Путь Дракона

Устав от такого длинного монолога, Павел Аркадьевич откинулся на спинку стула и сразу помрачнел. Народ был сражен как демонстрацией эрудиции, так и кощунственным «наездом» на Юнга (классик все-таки, а его так – хук снизу, хук справа, хук слева). Первой нарушила молчание Аглая Федоровна, спросившая Артамонова красивым низким (в опере она пела бы Амнерис и принцессу Эболи), но не томным, а вполне деловым голосом:

– А кто такие суфлеры, Павел? Я-то думала, что они бывают в театре, а не в алхимии.

– Суфлеры – это алхимики-профаны, которые не понимали текстов и вместо философских субстанций возились с профаническими, технохимики такие. Вот благодаря этим суфлерам и возник предрассудок, что алхимия – мать современной химии.

– Понятно. Вас послушать – одно удовольствие. Ничего не понятно, но интересно.

– Ну вы-то, Аглая, все понимаете. Все или почти все. Вы же не Перекатаева с ее триолетами.

Аглая Федоровна хмыкнула и замолчала.

Павел Аркадьевич снова заговорил:

– Я вас, Константин, как-нибудь к себе приглашу. Сами посмотрите на мою лабораторию, у меня там преинтересные штучки имеются. И не откладывайте, а то, как вся эта драконовская операция начнется, времени уже не будет.

Я вопросительно посмотрел на него («какая такая драконовская операция»), но он или ничего не заметил, или сделал вид, что не заметил, и промолчал. А Александр Иванович пробормотал:

– Ну зачем в ресторане-то?

– С удовольствием зайду к вам, Павел (без отчеств, так без отчеств). Мне еще никогда не приходилось видеть действующую алхимическую лабораторию. Как пригласите, так и зайду.

– А вы сейчас и не действующую нигде не увидите. Грамотную модель создать только три-четыре человека могут. Но они этим заниматься не будут. А когда вам зайти? Послезавтра я улетаю в Голландию по бизнесу и вернусь дня через три-четыре. Давайте, я потом вам позвоню. Какой у вас телефон?

Я дал Павлу и всем остальным заодно свои телефоны и адрес для «мыла» (или «емели», как тоже иногда говорят). «Емеля», по-моему, таки лучше, но «мыло» по непонятной причине много популярнее. Кроме Павла свои координаты вручил мне также Богословский («Будем поддерживать связь, – сказал он, – нам надо быть вместе»).

Ужин закончился, официанты профессионально быстро убирали со стола, Павел заплатил карточкой, мы поднялись, оделись в удобном гардеробе и вышли на морозный, уже вполне зимний воздух. Братья-драконы предложили подбросить меня до дома на «Лэнд ровере», но я решил прогуляться пешком, благо находился недалеко от своего обиталища, и распрощался с ними. «Лэнд ровер» уехал, мягко шелестя нездешними шинами, а я довольно бодрой походкой направился на Съезжинскую. Надо было хорошенько все обдумать.

Погода стояла морозная и ясная. Молодой месяц висел в темно-синем, почти черном небе в окружении таинственно мерцающих звезд. В детстве я интересовался астрономией и умел найти на небосклоне множество созвездий. Теперь, увы, почти все позабыто. Всегда узнаю Кассиопею в виде буквы «W», Орион с поясом из трех звезд, Большую Медведицу, конечно. И это практически все. Из планет обычно сразу распознаю Веспер – вечернюю Венеру, иногда Юпитер. Увы! Где, например, затаился на небосводе Дракон, царствующее созвездие времен Авраама, столь таинственно упомянутое в данной функции в «Книге Созидания», «Сефер Йецира»? Все филологи говорят, что эта мистическая книга написана поздно, около полутора тысячелетий тому назад. Но почему в ней именно Дракон, уже давно к тому времени сместившийся со своего небесного трона, связывается с Полярной звездой, как то было не полтора, а все четыре тысячелетия тому назад? Загадки, загадки, загадки… Я снова посмотрел на небо. «Звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас», – вспомнил я Канта. «Круглые светящиеся шары, на которых подобно плесени возникла жизнь», – отозвался в моей голове его почитатель Шопенгауэр. И никакого нравственного закона внутри нас. Слепая воля, которая только и хочет, что хотеть, ибо она и есть хотение. Как говорится, «два мира – два Шапиро». И кто из них прав? Впрочем, знакомство с буддийской философией и наличие в нашей бренной действительности таких персонажей, как Чикатило и иже с ним, давно уже заставило меня усомниться в существовании этого самого «нравственного закона внутри нас». Драконы, драконы… Драконы на небе, драконы в «Аквариуме»… Драконы там, драконы здесь, без них не встать, без них не лечь… Тьфу, глупость какая!

Строго говоря, презентация должна была бы меня успокоить. Никакой каббалы, никакого саббатианства. Но что-то тут было не так. Эти взгляды… Недомолвки («Мы ведь хорошо вас знаем и не только как психолога и религиоведа, поверьте мне», – сказал Богословский; а Павел и еще почище выдал: «И не откладывайте, а то как вся эта драконовская операция начнется, времени уже не будет». Какая это «операция», что он имел в виду?). Короче, придется продолжать с ними общаться (впрочем, интересные и приятные люди, а Павел так просто интригующая личность), пока понятно только то, что ничего не понятно. Но должно быть понятно. Одно все же ясно: эти «драконы» отнюдь не так просты и невинны, как хотели представить себя своей «пастве» в Географическом обществе.

Тут я заметил, что ноги довели меня уже до дома. Я поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Мне открыл Филипп и тут же убежал обратно к своим играм, пока я не прогнал его от компьютера. Навстречу мне вышел потягивающийся рыжий кот – господин Отто, наследство покойного Дракона, или Анти-Христа, Андрея Королева. Я почесал его за ухом, кот немного потерся о ноги, грациозно извернулся и направился куда-то по своим делам. Инна дремала в своей комнате (любит она дремать поздно вечером, а потом спать не ложится до пяти утра). Я прошел к себе, чтобы переодеться. Филипп, конечно же, сидел за компьютером. Я бросил взгляд на письменный стол у окна и увидел на нем бумажный лист, на котором было напечатано на принтере (не на моем, у меня вообще нет принтера) крупным шрифтом:

ДРАКОН ВЕРНЕТСЯ!

Во мне все похолодело.

Если вы хотите узнать, откуда взялась эта записка, прочтите следующую главу.

Глава III,

в которой речь идет о британской поэзии и еврейской мистике

Увидев этот лист бумаги с запиской у себя на столе, я обомлел и несколько секунд молчал, уставившись на стол. Потом я набросился на Филиппа: дескать, откуда это? Кто сюда входил и кто положил? Реакция была одна: откуда я знаю, я вообще тут недавно, спроси маму. Разбуженная мама (все равно нечего спать в двенадцатом часу, если не собираешься продолжать спать до утра) тоже все отрицала и уверяла, что к нам вообще никто сегодня не только не приходил, но даже и не звонил. Я снова надавил на Филиппа, ибо если он не имеет к этому отношения, то речь идет уже о полной мистике, а так как в мистику типа записок махатм, таинственно появлявшихся в сейфе мадам Блаватской, я не верил, то презумпция невиновности сына стала представляться мне весьма сомнительной. После увеличения нажима и бесплодности попыток ответить на него агрессией и воплями защита сына стала давать слабину, в его воплях праведного негодования появились нотки неуверенности и наконец он замолчал, опустив глаза долу.

– Ну все, – торжествующе заявил я, – говори, что произошло.

Филипп кашлянул и начал неуверенным голосом:

– Ну иду я по улице, а навстречу какой-то мужик типа бомжа, бородатый такой. Увидел меня и говорит: вот передай своему папе записку, только не в руки, а положи где-нибудь на видном месте и ничего ему не рассказывай. Я вначале попробовал послать его куда подальше, но он так привязался, что я взял бумагу. А он говорит: не вздумай, дескать, выбросить, узнаю – найду и башку оторву. Кто его знает, бомжа-то?

Правда была явно неполна.

– Вот так просто он тебе пригрозил, а ты и согласился? Не верится что-то!

Щеки Филиппа стали пунцовыми.

– Он мне дал денег на комиксы.

– Сколько?