Страница 11 из 25
Всякий в том зале почувствовал себя убитым. Святейший потаенно вздохнул, но все услышали этот вздох.
– Давайте закроем заседание. Отслужим теперь же панихиду по убиенном святителе, новоявленном священномученике митрополите Владимире.
Кто-то сказал:
– А ведь сей дом владыка строил.
Зал примыкал к иконостасу. Сняли ширмы, закрывавшие иконы и Царские врата, избранные служить облачились.
У всех на памяти были благодарственные слова Антония (Храповицкого), сказанные первенствующему митрополиту в день, когда жребием патриархом был назван Тихон: «В недавние совсем времена, когда другие совершенно изолгались и постоянно изменяли своим убеждениям, митрополит Владимир не боялся говорить правду царям, и не с улыбкой, как наш старинный поэт, но со слезами… Это был живой пример нашим владыкам, часто в последние годы переживавшим борьбу между правдой и выгодой, между совестью и честью от людей…»
Господь взял к Себе воистину первенствующего, но скромнейшего. На Соборе владыку даже в президиум не избрали.
Он уехал в Киев, чтобы быть с паствой в тяжелейшие времена. Украина отделилась от России. Хотел принести мир в хаты и в храмы, но попал прямо-таки в плен.
В Киеве под одобрение националистических властей в церковных делах хозяйничал изгнанный из Владимира за лакейство перед Распутиным архиепископ Алексей (Дородицын). Лоснящийся от жира, безобразный многопудовый боров – владыка был олицетворением всего худшего, что выказала верующим церковная иерархия. Украина – украинцам, а Дородицын вдруг вспомнил, что он истинный хохол, и решил показать синодскому первоначальнику всю свою беззаконную власть. Наместничество в Киево-Печерской лавре тоже самозванно захватил архимандрит Климент, такой же самостийник, угодник сильных мира сего. Митрополит Владимир жил в лавре. Его начали притеснять мелко и подло. Не давали лошадей; священников, искавших опоры у митрополита, отсылали к Алексею.
В книге владыки Евлогия «Путь моей жизни» об убийстве Владимира высказана горчайшая правда: «В злодействе свою роль сыграл и Алексей Дородицын, но кровь его и на монахах лавры».
Когда большевики взяли Киев, их командующий Муравьев поселился в лаврской гостинице, наставника Климента предупредили: «Если к вам ворвутся с обыском, с требованием денег – звоните ко мне».
Евлогий утверждает: сами монахи указали матросам, их было всего пятеро, где искать деньги. Народ-де несет в лавру много, а братии достается мало, все проедает он, хозяин Украинской церкви.
Один только келейник владыки, семидесятилетний инок Филипп, последовал за высокопреосвященным, но часовые у ворот его не пустили. Климент почему-то не осмелился побеспокоить Муравьева… Позвонил коменданту города и услышал: приказа об аресте не было. Тотчас полсотни матросов отправились на поиски митрополита, искали не больше получаса и вернулись ни с чем.
А вот баба нашла, в девять утра, и не где-нибудь – возле монастырской стены. Панагию и крест бандиты с владыки сорвали, даже набалдашник с посоха открутили… Шубу почему-то бросили.
Не за эту ли невинно пролитую кровь приговорили себя монахи к изгнанию из стен святой в веках лавры?.. Но кровь убиенного святителя не только на них, она на всех отщепенцах, отпадающих от единой Русской православной церкви… Не Богу служат Дородицыны и Клименты – мамоне своей, страстям человеческим, сатанинской зависти.
По Москве загулял слух: немцы взяли Петроград.
Тихон вчитывался в очередное постановление сумасшедшего правительства: «Совет народных комиссаров настоящим доводит до сведения правительств и народов воюющих с нами союзных и нейтральных стран, что, отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия объявляет со своей стороны состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией – прекращенным. Российским войскам отдается одновременно приказ о полной демобилизации по всем линиям фронта». Подписали: Троцкий, Боценко, Карелин, Иоффе, Покровский, Карахан… И от Украины: Медведин и Шахрай.
– Как же так?! – не мог понять святейший. – Договор не подписан, а все войска отправляются по домам.
– Украина две недели тому назад подписала свой, особый договор с немцами, – сказал келейник Яков. – Немцы получают продовольствие, а украинцы – немецкие войска для борьбы с красной Россией.
– Довластвовались. Доведет их Маркс Россию до ручки.
– Ленин власть укрепляет. Образовал малый совет пяти: Ленин, Троцкий, Сталин, Прошьян, Карелин. Двое последних – эсеры. Троцкий назначен продовольственным диктатором.
– Боже мой! Собор наш будто остров в кипящем океане… О единоверческих епископах спорим. Дать старообрядцам епископа, не дать… Дать ли одних викарных…
Из канцелярии прибежал секретарь:
– Беда на беде, святейший! Телеграмма из Питера: Синод закрыт, здание и казна конфискованы. Семьсот чиновников на улице.
– Какая же вторая?
– Позвонили из Кремля: ограблена патриаршья ризница.
– В Синоде хранилось ценных бумаг на сорок шесть миллионов… В ризнице же всякая вещь бесценна… Что еще у нас отберут? Храмы? Жизни?
Большевики словно подслушали патриарха. По чьей-то наводке был арестован епископ Нестор. За неблагонадежность. Во время обыска красные сыщики изъяли два стихотворения, высмеивающие власть.
Снежный ком покатился с горы.
Пришло сообщение из Тюмени: арестован бывший обер-прокурор Синода князь Львов. Ползли слухи: вот-вот должны арестовать святейшего Тихона.
В Епархиальном доме прошло срочное собрание Совета Союза объединенных приходов Москвы. Громких речей не было, решение приняли едино и твердо: защитить патриарха, дать ему охрану из добровольцев.
Вечером делегаты собрания посетили Троицкое подворье.
– Может, и пропуска введем, чтоб как в нынешнем Кремле! – сердито пошутил Тихон. – Не лучше ли, если патриарх останется для всех доступным?
Посланцы прихожан возразили:
– Доступным? Если бы у святителя Владимира имелась хоть какая-то охрана, беды бы не произошло.
– Благодарю вас сердечно. – Тихон поклонился, прижимая руки к груди. – Но вы подумайте хорошенько! Если у вас будет оружие, власти пришлют броневики – раздавить гнездо контрреволюции. Без оружия с вооруженными не навоюешь… Нет, братия! Не имея охраны, патриарх страшнее для безбожников. Нынче я, смиренный, – единое целое с народом. Отгораживаться от мира ради спасения живота – выказать врагу слабость.
– Это временная мера. Православная Россия не простит, если Москва не убережет патриарха.
– Будем уповать на Бога.
Делегация ушла, но у ворот подворья остался караул: пусть у москвичей хоть о патриархе сердце не болит.
Тихон, по обычаю своему, собрался почитать Евангелие, но келейник Яков виновато сообщил:
– Святейший, еще ведь один посетитель дожидается.
– Что так поздно? Кто же это?
– Сказали: диакон Иван Константинович Романов.
– Диакон Иван Константинович? – попробовал вспомнить Тихон. – Приглашай.
Вошел высокий человек в рясе, в очках, встал на колени:
– Благословите, святейший!
– Ваше высочество! – Тихон узнал старшего сына великого князя Константина Константиновича. – Вы – диакон?
– Меня посвятили вчера, а сегодня я уже служил…
– Сказано: священник должен иметь душу чище самих лучей солнечных… Я помню вас юношей, и эта печальная встреча у гроба Олега… Я уверен, свет вашего отца, вашего брата и ваш собственный, искренний и прекрасный, – даст вам силы служить Богу среди нынешнего мрака… Уж вы-то никогда не скажете пастве: «Я не слышал трубы, я не предвидел войны».
– Ах, святейший! – В глазах Ивана Константиновича блеснули слезы. – Я недостоин столь хороших слов, но я их не забуду… Пришел же я к вашему святейшеству со своими грехами… Хочу оставить мир… Романову есть что отмаливать… Я теперь развожусь… Это по нынешним временам много проще, и все равно, знаете… Я зять сербского короля… Династические проблемы, международные обязательства… Впрочем, мое теперешнее нищенство – хороший помощник при разводе. Благословите, я буду смиреннейшим из иноков.