Жулики. Книга 4

В субботу выехали в Федоровку опять в том же составе, но Мишке все же пришлось накануне сделать ходку еще и с грузом. Четыре швейные машинки со столиками рабочими, приобретенные у знакомых и в антикварном магазине, вынудили смотаться. Ну, и сопутствующее барахло. Нина Андреевна ниток только коробку огромную, неподъемную, заставила загрузить.

– Там-то нет таких-то? Чем шить, Мишань? И что это за подарок невесте будет? Со стыда сгореть. Как вон твой джип без керосина! Кому он с баками пустыми нужен?

– Убедила, закупаем,– хозяйка магазинчика, в котором они закупили нитки, откровенно радовалась. Такие покупатели раз в год бывают. А вот Силиверстович разгружая, ворчал, потирая поясницу. – Куда этакую прорву тащите? Взяли десяток катушек и хватит. Тут на пять лет ниток всей мастерской, поди?

– Там большая мастерская, Евлампий Силиверстович. Двадцать девушек.

– А машин-то всего четыре. Или еще подвезете?

– Нет, больше не подвезем. Это все, что удалось достать пока. Сами наладим производство, тогда и ниток понадобится гораздо больше. А пока для начала хватит.

– Ну, вы прямо фанатики, ей Богу,– продолжал ворчать Силиверстович, перетаскивая коробки с машинками и столы.

Ну а когда Мишка разложил на диване и стульях одежку 18-го века для него и Тихоновны, то он и вовсе скис.

– Вот эдакие панталоны носили в те времена? Срамота какая. Чулки, башмаки нелепые, с бантами. Что я баба что ли, в такое наряжаться?

– Вы примерьте сначала, Евлампий Силиверстович. Со стороны конечно странная и непривычная одежка, а оденете, глядишь и понравится,– пошутил Мишка.

– Одевай, старый хрыч, не привередничай. Люди на киностудии взяли попользоваться, а он еще и выпендривается,– Тихоновна разглядывала платье, вертя его перед глазами, и даже ткань понюхала.

– Нафталином несет. Ох, и не люблю я этот запах,– зато когда вырядилась в платье, то даже Силиверстович глаза вытаращил и рот приоткрыл.

– Ну, мать, тебя и не узнать. Как есть графиня из телесериала, веера только в руке не хватает.

– Ну, так, не все ж вам в графьях-то щеголять. Одевай чулочки, "граф", вона мои резинки возьми, чтобы не свалились,– подбоченилась Тихоновна, действительно преобразившаяся до неузнаваемости.

– Тьфу ты, мать честная. Миш, может форму, какую военную бы подобрал? Я даже на солдатскую согласен. Но чтобы не панталоны эти с чулками и пряжками. Мне бы сапоги хоть кирзовые?– взмолился Силиверстович.

– Не было тогда кирзы, Евлампий Силиверстович. В 20-м веке ее придумали. Мы вам там, на месте закажем хоть генеральскую. А пока потерпите денек другой,– принялся уговаривать Мишка.

– Эх, какие муки душевные претерпевать приходится,– стонал Силиверстович, влезая в одежду 18-го века,– как вообще такое носить можно?– однако в сюртуке и чулках с башмаками он сразу стал похож на чиновника средней руки, ну а когда еще и цилиндр, плюнув от отвращения, напялил, то и вовсе на барина стал похож мелкопоместного и ворчливого.

– Хватит уже тебе ворчать, солидно выглядишь. Особенно шляпа хороша,– Тихоновна всплеснула руками.– Вот уж не думала, что одежда так может человека преобразить. Ну, совсем на себя не похож стал.

– Это кем же я там должон прикидываться?– Силиверстович потопал башмаками.– Жмут окаянные, как в кандалах.

– Вы там помещик мелкий, ну а Тихоновна помещица. Родственники мои. На деда с бабой уже не тянете, так что дядюшка и тетушка. Не возражаете?– спросил Мишка, улыбаясь.

– Не возражаем, племяш, стало быть. Ну а коль фамилии разные у нас, то значит по матери. Либо я ей брат, либо Агафья сестра. Жребий будем бросать, аль как?

– Обязательно, что ни то швырнем, я тебе родство с Нинулей так просто не отдам. Доставай монету. Орел ежели, то я тетка Мишанина, решка если, то я сестра Нинулина.

– Эй, погодь-ка, мать, ты чего это? А мне-то, что оставила?– Силиверстович замер с пятирублевой монетой на замахе.

– А тебе, ежели на ребро встанет и не упадет! И то я сомневаюсь, что выиграю. Сроду мне в играх-то не везло. Сколь раз лотерейки покупала и хоть бы рубль какой когда,– пресекла возражения Силиверстовича Тихоновна.

– Может быть вообще тогда, если в воздухе зависнет, то я выигрываю? Ну, мать, столько лет с тобой прожил и не подозревал, какая ты коварная оказывается. Жучара!!! Вон Михаила эдак-то друзья прозвали, не иначе как есть у вас родство скрытое. Поэтому уступлю без жребиев. Неровен час, в щель попадет, да на ребре удержится. Поедом заешь, поди. потом. Будь сестрой Нинулиной. Да вы и похожи с ней. Щи одинаково варить мастерицы. Я даже не скажу сразу, у которой вкуснее получаются.

– Я вот недельку не стану вообще ничего варить, так ты сразу поймешь у кого вкуснее,– Тихоновна величественно развернулась и уплыла в сторону плиты.– Как насчет поклевать чего-нибудь, господа помещики?– поинтересовалась она оттуда.

– С превеликим удовольствием, Агафья Тихоновна, завсегда готовы,– Силиверстович подмигнул Мишке.– Ты как племяш?

– Спасибо, тетушка, всенепременно,– Мишка шаркнул ногой и попытался галантно поклониться, но зацепился ногой за половик и чуть не упал, вовремя подхваченный "дядюшкой".

– Ну, ты что это? На ногах не стоишь? От предчувствия свадьбы не иначе,– высказал предположение Силиверстович.– Я, когда Агафью засватал, так тоже неделю на ногах от радости стоять не мог.

– От радости!?– фыркнула возмущенно Тихоновна.– Ты его, Мишань, слушай больше. Бражничал он целую неделю с дружками, холостяцкую свою долю провожал. А на венчание привели… Я как глянула и без чувств упала. Глаза заплыли… Вспоминать срамно!

– Вот и не вспоминай! Ишь манеру взяла! Может, сядешь, мемуары напишешь, как со мной почитай пятьдесят годков маялась?– обиделся Силиверстович.

– Дурень, ты дурень. Меня что насильно выдавали? Чай своей волей шла,– Тихоновна укоризненно взглянула на супруга.

– Представляешь, племяш, я за этой недотрогой два года хвостом ходил. Один раз даже братья ейные бока намяли. Суровые ребята были, но работящие и справедливые. Потом уж, как породнились, так.– "Кому хошь, Евлампий",– говорят. – " Голову за тебя открутим". Жаль, с войны не вернулись.

– Сколь мужиков погибло,– Тихоновна горестно вздохнула и промокнула набежавшие на глаза слезы.– У нас из деревни двести человек ушло, а вернулось пятеро. В каждой избе похоронка, а где и по две, да три. Вот и захирела деревушка-то без мужика. И страна тоже. Будь она неладна така победа. Потому и Иосиф Виссарионович праздновать ее не хотел. Понимал, что не победа это, а насмешка. Никитка решил народу подсластить и 9-тое Мая сделал выходным, а до него-то и не праздновали. Так как-то сядем, посидим, поплачем. А с утра пахать заместо лошадей. Их-то тоже война сожрала, а которых не успела, тех потом Хрущев под нож велел пустить. Дескать "трахторами" заменим. Дурень, что с него взять,– опять вздохнула Тихоновна.– Нестуляка.

– Кто, кто?– не понял Мишка, присаживаясь к столу.

– Нестуляка? Ну, не на своем месте человек сидит, значит. Пустой,– объяснила значение простонародного слова Тихоновна.

– Да вы, тетушка, прямо психоаналитик. Ну а Брежнев как? Стуляка?

– Этот? Этот гусь лапчатый. Ровно дите какое с бирюльками и погремушками, так он с этими медальками тешился. Спесив, да меры не знающий. Гусь – одним словом,– выдала психоанализ Тихоновна.

– Гусь! А Горбач кто?– улыбнулся Мишка.

– С заплаткой то? Этот хитрован. Навроде лиса. Ну и пустобрех отменный. Говорит, говорит слова, а ничего не скажет ведь толком. Крутится, как пес за хвостом.– Тихоновна поджала осуждающе губы.– Себе на уме и для себя только старался. Лис – одним словом.

– Остался последний – царь Борис, как его уже кое-кто называет в шутку пока,– хмыкнул Мишка.

– Кто? Царь! Со свиным-то рылом? Да он тоже хитрован навроде Горбача, только из волчьей породы. Такой глотку перекусит и глазом не моргнет. И своего не упустит. Помянете еще мое слово. Лапу коль в казну запустит, то пока оттуда не выгребет все до полушки, не угомонится. Близко таких к трону подпускать не следует.