Страница 2 из 11
– Тройной счетчик, студент! – обещали мне КГБ. Я категорически отказывался.
– Мы уважаем твои принципы, но ты пойми и нас! Сложно так жить… Организм требует!
– Так вы же можете помереть, не дай бог! – прикалывался я.
– Все – под контролем! Перед употреблением ложка уксуса – и пей хоть цистерну!
Вынужден признать, в словах КГБ была доля правды. Кислотная среда значительно нейтрализует действие эспирала.
Когда работы не было, я без дела слонялся по отделению или смотрел телевизор в ординаторской, но иногда возникала необходимость помочь коллегам из других отделений. Приходилось сопровождать пациентов шестнадцатого «хронического» отделения к месту работы, в печально известный швейный цех.
В шестнадцатом содержались безнадежные больные; ремиссии у таких пациентов не бывает. Фактически они отбывали пожизненное заключение. За редким исключением, «хронические» никогда не покидали территорию больницы. Многие больные были вполне работоспособными, чем активно пользовалась администрация.
На территории больницы находилось небольшое швейное производство, где относительно вменяемые «хроники» работали в цеху по производству спецодежды. Шаркающей походкой больные ковыляли на работу, издавая странные внутриутробные звуки. По сей день мне непонятна этиология этих вибраций. В такие минуты я ощущал себя вертухаем Гулага. Надо признать – чувство отвратительное!
Отдельной группой на работу приводили женщин.
Женщины вели себя гиперактивно, иногда беременея после посещения туалета. Каким-то образом эти заторможенные люди, накачанные нейролептиками, успевали перепихнуться буквально под носом строгих санитаров-надзирателей.
Для большинства «хронических» работа была единственной отдушиной, вносившей некоторое разнообразие в монотонную жизнь.
Но были и другие времена!
В шестидесятые годы в больничном цеху наладили производство модных и очень дефицитных в то время болоньевых плащей. Любой пижон времен «оттепели» мечтал иметь в своем гардеробе болоньевый плащ. В отличие от «шедевров» Наро-Фоминского шелкового комбината, львовские цеховые плащи, сработанные психбольными, выглядели почти как фирменные изделия из далекой Италии! Эшелонами плащи разлетались по всему Советскому Союзу. Цеховики заработали миллионы, но когда история вскрылась, всех причастных, включая главврача больницы, расстреляли!
Однажды я увидел, как на новенькой «Ладе»-«шестерке» цвета «мокрый асфальт» к цеху подъехал старший мастер. При его зарплате рублей сто сорок – сто шестьдесят все говорило о том, что дело покойных цеховиков в какой-то мере живо и процветает! Как говорится, место оказалось намоленное!
В конце ноября я буднично сопровождал «хронических» на работу в цех. Нестройную колонну возглавляли две дородные медсестры, напоминающие колхозных доярок. Замыкал шествие возрастной санитар Орест Погиба.
– Начальник! Помоги! А, начальник? – обратился ко мне мужчина лет сорока. В его грустном взгляде читалась беспробудная тоска.
– Чем могу быть полезен?
– Отпусти, начальник! Домой охота!
– Это не в моей компетенции, такие вопросы я не решаю!
– Врачи – сволочи и садисты! А у тебя глаза добрые! – жалобно пояснил «хронический».
– Вернись в строй, Сулима! – грозно скомандовал Погиба. – По аминазину соскучился?
Мужчина наклонился, пытаясь поправить язычок ботинка. Когда колонна остановилась, больной резко вскочил и, прихрамывая, стремительно побежал в сторону больничного забора. «Хронические» беспокойно переглядывались, издавая странные звуки, напоминающие гогот пингвинов. Я рванул за Сулимой. С другой стороны мчался Погиба, извергая порции мата и междометий. Беглец пытался вскарабкаться на высокую больничную стену, но сорвался и угодил в крепкие объятия Погибы.
– Ну шо, спортсмен! – почти нежно произнес Погиба. – Идем до доктора… Уколють – будешь как цветочек в вазе!
Шизофреник Ярослав Сулима никогда не покидал «Кульпарковскую», фактически отбывая пожизненное. Обитатели больницы наградили Сулиму прозвищем Топор.
Когда-то Ярослав числился обычным пациентом, не представляющим социальной опасности. Долго и безуспешно Сулиму лечили, а точнее, подлечивали от целого букета психопатологических процессов. На выходные и праздники Ярослава охотно отпускали домой, под ответственность родственников.
В первое воскресенье сентября брат забрал Ярослава домой. Позавтракав в кругу семьи, Ярослав пробежался по программе телепередач в газете «Высокий замок». Искренняя, почти детская улыбка озарила обычно грустное лицо Ярослава Сулимы. Программа обещала передачу «Клуб кинопутешественников». Ярослав, предвкушая долгожданную встречу с недоступными для советского человека заморскими странами, включил телевизор «Огонек». Но вместо любимой программы шел старый фильм о Ленине…
Ленин выступал перед толпой матросов на броневике. Ленин на Всероссийском съезде Советов рабочих депутатов…
Несколько минут Ярослав просидел в оцепенении. Очнувшись, он вышел на балкон и одну за другой выкурил две сигареты. Вернувшись, Ярослав обнаружил, что ничего не изменилось! Вместо приятного ведущего Сенкевича на экране продолжал мелькать «картавый вождь пролетариата»!
Ярослав незаметно для домашних проскочил в коридор, где из старого платяного шкафа извлек топор. Спрятав рубящее орудие под подолом старомодного плаща, Ярослав Сулима покинул отчий дом…
Осенний город утопал в зелено-золотых красках бабьего лета. Солнечный день, сдобренный теплым ветерком, аккомпанировал вальсирующей листве. Прохожие бросали удивленные взгляды на странного мужчину, одетого не по погоде. Вскоре перед Ярославом показалась знаменитая жемчужина львовского центра – величественное здание оперного театра. Но «храм искусств» не интересовал Ярослава! Пациент шестнадцатого отделения Сулима стремительно направился к памятнику Ленину на «стометровке». Бронзовая фигура Ленина величественно возвышалась на гранитном постаменте, символизирующем трибуну. Вождь смотрел вдаль, в то время как на его патинированную голову безнаказанно испражнялись голуби… От голубиного помета складывалось ложное впечатление, что на лысине вождя пробивается светлый пушок девственных волос.
Ярослав подошел к постаменту, деловито оглянулся, извлек из-под плаща топор и принялся рубить гранит… Топор опускался на камень, издавая неприятный скрежет. Вскоре у памятника собрались «благодарные» зрители. Люди не верили глазам! Безумный смельчак делал то, о чем мечтали многие, но не решались даже подумать о подобном! Ярослав рубил гранит, не замечая усталости. Пот градом катил по лицу, заливая глаза, Сулима потерял резкость. Он не мог видеть, что его труд практически бесполезен. Камень не поддавался, чего нельзя было сказать о топоре. Лезвие сильно затупилось, на плоскости появилась трещина. Ярослав безжалостно рубил трибуну вождя, изредка издавая внутриутробный стон. Крошки гранита разлетались, превращаясь в мелкую серую пыль…
Очень быстро у памятника собралось такое количество зевак, как бывало на митинге в день рождения Ленина. Сулима неистово рубил камень. Люди тревожно наблюдали… Молодежь довольно улыбалась, старшее поколение напряженно безмолвствовало…
– Руки вверх! Немедленно прекратите! – прокричал внезапно появившийся молоденький лейтенант милиции. Лейтенант пытался достать пистолет из кобуры, но что-то пошло не так, кобура не открывалась. Ярослав, не обращая внимания на призыв милиционера, ритмично опускал топор на «святой» гранит. Наконец-то у милиционера открылась кобура, и страж порядка произвел предупредительный выстрел в воздух.
– Брось топор! Стрелять буду! – Ярослав не удостоил взглядом милиционера, продолжая калечить памятник.
Скорее всего, на такой случай у советской милиции не было четких инструкций, и лейтенант действовал по наитию. Милиционер открыл прицельный огонь по Ярославу, находясь в пяти метрах от памятника. Хлопки выстрелов пистолета Макарова напоминали взрывы новогодних хлопушек. Лейтенант стрелял в Ярослава, но тот продолжал, как ни в чем не бывало, рубить постамент.