Девять сборников рассказов

-- Это вы? -- спросила она.-- Тот самый человек, лто живет на другом конце графства?

-- Да, тот самый, что живет на другом конце графства.

-- Тогда почему же вы не приехали поверху, через те леса? Они только что были там.

-- Они были здесь всего несколько минут назад. Мне кажется, они знали, что мой автомобиль сломался, и прибежали поглядеть для забавы.

-- Надеюсь, ничего серьезного не произошло? А почему ломаются автомобили?

-- На это есть пятьдесят различных причин. Но мой автомобиль выискал пятьдесят первую.

Она весело рассмеялась моей нехитрой шутке и, заливаясь воркующим, пленительным смехом, сдвинула шляпу на затылок.

-- Позвольте, я послушаю, -- сказала она.

-- Подождите! -- воскликнул я. -- Сейчас я сниму с сиденья подушку и подложу вам.

Она наступила на коврик, сплошь покрытый запасными частями, и наклонилась над ним с живым интересом.

-- Какие чудесные вещицы! -- Руки, заменявшие ей глаза, шарили в испещренном тенями солнечном свете. -- Вот коробка... а вот еще одна! Да вы тут все разложили, как в магазине игрушек!

-- Должен признаться, я вытащил многое, чтобы их привлечь. На самом деле половина этих штуковин мне совсем не нужна.

-- Как это мило с вашей стороны! Я услышала звук клаксона из верхнего леса. Вы говорите, они уже побывали здесь?

-- Без сомнения. Почему они такие робкие? Тот малыш в синем, который только что был с вами, мог бы побороть страх. Он выслеживал меня, словно краснокожий индеец.

-- Вероятно, их напугал клаксон, -- сказала она. -- Когда я спускалась по склону, я слышала, как кто-то из них прошмыгнул мимо в смятении. Да, они робкие -- очень робкие, даже меня дичатся. -- Она обернулась через плечо и крикнула снова: -- Дети, ау, дети! Поглядите только, что тут такое!

-- Надо думать, они бегали гурьбой по своим делам, -- предположил я, потому что позади нас начали перешептываться невнятные голоса, а потом вдруг раздался тоненький детский смех.

Я снова занялся починкой, а она наклонилась вперед, подперев ладонью подбородок, и с любопытством прислушивалась.

-- Сколько же их всего? -- спросил я наконец.

Работа была закончена, но я не видел необходимости уезжать.

Она слегка наморщила лоб в задумчивости.

-- Сама точно не знаю, -- сказала она просто. -- Иногда их больше, иногда -- меньше. Понимаете, они приходят и живут со мной, потому что я их люблю.

-- Похоже, у вас тут весело, -- сказал я, ставя на место ящик с инструментами, и едва эти слова сорвались у меня с языка, я почувствовал всю их неуместность.

-- Вы... вы ведь не станете надо мной смеяться! -- вскричала она. -- У меня... у меня нет своих детей. Я никогда не была замужем. Иногда люди смеются надо мной из-за них, потому... потому...

-- Потему что это не люди, а дикари, -- возразил я. -- Не обращайте внимания. Такие ничтожества смеются надо всем, чему нет места в их сытой жизни.

-- Я, право, не знаю. Откуда мне знать? Я не хочу только, чтобы надо мной смеялись из-за них. Это тяжко. А кто лишен зрения... Я не хотела бы показаться глупой... -- При этих словах подбородок у нее задрожал, как у ребенка. -- Но, по-моему, мы, слепые, особенно чувствительны. Все извне ранит нас прямо в душу. Иное дело вы. Глаза служат вам такой надежной защитой... вы можете увидеть заранее... прежде чем кто-нибудь действительно ранит вас в душу. Все забывают об этом при общении с нами.

Я молчал, размышляя об этой неисчерпаемой теме -- о жестокости христианских народов, не просто унаследованной от предков (потому что ее к тому же старательно воспитывают), жестокости, рядом с которой простое языческое варварство негра с Западного Берега выглядит чистым и безобидным. Размышляя, я целиком углубился в себя.

-- Не надо этого! -- сказала она вдруг и закрыла глаза ладонями.

-- Чего?

Она повела рукой в воздухе.

-- Вот этого! Оно. . оно сплошь лиловое и черное. Не надо! Этот цвет причиняет боль

-- Но позвольте, откуда вы знаете цвета? -- воскликнул я, потому что это было для меня истинным откровением.

-- Цвета вообще? -- спросила она.

-- Нет. Те Цвета, которые вы сейчас себе представили.

-- Вы сами знаете не хуже меня, -- отвечала она со смехом, -- иначе вы не задали бы такого вопроса. В мире их вовсе не существует. Оно внутри вас -- когда вы испытываете такую злобу.

-- Вы говорите про тусклое лиловатое пятно, будто портвейн смешан с чернилами? -- спросил я.

-- Я никогда не видела ни чернил, ни портвейна, но цвета эти не смешанные. Они отдельны -- совершенно отдельны

-- Вы говорите про черные полосы и зубцы на лиловом фоне9

Она кивнула.

-- Да... если они вот такие,-- тут она снова нарисовала пальцем зигзаг в воздухе, -- но преобладает не лиловый, а красный -- этот зловещий цвет.

-- А какие цвета сверху... ну, того, что вы видите?

Она медленно наклонилась вперед и описала на коврике очертания самого Яйца.

-- Вот как я их вижу, -- сказала она, указывая травяным стебельком, -белый, зеленый, желтый, красный, лиловый, а когда человека, как вот сейчас вас, охватывает злоба или ненависть, -- черный на красном.

-- Кто рассказал вам про это -- в самом начале? -- спросил я.

-- Про цвета? Никто. В детстве я часто спрашивала, какие бывают цвета -- скажем, на скатертях, и занавесях, и коврах, -- потому что одни цвета причиняют мне боль, а другие приносят радость. Мне объясняли. А когда я подросла, то стала видеть людей вот такими.

Она снова очертила то Яйцо, видеть которое дано лишь немногим из нас.

-- И все это сами? -- переспросил я.

-- Все сама. Некому было мне помочь. И только потом я узнала, что другие не видят Цвета.

Она прислонилась к древесному стволу, сплетая и расплетая случайно сорванные травинки. Дети, прятавшиеся в лесу, подкрались ближе. Краем глаза я видел, как они резвятся там, словно бельчата.

-- Теперь я уверена, что вы никогда не станете надо мной смеяться,-заговорила она после долгого молчания. -- И над ними тоже.

-- Боже упаси! Нет! -- воскликнул я, резко оборвав нить своих размышлений -- Человек, который смеется над ребенком -- если только сам ребенок не смеется тоже, -- это варвар!

-- Право, я говорила не о том. Вы никогда не стали бы смеяться над детьми, но я думала -- думала раньше, -- что, возможно, вы способны смеяться из-за них. А теперь прошу извинения... Над чем вам хочется смеяться?