Магия ворона

Эмме тоже чего-то не хватало в жизни, и мне следовало помнить об этом.

– Тебе снять обувь? – спросила я, помогая ей опуститься на край кровати.

– И так но… нормально, – не открывая глаз, ответила она. Я все равно помогла ей, стащив с ног башмаки и засунув их под кровать, чтобы она не споткнулась, если встанет посреди ночи. Потом я наклонилась и поцеловала ее в лоб.

Она разлепила глаза. Темно-карие, почти черные, как и мои, огромные, внимательные. У нее были те же веснушки на бледной коже, те же густые волосы пшеничного цвета. Я помню, как давно, еще до того как случилась беда, они с моей мамой шутили, что женщины в нашей семье властвовали безраздельно: передавали идентичную внешность по наследству, не особенно заботясь о мужском вкладе в общее дело.

– Мне жаль, – пробормотала она, поднимая руку, чтобы ласково погладить меня по волосам, – что так вышло с Грачом.

Я оцепенела. Мое сознание забилось на краю обрыва, рискуя рухнуть в пропасть.

– Я не знаю, о чем…

– Изобель, я не слепая. Я знала, что происходит.

Кислота едко всколыхнулась в желудке. Мой голос прозвучал тонко и напряженно, готовый повыситься, если придется защищаться:

– Почему ты ничего не сказала?

Ее рука безвольно упала на покрывало.

– Потому что я не могла бы сказать тебе ничего, что ты бы не знала сама. Я надеялась, что ты сама сделаешь правильный выбор. – Понимающее выражение лица Эммы кольнуло меня чувством вины. Моя враждебность исчезла; но пустота, которая осталась на ее месте, была хуже. – А еще я волнуюсь за тебя. Ты так занята своим Ремеслом, так отстранена от всего вокруг, что у тебя нет возможности испытать… очень многое. Без чар нам приходилось бы трудно. Но я бы так хотела…

Потолок сотряс топот, за которым последовало маниакальное хихиканье. Я была рада, что нас прервали. Чем больше Эмма говорила, тем сложнее становилось сдерживать слезы, которые щипали глаза.

– О черт. Близняшки, – прохрипела она, смерив перекрытия уставшим взглядом. Я быстро поднялась с места.

– Не волнуйся. Я посмотрю, как они там.

Ступеньки старой лестницы, ведущей на чердак, скрипели под моим весом. Когда я вошла в спальню близняшек – крошечную комнатушку под косой крышей, в которой едва умещались две кровати и комод, – они уже успели притвориться спящими, хотя меня бы это не убедило, даже если бы они не продолжали сдавленно хихикать.

– Знаю, что вы что-то замышляете. Сдавайтесь. – Я подошла к Май и принялась ее щекотать. Признание можно было достать из нее только под пыткой.

– Март! – завизжала она, дергаясь под одеялом. – Март хочет тебе кое-что показать!

Я смилостивилась и перевела взгляд на Март, уперев руки в бока и пытаясь сохранять максимально серьезное выражение лица. Судя по тому, как девчонка раздула щеки, она собиралась плюнуть в меня водой или чем-нибудь еще менее приятным. Я не могла показать слабость: чуть топнула ногой и нетерпеливо подняла бровь.

– Буэ-э-э, – сообщила она наконец, доставая изо рта живую жабу. Май зашлась истерическим хохотом. Я покачала головой.

– Что ж, спасибо, что не проглотила ее, – сказала я, поднимая мокрое и наверняка травмированное создание с одеяла прежде, чем оно успело рвануться к лестнице. – А теперь ложитесь, ладно? У Эммы опять эта ночь.

Они не знали, что «эта ночь» означает, но понимали, что дело серьезное и потом я обязательно награжу их чем-нибудь за примерное поведение.

– Хорошо, – вздохнула Май, переворачиваясь в кровати. Одним глазом она наблюдала за мной. – Что ты будешь с ней делать?

– Отнесу куда-нибудь подальше от рта Март.

«И буду надеяться, что кошмары не будут преследовать жабу до конца ее дней», – добавила я про себя, закрывая за собой дверь.

Я прошла по комнатам дома. В мастерской лунный свет выхватывал из темноты странные образы безделушек; незаконченный портрет Вербены улыбался мне с мольберта. Выражение ее лица с тем же успехом можно было встретить на лице манекена в парикмахерской. Работать с ней после Грача было почти шоком, хоть я и понимала, что ее поведение как раз нормально, что бы там для них не являлось нормой.

Прокравшись через кухню, я вышла во двор и выпустила жабу в мокрую траву. Она тут же прыгнула в кусты, в сторону леса. Отсюда было видно, как верхушки деревьев по ту сторону поля, залитого серебристым лунным светом, упирались в облака.

Легкий порыв ветра всколыхнул пшеницу и траву, холодом коснувшись моих ступней, покрытых росой. Он дул со стороны леса, и на мгновение мне показалось, что я почувствовала еле слышный шепот того свежего, дикого, задумчивого аромата – запаха Грача, который однажды захватил мое сердце и с тех пор не отпускал. Я знала, что это было. Осень. В тот же миг мою грудь сдавило необъяснимой тоской, и боль стиснула горло, как немой, непрозвучавший крик. Жизнь ждала меня там, вдалеке от безопасного, знакомого дома и сковывающей каждодневной рутины. Целый мир ждал меня. Тоска пронизывала насквозь. О, если бы только я умела плакать и кричать…

Вытерев руки от жабьей слизи об траву, я сделала несколько шагов назад. Со стороны старого дуба донеслось хлопанье крыльев.

Я повернулась так быстро, что ветер всколыхнул мои волосы. На дереве сидел ворон. Но который – ворон в знак опасности или тот, которого я любила?

Я не успела и шагу ступить, как Грач вдруг оказался прямо передо мной. Я лишь успела подумать: «И то и другое». Я не узнавала его. Когда вихрь перьев опустился, превратившись в плащ, открывшееся мне лицо оказалось искажено яростью. Не было никакой мягкой улыбки на этой холодной оцепенелой маске, и аметистовые глаза горели как лесной пожар.

– Что ты наделала? – прорычал он.

Глава 5

ВОПРОС Грача совершенно сбил меня с толку и потряс до глубины души. Я безмолвно покачала головой. Мне нужно было возвращаться в дом.

Предугадав мое следующее действие, Грач начал теснить меня к стене, пока я не уперлась в нее спиной. Он не трогал меня, но от его рук, оказавшихся по обе стороны от моих плеч, от пальцев, врезавшихся в доски возле моего лица, исходила ясная угроза. Побег был невозможен, и я даже не могла отвести от него взгляд. Обычно такие выразительные, сейчас его губы сжались в тонкую бескровную линию. Он ждал от меня ответ. Мне хотелось, чтобы это ледяное выражение лица переменилось, даже если к худшему, потому что тогда я хоть смогла бы представить, что происходит у него в голове.

– Грач, понятия не имею, о чем ты говоришь, – обескураженно проговорила я. – Я ничего не сделала!

Он выпрямился в полный рост. Я и забыла, насколько он высок: мне приходилось задирать голову, чтобы увидеть его лицо.

– Хватит прикидываться. Я знаю, что ты подстроила диверсию. Зачем? Ты работаешь на кого-то еще? Чем они заплатили тебе за предательство?

– Запла… О чем ты говоришь?

Его глаза вспыхнули и погасли. Но, если я и заставила его засомневаться, он очень быстро вернул себе самообладание.

– Ты что-то сделала с портретом. Между нашим последним сеансом и отправкой. Теперь в нем есть дефект. Все это заметили.

– Я написала тебя. Вот и все. В этом и заключается мое Ремесло, что такого я могла…

О… О нет.

– Ты все-таки сделала что-то, – прошипел он, сжимая кулаки.

– Нет! В смысле сделала, но это не была… диверсия или… или интрига, клянусь. Я написала тебя в точности таким, какой ты есть. Я увидела, Грач. Я все увидела, как бы тщательно ты ни пытался это скрыть.

Что ж. Я, конечно, была одаренной художницей, но гениальной себя никогда не считала. Только в тот момент я поняла, что тайная скорбь Грача могла быть тайной неслучайно. Что она могла быть тайной даже для него самого.

– Ты увидела все? – опасно тихим голосом повторил он. И наклонился ближе, практически накрывая меня своим телом. – Что же это было, Изобель? Что увидели твои человеческие глаза? Ты видела роскошь летнего двора или то, как фейри старше самой земли погибали в стеклянных горах зимних земель? Ты видела, как целые поколения живых существ растут, цветут и погибают в одно мгновение, за которое ты успеваешь лишь вздохнуть? Ты помнишь, что я такое?