцам и прочему в том же роде («Это школа, школа бальных танцев», – хмыкнул я. Ирина бросила на меня испепеляющий взгляд и продолжила). Аналогично обучали и девушек – танцы, иностранные языки и прочие («Не сморкайтесь, дамы, в занавеску», – снова сострил я. На этот раз Ирина на меня даже не посмотрела). Почему их этому всему учили? А как же! Ведь раз наступает мессианское время и израильское царство будет восстановлено, значит, евреям надо выходить из гетто и учиться вести себя так, как это принято у цивилизованных народов Запада! А это уже прямой путь к окончанию еврейской изоляции и началу культурной ассимиляции. Как это потом скажет, кажется, Бен Гурион – евреи должны стать таким же народом, как и все другие народы. Это же вызов всей раввинистической политике изоляции и обособленности в гетто, замкнутости на идее избранности. И это при том, что сами саббатианцы верили в свою избранность и исключительность, но уже не как потомков Иакова, а как общины истинно верующих! Кстати, развитие, напоминающее христианское: Израиль по крови отверг Мессию, Иисуса, и Новый Завет заключен с Новым Израилем, Израилем по духу – общиной верующих, церковью! Ну а радикализация всего этого мессианизма в его светском регистре началась очень рано, помнишь, я говорила тебе про родственника Франка и Дантона?

Теперь Йитс. Он глубоко интересовался каббалой, это общеизвестно. Но он был радикалом, борцом за свободу Ирландии. Конечно, раввинистическая, ортодоксальная интерпретация каббалы его не могла устроить, а вот бунтари-саббатианцы и особенно совсем уж экстремистски настроенные франкисты могли. Вот такая интересная связь выстраивается между саббатианским мистицизмом, секуляризацией еврейства в XVIII–XIX веках и радикально-освободительными движениями Западной Европы. Ну как тебе?