Страница 39 из 49
– И мы уже обуза, не помощники. Што за жизнь, ети её в дышло, – осерчал, было, на жизнь дед и закашлялся.
Бабушка сердито посмотрела на матершинника, но промолчала. Пошла в дом, по хозяйству. Загремела посудой, разговаривая сама с собой.
А дед осматривал сад, который взращивал и охранял столько лет, огороды, лес за Сурой и в глазах его ширилась печаль, словно он прощался с миром, с которым ему так не хотелось ещё расставаться, но он чувствовал, что придётся скоро, пришло его время…
Ванька в очередной раз запулил мячом в вертлявую Натаху и, наконец-то попал, обрадовавшись. Ребята побросали биты на землю, надоело. Чем бы ещё заняться? Бежать искупаться или ещё поиграть? Ваську осенило:
Он побежал в дом и через мгновение очутился перед друзьями с верёвкой в руках, и старой дореволюционной десяткой. Пацанва заинтересованно сгрудилась вокруг очередного выдумщика…
Но вот все залегли во дворе за забором; Васька держал в руках верёвку, к концу которой была привязана десятка, лежавшая посреди переулка в пыли и зазывно краснеющая, словно невеста на выданье.
Ждали недолго. По переулку вниз спускалась чувашка из соседнего проулка, ведущего в Сандулеи, где она и проживала. Вот она подошла ближе и увидела деньги. Остановившись, испуганно огляделась по сторонам, не веря своему счастью, свалившемуся на неё неизвестно откуда.
Наклонившись, быстро схватила десятку, но Васька был ещё проворнее, и десятка вильнула в сторону, поехав к калитке, за которой прятались озорники.
Раздался гомерический гогот, и чувашка выпрямилась, поняв свою оплошность, смутилась. Так оплошать перед детворой.
– Тётя Мотя, тётя Мотя, что вы трёте между ног, когда идёте?! – загорланил вдруг Ванька, вспомнив слышанную где-то прибаутку. Ребята заржали, и громче всех смеялся Симак, восхищённый Ванькой, тот не унимался:
– Тётя Мотя, киль кунда. Капся пур?
– Пур-пур, – машинально ответила чувашка и, осознав, наконец, происходящее с ней, возмутилась необыкновенно: – Ах, вы, юрамасть! Где велтерен? Я вас, охальники, шайтан вас забери, эпе халь…
Путая русские слова с чувашскими, она огляделась в поисках крапивы: выдернув куст, бросилась, было к калитке, но обидчиков уже и след простыл. Только брошенная десятка застряла в заборе, призывно краснея.
Чувашка повертела десятку в руках и, плюнув с досады, бросила её на землю. Затем поспешила дальше, что-то бормоча по-чувашски и прислушиваясь к крикам разбесившихся хулиганов, доносящимся издалека.
День клонился к вечеру, но мальчишки плавали наперегонки, не зная устали и не думая о времени. Угомонившись, наконец, повылезали на берег, отдыхая и дрожа от холода. Греясь на песочке.
– Здорово ты по-чувашски лопочешь, где научился? – Симаку интересно было знать, остальным тоже.
– Я же в Чебоксарах жил с родителями, там чувашей много.
Удовлетворённые ответом, мальчишки огляделись и вдруг увидели мужчину с женским лицом, пришедшего искупаться. Он разделся и остался в мужских трусах, а на груди его красовался женский лифчик.
Мальчишки замерли, разглядывая его, словно пришельца из космоса.
– Это Иван Иваныч – Марь Ивановна, мне братан говорил, что он гер-ма-фро-дит, – почему-то шёпотом проинформировал друзей Симак.
Мальчишки недоверчиво переглянулись, и Симак загорячился, поясняя:
– Он наполовину мужик, наполовину баба, а в паспорте у него записано, что он Иван Иваныч. Верно говорю, век мне воли не видать!
Это было убедительно, но Васька всё же спросил, уточняя:
– А ты сам паспорт его видел?
– Братан мой видел, а он скажет – не соврёт.
Мальчишки молча понаблюдали, как Иван Иваныч искупался, плавая по-женски, лягушкой, и вышел на берег, отдыхая. Посмотрел подозрительно в их сторону, и Ваньку снова словно прорвало:
– Иван Иваныч, покажи Марь Ивановну! – истошно заорал он под смешки развеселившихся, было, приятелей.
– Я вам сейчас Иван Иваныча покажу, оглоеды! – Иван Иваныч надел галифе и направился в сторону мальчишек, грозя жилистым кулаком, но они разом снялись с места и помчались вверх по переулку, сопровождаемые грубым мужским матом, исполненным женским голосом Иван Иваныча.
Жуя на ходу, Ванька выскочил от деда с бабушкой и побежал в переулок, где они с друзьями договорились встретиться после обеда.
Там оба Сашки уже резались в ножички: начертив круг на земле, они кидали самодельный ножик с руки, с ноги, с груди, с головки и отрезали себе часть круга там, куда попал нож. Панька с завистью наблюдал за игроками.
Следом прибежал Васька, и похвалился новеньким перочинным ножиком.
Друзья тут же пустили его в дело…
Но вот с работы пришли старшие ребята – Саня с Анатолием, и вскоре все соседи по дому и переулку вышли поливать огороды, а ребятам надоело играть в ножички, и они разбежались по домам помогать взрослым; их не надо было упрашивать, дело привычное и повседневное…
Ванька помогал на огороде деду с бабушкой. И вдруг увидел мать с братом. Они спускались по тропинке, с вёдрами в руках. Бабушка выпрямилась:
– Беги матери помогай, у вас огород большой, а мы сами как-нибудь управимся, не впервой, – подсказала она внуку, и Ванька побежал через соседские огороды помогать матери.
– Тебя где целый день черти носят? Обедать, почему не приходил? – допытывалась у сына мать, поливая разросшиеся помидорные кусты большой кружкой – по две кружки на каждый куст.
– Я у бабушки с дедом обедал, – отвечал сын, стараясь работой искупить свою вину. Вовка тоже старался, поливая грядки из детской леечки.
Ванька сбежал к колодцу, гремя пустыми вёдрами, и снова наполнил их, памятуя о том, что когда-то свалился в этот самый колодец и чуть не утонул, да друг Васька спас. Огляделся, чуток передохнуть.
Перемигнувшись с Васькой, работающим на своём огороде вместе с родителями, он поглядел на старавшихся изо всех сил Паньку с тётей Дусей, на своих любимых деда с бабушкой, без которых он не мыслил себя в этом мире, на других соседей. Затем Ванька снова полез вверх по тропинке к матери с братом, так как их огород был выше по уровню и, стараясь не расплескать драгоценную поливочную воду, стал поливать капусту…
– Из-за острова на стрежень, на простор речной волны, выплывают расписные, Стеньки Разина челны… – пел дядя Антоша мощным надтреснутым голосом, подкручивая при этом свои кавалерийские усы и подмигивая Ваньке, уплетающему пироги, сготовленные бабушкой по случаю прихода гостей.
Был он маленький и лысенький, в тёмной гимнастерке и галифе, одно плечо выше другого, это у него от ранения, ещё с гражданской войны, говорила бабушка, но всегда весел, активен и привлекал всеобщее внимание. Сидевшая рядом с ним дородная супруга подпевала ему тоже басом, так что их пение разносилось далеко вокруг.
Дед с бабушкой тоже повеселели, мать успокаивала испуганного пением Вову, таращившегося на громогласных гостей.
– Душенька, отчего не подпеваешь нам? – ласково спросил дядя Антоша сестру, бабушка в ответ положила ему холодца в тарелку.
Дед разлил по стопкам, и взрослые выпили повторно. Пошёл в дело холодец, квашеная капустка с мочёными яблоками.
– Тосенька, посиди с нами, детишки никуда не денутся, – дядя Антоша обнял племянницу и понимающе покивал головой: – трудно тебе, а ты не сдавайся, жить надо весело. Тогда и трудности отступят.
– Правда твоя, шурин, – согласился дед, усмехаясь. – Я вот думал, помру, ан нет, живу пока. Давай-ка чеколдыкнем лучше по третьей.
Взрослые снова выпили. Закапризничал Вовка.
– Мальчик не должен плакать, ты будущий мужчинка, – склонилась над ним тётя Фира, и Вовка со страхом смотрел на её усатое лицо, забыв про слёзы.
Тётя Фира умилилась, разводя руками:
– Умник. А уж на дедушку как похож, вылитый Иван Яковлевич.
Тут даже дед развеселился вместе со всеми, снова разливая по стопкам водку. Чувствовал он себя нормально, и даже аппетит появился.