Страница 5 из 15
К вечеру, молодые супруги почувствовали свое одиночество, словно им сообщили, что их светлое будущее обошло их стороной. Жене хотелось пойти в кочегарку по-соседству, где частенько стал проводить свой досуг, но он продолжал сидеть рядом с поникшей женой, пытаясь ее развеселить. Но Вера не хотела веселья, она хотела оправдаться за то, что бесполезно пролежала в больнице неделю и теперь опозорилась, как симулянтка. Когда исстрадавшись, она обессилила, Женя обнял ее и прижался головой к её мягкой груди.
– А, давай, я буду твоим ребенком. А ты будешь меня обнимать, спать укладывать и кормить досыта. Я очень скучал по тебе, когда ты была в больнице. Пойдём в нашу спальню. В спальне не работает отопление, но мы быстро согреемся под одеялом, и нам будет тепло. Я люблю тебя.
Вера стала замечать за собой странную вещь, она не могла ответить мужу просто: «Я тебя люблю», поэтому привычно ответила: – Я тебя … тоже, – и предложила вместо спальни пойти и посмотреть телевизор.
– Мой любимый Верок – колобок, наш телевизор показывает только снегопады и бураны. Уж, не пора ли твоим родителям намекнуть, что нам нужен новый телевизор.
– Нет, это не будет хорошо. Они нам и так достаточно мебели нам на свадьбу привезли. Женя, ты лучше сходи в кочегарку и попроси своих друзей, чтобы котел натопили. Холодно.
Мужчина обрадовался этому предложению жены и довольный собой отправился в кочегарку, где всегда стояла недопитая бутылочка и закуска.
Если Женю утешали друзья кочегары, то Веру – соседи по дому.
С Аллочкой Ильинской Вера не откровенничала.
Это женщина Алла мыслила фразами из газеты «Комсомольская правда», жила и воспитывала детей по коммунистическим нормам, она строго соблюдала воскресные дни, как дни отдыха, и в пасху пекла сладкие куличи.
Её муж, главный врач санэпидстанции, был человеком гулящим. Его бесконтрольную сексуальную активность Вера приписывала к необратимым последствиям травмы головного мозга, которую Ильинский когда-то получил в автомобильной аварии. Измены мужа никак не отражались на добродушном характере Аллочки и на её чрезмерной доброте. Порой Вере приходилось держать оборону от назойливой соседки, но иногда она уступала, и тогда довольная Аллочка, по комплекции напоминающего девочку – подростка, вела ее к себе на кухню и угощала чаем с горячими пирогами, подробно рассказывая все деревенские сплетни за последнюю неделю.
Только с Людмилой, двоюродной сестрой Ларисы Канариной, что жила этажом выше, поделилась Вера своим горем. Бесплотность – это настоящее горе для замужней женщины. Людмила умела хранить чужие тайны, но вскоре о Верином бесплодии говорила уже вся деревня.
После выписки из больницы Вера с головой окунулась в работу, чтобы скорее забыть свою ложную беременность и желание иметь детей. Теперь молодая женщина не сочувствовала при родах другим женщинам, терпевшим мучительные схватки, она им бессовестно завидовала, ведь счастьем родить собственного ребенка она была обделена.
В тот год в Зерендинскую районную больницу пришли на работу новые врачи: Мила Попова, начинающий врач-терапевт из Караганды и Роза Ахметова, красивая интеллигентная казашка.
Мила поражала Веру своей потрясающей непосредственностью, на которую не повлияли ни зрелость, ни диплом о высшем образовании.
Роза обладала острым умом, хорошими знаниями по педиатрии и умела быть верной другу.
Мила Попова выглядела очаровательной старшеклассницей, робеющей перед коллегами и пациентами. Её послушнее ставило в тупик молодых медсестёр, в одобрении которых молодой доктор постоянно нуждалась, а от ее вежливости к санитаркам можно было даже прослезиться.
Хотя Мила Попова училась на лечебном факультете, но в ней не было той терапевтической закваски, которая отличала терапевтов от педиатров. Терапевты всегда умели держать себя на публике достопочтенно, красиво носить дорогую одежду и говорить своё мнение немного скучающим тоном. А Мила Попова по своей внешности напоминала Буратино. Её маленькие чёрные глаза искрились молодостью, жидкие каштановые волосы весело кудрявились, а большой красный рот широко улыбался всему на свете.
А педиатры были из другого теста, их не столько беспокоил их внешний вид, сколько доверие к ним маленьких пациентов, видимо в такой педиатрической опеке нуждалась и Мила, а Вера предложила девушке свою дружбу и проживание в ее доме.
– Познакомь меня с твоей мамой, – попросила Вера девушку при первом знакомстве, –как ей удалось вложить в тебя столько воспитание, что его бы хватить с лихвой на целый сиротский дом! Да, Караганда всегда славилась своими послушными дочерями, но перед твоим примерным поведением я снимаю шляпу. Ты можешь жить у меня, пока тебе не выделят врачебную квартиру. Милости просим.
И Мила Попова приглашение приняла с радостью. Ее история жизни была проста и одновременно печальна.
Родители Милы познакомились в Германии в фашистском концентрационном лагере, куда их семьи были вывезены немцами еще в начале войны. Уже в первый год заключения они осиротели, а еще через год за колючей проволокой, под лай сторожевых псов, зародилась между ними первая юношеская любовь.
Милиных родителей освободили советские солдаты. Из лагеря в солдатских теплушках их вывезли в знойный Казахстан, где под палящим солнцем они должны были привыкнуть к своему положению сирот войны и жить дальше. Чтобы легче было изгладить из сердца страх и одиночество молодые люди решили жить вместе, как муж и жена. После рождения Милы ее отец навсегда ушел из семьи, устав от приступов ревности ее мамы. Воспитывалась девочка той несчастной женщиной, сердце которой разучилось любить, и которая не знала других отношений между родителями и детьми, кроме как быть хорошим надсмотрщиком для дочери. Миле с детства не разрешалось иметь собственное мнение или иметь какое-то желание. Колыбельные песни в доме не пелись, и ласкать девочку было некому. К тому же мама Милы не работала, а жила на элементы от беглого мужа и на небольшое «лагерное» пособие.
Рассказы Милы о ее детстве и юности меняли Верино мнение о тех годах, которые она провела в родительском доме. Да, и в ее доме тоже царствовал мамин закон, но там была свобода думать, читать, высказывать своё мнение, учиться самостоятельности и иметь пусть одну, но подругу.
Веру пугала незащищенность Милы в реальном мире, и она стала заботиться о ней, как о своей младшей сестре, как дома, так и в больнице.
Была утренняя врачебная пятиминутка. Мила где-то задерживалась, и Вера начинала нервничать. Опозданий врачей ординаторов главный врач района не допускал.
Интерьер кабинета главного врача был по-министерски тяжеловесным. Стены оббиты деревянными плитками, а под портретом Леонида Ильича Брежнева стоял огромный дубовый стол, где на кожаном мягком кресле восседал сам Жакибеков, главный врач больницы. Его массивная фигура и его мягкое кресло сочетались друг с другом, как медведь с его берлогой. Рассеянный дневной свет, проникающий в комнату через тюлевые занавески на высоких окнах и персидский ковёр, устилающий пол кабинета, делали обстановку пятиминуток торжественной. Вдоль стен с двух сторон от стола главного врача стояли впритирку простые кресла, предназначенные для врачей больницы.
С приходом новых специалистов этих кресел стало не хватать, и опоздавшие врачи искали себе стулья в других кабинетах. Мила в тот раз пришла последней. Она почти вбежала в кабинет, потом быстро оглянулась по сторонам и вдруг остановилась посреди кабинета, как вкопанная. Видимо, на нее подействовало то, что свободных кресел не было. Решив, что пятиминутку можно слушать стоя, она покорно опустила руки вдоль туловища, приготовившись слушать наставления главного врача.
Такое неординарное поведение молодого доктора главному врачу не понравилось, и в кабинете установилось официальное молчание, означавшее коллегиальное неодобрение, но Мила расценила это молчание, как возможность поздороваться. Она приветливо кивала каждому доктору, пока не пришла очередь приветствовать главного врача. Под начальственным взглядом товарища Жакибекова Мила вытянулась солдатиком и обратилась вся во внимание, ожидая начала пятиминутки. Когда главный врач начальственно кашлянул, то все присутствующие поняли, что он сердится, все, кроме Милы, которая продолжала стоять, как часовой у мавзолея.