В надежде на лучшее прошлое

– Вы можете продолжать? – спросила психолог.

– Я не знаю, что говорить.

– Вы говорили об отце.

Марина смутилась взгляда этой совершенно чужой женщины, неосторожно заглянувшей в ее душу. Случилось так, что жизнь Марины была не то чтобы тайной для всех, вовсе нет, просто ею никто особенно не интересовался: ни ее детством, ни отцом, ни ее чувствами, и теперь она не знала, бояться ли ей этого внезапного оглашения или нет. Конечно, ей было бы приятно, если б любимый человек, Олег Васильевич, оказался более сентиментальным и любопытным по отношению к ней, раздвигал бы горизонты времени и отправлялся посмотреть на ее детство, но, увы, его не занимали подобные несущественные пустяки.

– Я не желаю выставлять напоказ свое детство, свои отношения с отцом и матерью. Мне кажется, обнажать обгорелые конечности – это какое-то извращение. А вы мне предлагаете этим заниматься публично. Об этом хочется забыть и никогда не вспоминать. Говорить об этом – все равно, что откапывать давно погребенные останки.

– Марина, все, что происходит в этом кабинете, строго конфиденциально.

То, что она пережила в детстве, было слишком сокровенное. Она выросла в этих переживаниях, и они отпечатались на ней, как сложный рисунок на ткани. До конца она этого не осознавала, но стремление оставить детские переживания в прошлом было всегда. Так безопаснее, незачем тащить за собой эту некрасивую, ободранную поклажу. Однако из курса психологии в педиатрическом институте она помнила, что проблемы детства, так называемые детские травмы и далее посттравматический стресс, определяют поведение человека в настоящем и будущем, но относилась к этому, пожалуй, с недоверием и даже с некоторой долей легкой иронии. Она не применяла эту информацию к себе и своей жизни и ею не интересовалась всерьез. В ее отношениях с Олегом за пять лет не произошло никаких изменений, они, то есть отношения, оставались недоразвитыми, такими, как в первые месяцы их знакомства. Поначалу Марине казалось, что это лишь прелюдия, а настоящая история любви ждет ее впереди. Поначалу ей нравилось целыми неделями ждать его звонка, думать о нем, представлять, как они встретятся. Потом ей все это наскучило, она предпочла бы жить с ним открыто. Однако в последнее время она обратила внимание, что все как-то незаметно подошло к концу, так толком и не начавшись. Ей вовсе не хотелось расставаться со своими иллюзиями, но Олег не позволял ни ей, ни себе говорить об их отношениях в будущем времени, он внимательно следил, чтобы мечты и фантазии не уносили ее далеко. Они не строили планов о совместной жизни, ну или хотя бы совместном отдыхе. Их реальность ограничивалась выбором времени и места для встречи, иногда совместным выбором сорта вина. Марина долго пыталась отыскать на его лице выражение неудовлетворенности от подобного примитивного однообразия, но тщетно, Олег Васильевич чувствовал себя превосходно, а выглядел еще лучше. Тогда Марина нехотя стала понимать, что не случай или судьба, или его жена, а именно он сам, сам Олег, придерживает их отношения в этом утрированном однообразии, всячески стараясь его оберегать. Это ведь у нее, Марины, в жизни неопределенность, а у него все предельно ясно и тщательно спланировано им же самим. Перемен-то хотелось только ей, Марине. Это ей не терпелось вырваться из этого тоскливого порочного круга, превратиться из вульгарной любовницы в степенную, домашнюю, замужнюю женщину. Она совсем не заметила, как погрузилась в свои мысли, откуда ее вызвал писклявый голос психолога:

– Марина, вы можете думать вслух.

– Я ни о чем таком не думаю, – она заняла оборонительную позицию, – просто устала, никаких мыслей нет, даже нечем вас порадовать.

Психолог молчала, уверенно и даже равнодушно глядя прямо на Марину. Ее лицо за толстыми стеклами старушечьих, старомодных очков казалось непроницаемым. Она отчего-то не спешила задавать свои дурацкие вопросы, и от этого Марине становилось еще тяжелее. Наконец она сняла уродливые очки и отложила их в сторону. Лицо ее мгновенно преобразилось и помолодело, она улыбалась одними глазами, вполне безобидно, как бы подбадривая Марину. Марине показалось, что она как будто предлагает ей побороть свою недоверчивость. Все это было слишком заметно и хорошо читаемо, что само по себе уже отталкивало, кроме того, взгляд Марины вновь натолкнулся на туфли, так нескромно напомнившие о себе и такие неуместные в рабочей обстановке. Внутри вновь мгновенно поднялось раздражение, которое Марина с трудом пыталась до сих пор удерживать, поминутно прикладывая влажные, холодные ладони к раскрасневшимся щекам.

– Марина, что вы чувствуете, находясь здесь, в этом кабинете?

– Я вообще ничего не чувствую, кроме вооружённого военного переворота в животе из-за того, что объелась баранины, – быстро и злобно ответила Марина, – впрочем, нет, я чувствую, что зря сюда пришла.

Марина думала, что психолог разозлится и вспылит, но она и глазом не повела, а продолжала говорить своим тягуче-писклявым голосом.

– В первый раз говорить о себе крайне трудно, трудно и непривычно, но я уверена, что вы справитесь. Когда у вас возникло чувство, что вы зря сюда пришли?

– А вот прямо сейчас и возникло.

– Как вам кажется, почему это произошло?

– Понятия не имею, вы же психолог, вы и разбирайтесь.

– Марина, я пытаюсь вам помочь, только и всего, но если вы будете этому препятствовать, то сделать это будет сложнее, вы не находите?

– Нет, не нахожу, а напротив, думаю, что мне совсем не нужна ваша помощь. Я училась в педиатрическом и там превосходно ознакомилась с этой вашей психологией. Не верите? Могу продемонстрировать, – теперь уже Марине откровенно хотелось нагрубить и разозлить психолога, сделать так, чтобы психолог сама послала ее ко всем чертям.

– С удовольствием, продолжайте, пожалуйста.

– Острый психоз – я разговариваю с котом.

Острый галлюцинаторный психоз – я разговариваю с несуществующим котом.

Шизофрения – мой кот говорит внутри меня.

Маниакально-депрессивный психоз – мой кот меня не любит.

Параноидальный психоз – мой кот что-то замышляет, я боюсь сболтнуть лишнее.

Неврастения – мой кот меня игнорирует, и это невыносимо.

Разгоряченная Марина, заметив, что почти перешла на крик, мгновенно запнулась и замолчала, в очередной раз старательно оправив на себе платье.

– Любопытно, – только и всего сказала психолог.

Марина пыталась остыть, сидя насупившись, но через некоторое время, вновь взглянув на психолога, ядовито спросила:

– Нелли, мне кажется, ваши услуги непомерно дорого стоят. Почему бы вам не пробовать работать за более низкую цену?

– Видите ли, Марина, я не могу себе позволить стирать ваше белье за собственный счет.

Этот простой и логичный ответ, как легкая пощечина, мгновенно остудил пыл Марины.

– Я сегодня что-то не в себе, простите меня, – сказала она, пытаясь прийти в себя, – это оказалось сложнее, чем я думала. Просто я совсем не понимаю смысл всех этих разговоров.

– Марина, вам удастся увидеть больше, чем вы видите сейчас. Вы увидите нечто скрытое, и возможно, я говорю, возможно, вам удастся жить лучше, чем теперь.

Психолог держалась уверенно и спокойно, лишь слегка покачивая носком ноги, но Марину сильно злило ее спокойствие.

– А почему вы хотите мне помочь? Вам это зачем?

– Простите за бестактность, Марина, но я отвечу вопросом на вопрос. Вы детей зачем лечите?

Марина слегка дернулась, как от небольшого электрического заряда, и недоуменно передернула плечами, хотя и ждала этого вопроса. Она пытливо, почти со злобой, смотрела на психолога, решив не отступать и доискаться до правды.

– Вам что, интересно копаться в чужих душах?

– Марина, мне кажется, я к вам не в булочной пристала со своей помощью. Вы сами пришли ко мне. Я пытаюсь вам ее оказать. Работа такая… Я здесь, чтобы помочь вам. Вы должны знать – я с вами, и я на вашей стороне. Но на сегодня наше время, к сожалению, истекло, и нам с вами есть, над чем работать.