Амрис, представляешь?

Я лежу, высунув голову из капсулы, а дверь продолжает закрываться.

Она сломает мне шею.

Смотреть и проверять траекторию нет времени.

Поднять голову, оттолкнуться локтём и затащить себя внутрь капсулы мне удаётся исключительно на силе воли.

Дверь чавкает за моей спиной, будто разочарованно.

Я сижу, привалившись спиной к стеклянной стене, и даю себе отдышаться.

Голубой в чёрную крапинку камень лежит под столом, куда он закатился, когда я выронил его при падении.

Он кажется мне гораздо тяжелее, чем он на самом деле есть. Как будто он искривляет пространство вокруг себя…

Амрис, у тебя глюки. Ты ударился головкой, и у тебя глюки.

Кстати. Почему я не чувствую боли?

Я же крепко, от души приложился. По идее, мне должно быть весьма больно.

Я только чувствую, как учащённо бьётся сердце, и тело гудит, и я временно обессилел и восстанавливаюсь от пережитого потрясения.

Но я не чувствую боли.

О, боги. Неужели.

Ещё на одном усилии воли поднимаю себя, сажаю за стол и беру ручку ‒ или как там называется местное писало.

Нужно только оставить немного места, чтобы потом дописать про то, что при длительном пребывании под воздействием предыдущего артефакта воздух начинает казаться жидким и опасным для дыхания.

«#4477

Голубой в чёрную крапинку шарообразный камень диаметром в 3 м.е.

Действует в трёх направлениях:

Полностью заглушает болевую чувствительность.

Практически полностью заглушает видение своего будущего ‒ для тех, у кого есть эта способность.

Повышает вероятность смерти в каждом мгновении.

Уровень опасности артефакта: НАИВЫСШИЙ.

Масса (левое показание): 50 м.е. Температура (правое показание): 9 м.е.»

Это самая опасная вещь, которую я когда-либо видел.

Хотя, если подумать, что значит «самая опасная»? Она создаёт множество возможностей для безболезненного выхода из воплощения ‒ факт. В принципе, для тех, кто хочет выйти подобным образом, это может быть как раз то, что доктор прописал.

Образы у меня сегодня, конечно, один лучше другого…

Ладно. С этим артефактом тоже всё понятно. До сейфа бы теперь добраться.

Как ни странно, это не составляет труда. Ближайший к моей капсуле сейф открыт, и мне нужно сделать всего три шага.

И теперь ‒ чиститься, чиститься, чиститься.

От возвращающейся чувствительности к боли, а заодно и к будущему, внутри меня как будто с облегчением вздыхает орган из труб разных систем безопасности.

Я думаю, что Кан-Гиору понравилась бы эта идея – что самый опасный артефакт, с которым я взаимодействовал когда-либо, убирает болевую чувствительность.

Расскажу при случае.

Лот №4500 запоминается мне тем, что он создаёт захватывающую иллюзию того, что окружающие меня мелкие предметы сейчас примутся меня кусать.

Сидя у кристалла с папкой отчёта, по этому поводу я обнаруживаю в своём сознании всего одну мысль.

Что курил создатель этого артефакта?

Дайте мне того же, держите это от меня подальше.

В любом случае, кажется, пора объявить очередной трудовой подвиг совершённым. И отдохнуть.

Голова ясная, но тело двигается с трудом, нехотя. Странный эффект: как будто на те действия, которые я обычно выполняю автоматически, сейчас мне нужно выделять дополнительный ресурс внимания.

Сколько часов я здесь провёл?

Занести отчёт, пожевать чего-нибудь и баиньки.

Воодушевившись этим планом, подхватываю папку и направляюсь к выходу.

Кидаю взгляд на парня-альбиноса ‒ он сидит в прежней позе. Не могу сказать, что мне это нравится. Как я успел выяснить, здесь попадаются действительно опасные вещи. Состояние его, правда, на ближайшие несколько часов, до утра, как минимум, стабильно. Нестабильным оно начинает быть потом. Завтра вновь приду – проведаю. Если что ‒ вмешаюсь.

Кабинет моего начальника находится рядом с лестницами, у противоположного конца коридора, ведущего к экспериментальному залу.

Проверяю, насколько могу себя оглядеть, прилично ли я выгляжу, приглаживаю дреды ‒ если не сказать, что проверяю, на месте ли они, ‒ и стучу в дверь.

– Да? – в ответ на мой стук из-за двери доносится негромкий сухой голос.

– Амрит-Саир, принёс отчёт.

– Заходи.

Я и захожу.

Если так подумать, то у меня давно не было начальника.

Начальника-рыбы у меня точно не было никогда.

Ну, то есть, как – рыбы: у него антропоморфное тело ростом чуть пониже моего, но на шее у него жабры, а покрытая крупной серебристой чешуёй голова не овальная, как у людей, а вытянутая носом и губами вперёд. И глаза по разные стороны носа.

Своеобразная должна быть картина мира.

Насколько я могу предположить, он дышит тем же самым воздухом, что и я. Поэтому, если честно, я не очень понимаю, зачем ему жабры. Разве что он будет без проблем дышать под водой, окажись он в воде?

Тогда он, получается, не рыба, а амфибия? Но голова у него совершенно рыбья…

Зовут его Петер. И есть ещё что-то типа фамилии, длинной и сложной, которую я не запомнил.

Про себя я, естественно, называю его Петей.

Мой начальник-рыба Петя читает два отчёта одновременно. Один он держит в поле зрения правого глаза, другой – в поле зрения левого. Тонкими, почти прозрачными губами он сжимает соломинку, высовывающуюся из стоящего перед ним высокого непрозрачного стакана и потягивает какой-то напиток.

Я бы заснял эту экзотическую картину, если бы было, чем. Впрочем, я думаю, что, если бы я сдал начальнику отчёт, а потом начал бы его фотографировать, он бы не понял.

Петер поднимает голову и поворачивает её так, чтобы видеть меня левым глазом.

– Как дела?

Его голос звучит… безводно. Может быть, это связано с тем, что у него есть жабры, но он сейчас на воздухе? Устройство его голосовых связок у меня не хватает фантазии представить.

Пожимаю плечами.

– У меня – насколько я могу судить, вполне благополучно. Только я устал очень. Засиделся и потерял счёт времени. Который сейчас час? И какого дня?

– Ты ещё спроси, какой сегодня год… – устало усмехается Петер. Выглядит он не очень. Кожа ‒ сухая и морщинистая, чешуя ‒ взъерошена, а гора отчётов по обе стороны его стола – по обе стороны его глаз – выросла в полтора раза с моего прошлого визита. Усмехаюсь в ответ.

– Мой большой друг Кан-Гиор, вспоминая свои прошлые жизни, нередко шутит про «какой сегодня год», возвращаясь из воспоминаний в настоящее время.

– Кан-Гиор? – поднимает голову Петер и поворачивает её так, чтобы теперь смотреть на меня правым глазом. – Это который в среднем аналитическом отделе?

Признаться, этот вопрос застаёт меня врасплох.

Я даже замираю с открытым ртом. Петер смотрит на меня правым глазом и потягивает свой напиток через трубочку. А когда я подбираю челюсть и расплываюсь в улыбке, он поворачивает голову и пристально смотрит левым глазом.

Да, это один из тех моментов. «Амрис, если он твой большой друг, как так, что ты не в курсе, что вы находитесь в одном здании?»

Что, не могу не отметить, хороший вопрос.

– Похоже, коммуникация между отделами у нас совсем плохая, – вздыхает наконец Петер.

– Я готов немедленно идти её налаживать! – тут же вызываюсь я. Только жаловался на отсутствие общения – и тут так всё удачно складывается. Кан-Гиор. Более, более, чем удачно. Петер растягивает губы в тонкой улыбке. Это настолько диковинное зрелище, что кажется мне, что профиль улыбающейся рыбьей головы моего начальника Пети будет являться мне в особо остросюжетных снах в виде чудесного знамения. Или даже небесного светила.

– Давай. И заодно передай им, пожалуйста, чтобы на сегодня расходились и как следует отдохнули. От их опусов, – он качает отчётами, которые продолжает держать в руках по обе стороны головы. – Исключительно неприятно фонит тем, как они все устали. Очень мешает сосредоточиться на смысле.