Русский частокол

– Ну вы ж пока тока договорились. До сватовства дело-то не дошло?

– Умыкнешь ее завтра, и сделано, почитай, дело. Остальное пойдет само собой.

– Ладно, треба умыкнуть невесту, умыкну. А где землю мне община выделит под дом?

– Община и решит, земли свободной на селе много.

– Добре, отец, пойду переоденусь, а то хворь подхвачу и вместо праздника на лаве огненным валяться буду.

– Ступай и – гляди у меня!

– Отец, это ты сыну, которому двадцать один год?

– Для меня ты до смерти дитем будешь.

Вавула зашел в дом, переоделся. Внутри дом состоял из теплого помещения – комнаты с одним-единственным окном, больше для проветривания, потому как топился зимой по-черному. Подстава, что могла служить столом и малой лавкой, лавы рядом, вдоль стены низкие лавы, лежанка, на стенах шкура медведя, других зверей, убитых на охоте. Вторая медвежья шкура на дощатом полу. Такие стали недавно делать. В простом жилище – полуземлянке пол был земляной. У входа отдельная каморка, рядом печь-очаг глиняная. К дому-срубу пристроили две пристройки – клети, там кладовые, комнатенки. Крыша утепленная, покрыта соломенными вязанками.

Мать выставила на стол уху, кашу, кувшин с квасом, половину каравая.

Потрапезничав, Вавула завалился на свою лежанку, что ближе к печи, потянулся:

– Хорошо!

Мать собрала утварь, смахнула со стола крошки и вышла. Ей еще надо было воды из родника натаскать. Все хозяйство в общине по традиции вели женщины. Мужики – добытчики, они работали на земле, охотились, рыбачили. Кто-то занимался ремеслом, больше бортничеством, резьбой по дереву, кладкой печей, отец Голубы – тот гончарил. У всех было дело. Без него не проживешь.

Вавула задремал. От дремы оторвал его отец:

– Не захворал?

– Не-е.

– Тогда не рано ли завалился спать?

– А чего делать-то?

– Не ведаешь? Жених тоже. А верши проверить? С бреднем по реке пройти?

– Так не голодный же год.

– То только Велесу вестимо. Подымайся и выходи на берег, да переоденься.

– Ладно, иду!

Вскоре сын с отцом (Заруба Дедил, не глядя на старейшинство в общине, работал, как все) на лодке-однодревке, выдолбленной из куска целого дерева, отошли от берега. Вавула, правивший веслом, пустил лодку по течению. Верши ставили ниже, где помельче на изгибе реки у омутов да прибрежных ив. Рыбы там водилось много: и жерех, и подлещик, и плотва, и язь, и сазан.

Вернувшись, оставили улов, взяли бредень. Пошли вдоль берега вверх по течению до обрывов. Тут взяли крупного леща, щуку и стерлядь. Вытащив бредень на берег, мелочь бросили обратно в воду, крупную в корзинах поставили в однодревку. С уловом пришли к нижнему затону напротив села. Туда же сходились и другие рыбаки. Места для рыбалки хватало всем.

Дедил рыбачил поблизости, кто-то дальше, за омутом и обрывами. Опять-таки одни проверяли снасти, покуда солнце не ушло к горизонту, другие позже, третьи в сумерках, дабы не мешать друг другу.

С уловом вошли на подворье. Жена старейшины принялась чистить рыбу, что пойдет на уху да жарево-парево, отобрала часть улова для соления и копчения – заготовки на зиму.

К Дедилу пришел старец Светозар, весь заросший, в одеже, отличной от других. Он был в общине волхвом, или жрецом, или, как его еще называли, – кудесником. Именно он творил все обряды и смотрел за святым местом сельчан, за капищем. Его почитали на селе, без него не бывало ни одного праздника, ни одной свадьбы, ни одного погребения. Только он был способен общаться с богами.

Старейшина встретил волхва, усадил на лавку пред домом, внутрь тот пойти не захотел. Жена принесла квасу. Светозар отказался, попросил воды. Ольга принесла чашу с родниковой водой.

Дедил молчал, первым должен был говорить старец.

Тот сковырнул кусок грязи с рубахи, выдохнул:

– Нет боле дуба векового.

Старейшина насторожился:

– И чего теперь? Беды ждать?

– Беда, Заруба, приходит, когда ее не ждешь. О том же допытывались и сельчане, молвил, коли капище не пострадало, знать, обойдется. Тебе скажу: не обойдется.

– Что с капищем?

– Там ничего, а вот гибель дуба – дурная примета. Сколько веков простоял, и ничто. И еще столько же мог стоять, да вот гроза сгубила его. Неспроста это. Приметил, какой гроза была? Словно для того, чтобы загубить дуб. Знать, прогневался на нас Перун. А коли прогневался, то и наказание грядет. А вот какое, Перун не ответил. На капище я впервой не смог говорить с ним. Не пожелал он услышать зов мой. Так что плохи дела.

– Так что же произойти может?

– Все что хочешь. Мыслю, пожар может случиться, все же огнем знак был. А может, буря. Не ведаю, оттого и маюсь, Заруба.

– Что делать мне, старец?

– Пройдись по селу, поговори с людьми. Пусть к пожару готовы будут. Да не пугай, молви: гроза, что дуб сгубила, ушла, но вернуться может, и коли застанет врасплох, то погубит всех.

Дедил возразил:

– А не лучше ли тебе это сделать? Я кто? Я – как все, а ты с богами разговариваешь, тебе веры боле.

– Веры боле, тут ты верно говоришь, но и испугаю я их боле. Начну гутарить – испугается люд, а того допустить никак не можно. Сразу бросит все да подастся в лес.

Дедил почесал затылок:

– Ты прав. Провожу тебя, пройдусь по селу. Погутарю с людьми.

– А чего меня провожать? Сам всю округу ведаю.

– На капище пойдешь?

– Туда. Надо же вызнать у Перуна хоть намеком, чего ждать.

– Получится?

– Просить неистово буду, а получится аль нет, поглядим. Все важные дела творятся, когда темно.

– Может, нас сглазили?

– И про то проведаю. Пойду.

– Может, откушаешь?

– Не до того.

Старец Светозар ушел, оставив Зарубу в глубокой задумчивости. А подумать было о чем. Не давала покоя гибель векового дуба. И к чему это, мыслей не было. Ясно одно: коли не к беде, то к чему-то нехорошему.

Праздник Купалы, летнего солнцеворота, в этом году выпал на неделю (воскресенье) месяца Червень (июнь), впрочем, он всегда праздновался в Червене, когда выдавалась самая короткая ночь. Считалось, что это 24-й день месяца. С утра в селениях царила праздничная суета. В нераспаханные поля на целину вышли девушки всех трех сел. Собирать травы-обереги – полынь, зверобой, крапиву для всех участников праздника. Набирали травы и крепили у пояса. Парни и молодые мужики пошли к лесу выбирать березки высотой не более и не менее двух человеческих ростов.

Место проведения гуляний было выбрано еще при заселении. В Вабеже – на берегу речки Киша, что имела в ширину саженей десять и глубину по грудь. Киша несла свои воды по лесам и только у Вабежи выходила в поле, после вновь заходила в дремучую мещеру, дабы ниже Заледово впасть в Оку. В Рубино местом праздника являлось ровное поле у самой Оки, в Заледово – на холме у леса и лесного озера. Туда парни несли срубленные березы и вкапывали в землю. Девушки начинали украшать их цветами и лоскутами разных цветов. Это дерево называли мареной или купалой. Под него обязательно прилаживали куклу в человеческий рост, изображающую Ярилу – бога солнца, весны и любви. Делали ее из соломы, используя ветви. После куклу облачали в одежду, украшали венком, лентами пестрыми, цветами полевыми. Кукле приделывали органы мужского достоинства – деревянный гой больших размеров и красили в красный цвет. Перед куклой на платке клали разные яства.

Парни и мужики тогда же готовили дрова и складывали неподалеку от дерева два костра. Большой, именуемый Купалец, – в четыре роста человека. Посреди ставили высокий шест, на вершине которого было закреплено колесо от телеги, пук соломы или сухих веток. Большой костер являлся главным местом празднества. Другой, малый, складывали недалеко от большого и называли его погребальным – для сожжения лица Ярилы.

В Рубино волхв, старец Светозар, окропил крапиву для купания и травы-обереги, принесенные на капище.

Как все сготовили, началась гулянка. Девушки завели хоровод. Парни и молодые мужики, шуткуя, «кидались» на них. Волхв отламывал сучок березы, раздавал каждому. Считалось, что из этих сучьев обязательно вырастает дерево.