Страница 1 из 16

В надежде на лучшее прошлое

Халикова Нина

Нина Халикова

Фантазии и реальность. История двух женщин, живших в разное время, но оказавшихся одинаково бессильными перед тяготами судьбы. В формате художественного текста я пыталась показать, насколько глубинная психология способна помочь человеку осознать собственную реальность, не отрицать её, не уходить от неё, не заглушать её, а принимать и, познавая ясное видение жизни, продолжать свой истинный путь.

На этих страницах вымышленные персонажи встречаются с реальными. Так, психотерапевт вымышленной Марии Лытневской – реальная историческая фигура, французский учёный Пьер Мария Феликс Жане, живший и практиковавший в Париже как раз в описываемое время. Его выражения и мысли, высказанные в диалогах с пациенткой, в большинстве своём подлинны и взяты мной из его трудов, таких как «Психический автоматизм», «Психологическая эволюция личности». Подруга Марии Лытневской, Марина Ивановна, – это Марина Цветаева. В той части книги, где женщины ненадолго встречаются в Праге и Париже, сама Мария Лытневская неосознанно, пусть и ненадолго, пытается выполнять функцию психолога и служит своеобразным крохотным входом в психику Цветаевой, помогая тем самым составить представление о её психике, приоткрывая некоторые её проблемы. Я пыталась выстраивать их диалог именно с точки зрения детской психологической травмы, повлиявшей на установившиеся взгляды и дальнейшую жизнь, а не самого творчества. Подобные встречи на самом деле могли произойти в октябре 1923 года, когда Цветаева действительно жила в Праге и была страстно влюблена в К. Родзевича, впоследствии отказавшегося от неё, и в ноябре 1937 года в Париже. Все слова, мысли, фразы Цветаевой сугубо документальны и взяты из её личной переписки, а также ряда автобиографических произведений, таких как «Мать и музыка», «Живое о живом», «Мой Пушкин». Я старалась соблюдать точность и в описании жизни и быта семьи Волошиных, здесь использовались книги Л. Фейнберга «Три лета в гостях у Волошина», Э. Миндлина «Необыкновенные собеседники», М. Волошина «Женская поэзия».

Как глубинный психолог, я пыталась психотерапевтически спасти от распада двух моих вымышленных героинь, Марию Лытневскую и её правнучку Марину Елецкую (современное воплощение гуманизма и добродетели, русской интеллигенции, изрядно пострадавшей и видоизменившейся после событий 1917 года), наглядно демонстрируя возможности психологической работы. Каждая из этих женщин, столкнувшись с тяжёлыми проблемами своего прошлого, прибегла к помощи психологии, коей когда-то не суждено было воспользоваться Марине Цветаевой, оставшейся один на один со своим прошлым.

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Идея Аристотеля об обладании серединной ровностью окутана густым туманом слишком общих, обволакивающих, хотя и довольно красивых, слов. Так, к примеру, мужество – это обладание серединой между страхом и отвагой, а щедрость – это середина между мотовством и скупостью. На словах всё оказывается довольно просто. «Можно стремиться к чести столько, сколько следует, а также больше и меньше, чем следует». Что же посередине? Да и вообще, где находится эта самая середина, как же ее определить? Где бесчестье и вседозволенность превращаются в пытку и для себя, и особенно для других? Чем ученик Платона отмерял эту середину? Ложь и правда, честность (истину трогать вообще не будем) – полярные противоположности, но как быть с ложными представлениями о мире, в плену которых мы все находимся? Религия трактует мир по-своему, совсем не так, как Эйнштейн или Дарвин, и выходит, что правда у каждого своя, и с этим приходится считаться. А сказать не всю правду – значит ли это солгать? Или нет? А как же быть с искренними заблуждениями и непреднамеренными ошибками? Ведь даже то, что внешне кажется вполне правдоподобным, не обязательно является правдой или справедливостью, и даже самая высокая вероятность чего бы то ни было не защищает нас от ошибки.

Идем дальше. Порок и добродетель – понятия слишком пластичные и взаимопроникающие. Аристотель считал, что нравственная добродетель состоит в обладании серединой между двумя пороками, один из которых состоит в избытке нравственности, а другой, соответственно, в ее недостатке. Слова, Слова с большой буквы. Как отыскать середину в каждом отдельном случае? Он и сам, по правде сказать, считает, что это дело чрезвычайно трудное. Выходит тупик. Найти середину между этими крайностями невозможно, они ведь непрерывно соприкасаются, видоизменяются, и совсем непонятно, на чем остановиться. Да, кажется, это повод для бесконечных рассуждений. Это дело не просто трудное, а даже запутанное, ибо середина у каждого своя, и грани ее, мягко говоря, размыты. То, что для одного еще пока находится в рамках добродетели, для другого уже давно перешло границы порока. Для самой же добродетели губительны как недостаток, так и излишество. Отлично, чем же будем мерить недостаток и излишество? А возможно ли, уместно ли говорить об обладании серединной ровностью в проявлении страстей, наслаждений, чувственных удовольствий? Скорее всего, их следует отнести к порокам, от греха подальше, и не искать никакой середины, поскольку здесь ее определить будет максимально сложно. Стоп, стоп. Зачем же сразу к порокам? Ведь страсть – это скорее несчастье или рок, но не порок и не грех. Да, конечно, не грех, во всяком случае, так удобнее, так легче думать. Возможно, любовная страсть – это просто страшный недуг, но он двигатель жизни, причина жизни на земле. А конфликт страсти и нравственного долга во все времена были неразрешимой внутренней дилеммой. Аристотель вообще считает, что нужно остерегаться удовольствий и того, что их доставляет. Выходит, если отдалять себя от удовольствий, то и порочных проступков будет совершено меньше. Аристотель, к сожалению, забыл сообщить, как освободиться от этих самых желаний.

Олег знал, что освободиться от желаний можно, лишь до тошноты пресытившись ими, но это неправильный, если можно так выразиться, очень даже нефилософский подход. Либо, в качестве альтернативы, податься в буддийские монахи, а это уже, как ни крути, крайности.

Олег Васильевич Костин в одиночестве сидел на кухне в домашних тапках на босу ногу и пил третью чашку растворимого, дурно пахнущего кофе. И думал о том, что эта самая растворимая бурда – такая же отвратительная муть, как и его жизнь в последние годы. Олег лениво перелистывал потрепанный томик античного философа, не скрывая своего глубокого недоверия к философии. Он размышлял сам с собой, пытаясь таким образом себя успокоить и хоть как-то прояснить надоевшую трагикомедию, происходившую в его жизни, которая незаметно переросла в скучнейшую драму. Было бы несправедливо сказать, что жизнь или природа чем-то обделила Олега Васильевича, однако последние несколько лет он чувствовал себя отвратительно.

На полу, в ногах, примостился старый пес Вергилий, грел об Олега свои худые, ввалившиеся бока. Ещё будучи щенком, он неотступно следовал за Олегом, сопровождая его по всей квартире, за что его и нарекли соответственно. Олегу льстила безропотная привязанность пса, и он видел в ней свой пропуск в мир добродетели. Ведь если собаки любят только хороших людей, стало быть, он, Олег, прекраснейший человек. Природу не обманешь.

В этом году Олегу Васильевичу исполнилось пятьдесят два, и вот уже почти пять лет как он с завидным упорством делит свое драгоценное время и силы между двумя женщинами, женой и… ну, словом, совсем не женой. Он для себя до сих пор не смог определить, кем для него является Марина Елецкая – подругой, любовницей или кем-то еще. Понятие «подруга» кажется, отдает дружбой и пониманием, чего и в помине не было в их отношениях, слово «любовница» как будто говорит о некой любви, чем тоже нельзя похвастаться, во всяком случае, с его стороны.