Страница 5 из 30
– Если всё так взаимосвязано, то … – Подумал Шиллинг, памятливым взглядом обратившись к тем, кто должен был находиться ещё ближе, чем друзья. А именно к своим деловым партнёрам по службе, которые уже по факту своего очень близкого нахождения к вице-президенту Шиллингу, – что тут иногда поделаешь, когда твои служебные обязанности оговаривают эту рычажную необходимость, – должны были, как минимум, зачислены в категорию людей, за которыми не мешает присматривать. Они, находясь в более выигрышной для вице-президент позиции по отношению к его месту, чуть сзади от него, и при этом всегда будучи искушаемы этим более тёплым местом, всегда готовы подменить вице-президента на этом его посту. О чём прекрасно осведомлён вице-президент Шиллинг, и сам испытывающий точно такие же чувства к стоящему перед ним президенту.
Ну а вспомнился Шиллингу советник президента, пан Паника. И этот пан Паника, с лица которого вечно на него смотрит до чего же невыносимо противная ухмылка (как думает Шиллинг, то он ни на кого больше другого так не смотрит), как сейчас помнит Шиллинг, ничего не говоря, протягивает ему газету. На что он сразу не спешит тянуть в ответ свои руки, а непонимающе смотрит на пана Паника, как бы спрашивая его, что это всё значит?
– Прочитаете и всё поймёте. – Говорит в ответ пана Паника. И Шиллинг ничего сказать против – не будет же он в самом деле, ссылаться на свою необразованность или тем более на тугоумие. И Шиллинг, взяв протянутую паном Панику газету, с несколько недовольным видом раскрывает её перед собой, смотрит на её название, естественно остаётся ещё больше недовольным, – он не привык тратить своё внимание на рупоры пропаганды своих противников, – и с осуждающим видом посмотрев на пана Паника – смотрите пан Паника, вы несёте полную ответственность за бесцельно потраченные мною минуты на чтение этих фейковых новостей – принимается за чтение первой газетной полосы.
Ну а там, как и ожидалось увидеть Шиллингом, одна неимоверная ложь, похабщина, кляуза на кляузе, ошибка на ошибка в правописании имени конгрессмена Дэбила, а не дебила, как им вздумается и с маленькой буквы пишется, обличаемого этими ревнителями справедливости под собственным началом, и как итог, одни фейковые и ничтожные выводы о сути происхождения этого ничтожества из ничтожеств (из-за чего даже впадаешь в когнитивный диссонанс непонимания того как такое ничтожество из ничтожеств, способно было потрясти все основы государственного фундамента), и не пойми как оказавшегося на таком высоком посту, пока ещё конгрессмена дебила.
И хотя всё это было возмутительно читать Шиллингу, он в глубине своей души, в свойственной себе манере, всё же немного порадовался за конгрессмена Дэбила, который если быть откровенно честным, то заслужил все эти невыносимо справедливые слова. И Шиллинг мог бы много чего и от себя добавить, подчеркнув, что жизнь на его примере демонстрирует удивительные метаморфозы, нарицая его именем то, что уже получило своё медицинское заключение. Но пока конгрессмен Дэбил политически грамотен, чего не скажешь обо всём другом, и готов голосовать как надо, то он готов отстаивать попранное этими писаками, оскорблённое достоинство конгрессмена Дэбила.
Шиллинг, прочитав передовицу о второй, как здесь озаглавлено, куда как умной жизни конгрессмена дебила (и с этим Шиллинг был вынужден согласиться – прикидывается дебилом, а на самом деле вон какими делами ворочает), с видом крайнего раздражения и несогласия со всем здесь прочитанным, смотрит на пана Паника. Который в ответ только кивает головой, как бы говоря, читайте дальше, то ли ещё там будет.
– Ладно. – Сжав губы, про себя согласился Шиллинг, возвращаясь к газете. – Какое там было второе откровение по списку? – задался про себя вопросом Шиллинг. – А! От Матфея. – Вспомнил Шиллинг. – Ну а так как все эти откровения знающих людей были об одном жизнеописании, – а самый главный свой секрет, истинной подоплёки всего этого, они никому так и не рассказали, – то и дальше ничего нового я не вижу. Те же жизнеописания, только с другими именами во главе. – Подумал Шиллинг, приступая к дальнейшему чтению.
Ну а там всё ещё паскудно жёстче и откровенно чернее. – Но такова настоящая правда и она не может быть никакой другой, – заявляет автор этой статьи, ведущий колумнист Эрин Бракович. – Она должна колоть, и вызывая сердечную боль и слёзы в глазах, тем самым очищать ваши души от всего скверного и делать нас нравственно чище. И если такой чиновник говно, то к чему все эти эвфемизмы, типа он такой-то экскремент. От этого запашистей не станет.
– И я со всей откровенностью должен заявить, – пугающе начинался новый абзац этого грозы неосмотрительных конгрессменов и чиновников всех мастей, Эрина Браковича, – что и на этот раз от нашего всёвидящего ока не удалось утаить махинации в самых высших эшелонах власти. – Финансовую разведку сумели подключить. – Прочитал между строк Шиллинг, сразу поняв о каком оке идёт речь.
– И как из более чем информированных источников, а именно со слов одного не безызвестного нам чиновника, чьё для многих многозначащее имя в интересах следствия пока держится в тайне, стало известно, то нынешняя администрация отработала и включила в свою коррупционную повестку дня новую коррупционную схему увода денежных средств из под контроля финансовых институтов, для дальнейшего их отмывания. – Дальше Шиллинг не стал читать. Таких статей разоблачений он уже столько наперечитал, что уже на дух их не выносит. И в этом нет ничего мистического. Подобного рода статьи действительно особенно, даже не пахнут, а отдают или разоблачают собой вокруг себя, этой особенно-тяжеловесной, зрительной атмосферой.
И Шиллинг на этом собрался было закончить все эти чтения, как заголовок следующей статьи зацепил его внимание и он приступил к чтению.
«От карточного домика в полный апофеоз некомпетентности», – прочитав заголовок, Шиллинг почувствовал, что его накрыло нехорошее предчувствие. Которое по причине редкости появления, он не имел право игнорировать. Ну а в таких редких случаях, когда ему сама природа подсказывает об опасности, Шиллинг всегда поступает осмотрительно и более чем разумно. И он прежде чем приступить к прочтению так напрягшей его статьи, знакомится с именем его автора – это некая Грейс Келли – и только после того как три раз про себя произносит это имя, – может для того чтобы запомнить, а может и для каких-то других ведических целей, – приступает к чтению.
И если начало статьи не особенно его настраивало на пессимизм – одна только критика со стороны человека, судя по всему, ничего другого и не умеющего творчески делать, как критиковать, – то вот с некоторых нижних абзацев, он начал всё больше настраиваться на нездоровый тон отношений с именем этого автора, которое как выяснилось, он не запомнил и принялся его склонять так, как только ему вздумалось это делать. Ну а так как внутренний цензор, да и редактор находятся всецело на стороне того, кому вздумается себя вести так, как ему вздумалось себя вести, то нет ничего удивительного в том, что Шиллинг слишком уж начал, забываясь забывать имя этой Келли.
– Я тебе бля*ть поумничаю! – хорошо ещё что про себя возмущался Шиллинг, бросая гневные взгляды на уже начавшие расплываться буквы статьи. – Ах ты злобная и однозначно уродливая сучка. – Всё больше закипал Шиллинг, видя на месте этой авторши неимоверно отталкивающую страхолюдину. – Хотя если она страхолюдина, – рассудил Шиллинг, – то она скорей всего стремилась бы к обратному эффекту. – Между тем Шиллинг всегда объективен и справедлив, как к страхолюдинам, так и к красавицам. – Ей бы желалось быть притягательной, чего нет. А вот красавицы, особенно сногсшибательные, ведь тоже отталкивающе выглядят, но при этом они также и притягивают к себе. Интересно, почему так? – задался вопросом Шиллинг. – Наверное, потому, что их магнетизм одного, положительного свойства. Что не всегда есть плюс. – Шиллинг сделал этот отвлекающий его от чтения статьи вывод и вновь вернулся к чтению.