Страница 12 из 30
И хотя расстояние до двери каюты от места, где он принимал это своё беспрекословное к исполнению решение, центра этой самой каюты, совсем ничего, всё же Маккейн успел ощутить влияние на крепость его решения пространственного положения, которое менялось по мере его продвижения к двери. И стоило только Маккейну приблизиться к двери, то он вдруг обнаружил, что сейчас не столь себя уверенно чувствует, как это было три шага назад, там, в центре каюты. Из-за чего он видимо не сразу хватается за ручку каюты, а приникает к ней ухом и с глубокомысленным выражением лица, начинает прислушиваться.
Ну а там вроде как только вначале было шумно, а как только Маккейн таким образом проникся тишиной, то и там затихли. – Странно всё это. – Рассудил про себя Маккейн, почувствовав подвох. – Я затих и там затихли. А если я расшумлюсь, то и там станет шумно что ли? – в возмущении покачав головой, задался вопросом Маккейн, всё же протягивая к ручке двери руку.
Ну а стоило ему только открыть дверь каюты, как тут и началось. Так первое, что выяснилось, то, как оказывается, Маккейн, как в воду смотрел, с этим своим пророчеством. И если он открыл для себя дверь своей каюты, то в тот же миг эта дверь открылась и для тех, кто находился на той стороне двери его каюты. И как итог всему этому открытию, это открытие стало для обоих сторонних участников этого открытия открытием. Правда на этом общее заканчивается, и всё по причине разного подхода участников этого действия ко всему случившемуся, а главное к двери каюты, которая так удачно для Маккейна и так неудачно для господина Коконова открывалась, и открылась… нет, не только наружу, а прямо в лицо и в частности в глаз господина Коконова. В общем, внутреннее содержание, – за него отвечал господин Маккейн, – всегда причинно для внешнего, отражающего собой подследственное – сегодня это Коконов, а завтра на его месте может быть любой, если он проникнется большому уважению к чужой тайне и не сможет совладать со своим любопытством, которое и приведёт его к этой замочной скважине.
– По моему глубокому разумению, – с глубокомысленным видом, через прищур фингала под глазом поглядывая на фигуральных Адамов, ещё не пробовавших запретный плод на глаз, заявит тот же Коконов, этот во всём первопроходец, – замочные скважины на дверях были выдуманы совсем не для тех целей, о каких нам сообщают рекламные буклеты. Есть в них что-то до того притягивающее ваш глаз, что и понять не можешь, как уже впритык притянулся к нему. – Трогая свой фингал, как убедительнейшее доказательство своих слов, с болью в сердце проговорил Коконов.
Но эти минуты славы для Коконова наступят в другое отсыпное время, а сейчас ему, сбитому с ног и дыхания, и летящему затылком прямиком на встречу со стенкой, об этом несвоевременно и не получится думать. Ну а когда он с глубокомысленным головным треском встретился затылком со стеной, то он уже ни о чём, в том числе и о себе, не то что бы подумать, а помыслить не мог. Так что пришлось Маккейну за двоих подумать. А когда перед человеком встаёт такая непростая задача, подумать за двоих, то он ничего нового никогда не придумывает, а сразу же старается переложить эту задачу на кого-то третьего.
– Пусть Томпсон подумает над этой загадкой. – Усмехнулся Маккейн, таща за ногу за собой бессознательного во всех смыслах Коконова. Когда же Коконов был притянут Маккейном к двери каюты Томпсона, то Маккейн усадил его напротив двери, затем после небольшой задумчивой паузы, вытащил из кармана карты, выбрал из них одну – валета червей, вложил его в карман Коконова, после чего поднялся на ноги и постучал в каюту Томпсона. Ну а чтобы Томпсон раньше времени не разгадал эту загадку, Маккейн бегом скрылся за первым поворотом, откуда тоже всё наблюдательно видно и слышно, как соскочивший с ног Томпсон, с матерком: «Ё*-ты!», и ветерком, занял точно такое же, симметрическое к Коконову положение, у входа в свою каюту.
Чего было достаточно Маккейну, и он, повернувшись в другую сторону, нащупав глазами впереди лежащий, не слишком светлый путь, где где-то вдалеке виднелся замерший в одном положении человеческий силуэт, приняв соответствующий своему замыслу лунатический вид, цепляясь взглядом по сторонам, выдвинулся навстречу всем тем, кому на свою голову не спится в это время и шляется по глубинам, даже не отсеков корабля, а по его фигуральным мозговым извилинам капитана корабля (он мыслит кораблём).
– Кто бы это мог? – вглядываясь в этот тёмный силуэт, шаг за шагом задавался этим вопросом Маккейн. И понятно, что он не мог ответить, хотя бы по тому, что тех, кого он знал на корабле, было даже не слишком, а критично мало, чтобы иметь наглость надеяться на то, что бы узнать первого встречного на своём пути. И до вероятности очевидного, тем, кого сейчас возможно встретит Маккейн, будет никак не знакомый ему человек. Впрочем, у Маккейна для этих своих убеждений есть свои крепкие основания. Ведь он вышел побродить по внутренним отсекам корабля не бесцельно, ну, чтобы доказать себе, что он не трус, – он что дурак, да и он уже давно вырос из этого периода наивности, когда без штанов забегал в крапиву, чтобы доказать девчонкам что он стоящий пацан, – а он это сделал с целью отыскать тех недовольных существующим положением вещей людей, которым он уже закинул наживку.
И видимо Коконов первый на неё, так поспешно для себя и клюнул. Правда Маккейн не привык разбрасываться зарекомендовавшими себя кадрами, и он, вложив карту в карман Коконова, оставил ему шанс на будущее сотрудничество. Ну а сейчас было бы неплохо отыскать ещё хотя бы трёх человек из этого круга посвящённых людей – по числу карт в кармане Маккейна (у него есть своя хитроумная задумка, связанная с картами).
Но вот расстояние между Маккейном и этим тёмным силуэтом сократилось до того, что силуэт стал отчётлив, и теперь Маккейн, как минимум, мог не сомневаться в том, что перед ним находится человек. Хотя встреться ему сейчас местный кок Бонифаций, о чьей звериной сущности складывались легенды в нарядах на кухне среди провинившихся матросов, то кто знает, как ещё запел бы Маккейн подгоняемый Бонифацием на кухне. – Если с чисткой картошки припозднишься, то собственной персоной пойдёшь на второе.
Но на месте этого человеческого силуэта оказался не кок Бонифаций, – за что Маккейн должен благодарить судьбу, чьим карающим инструментом выступил боцман, направивший на исправление к нему бармена, – а это оказался…Кто бы мог подумать о такой неисповедимости путей удачи Маккейна – один из тех, до кого у него было дело. А именно Гноз собственной персоной. В чём, в общем-то, на самом деле нет ничего сверх удивительного. И если вам встретился Коконов, то знайте, что обязательно где-то совсем рядом, да за тем же поворотом, стоит или выжидает самого для Коконова плохого, его заклятый друг Гноз, который и спокойно вздохнуть не может без того, чтобы крепким словом не вспомнить этого подлеца и негодяя Коконова. Ну а тот, как самый ему близкий человек, отвечает ему тем же.
Между тем и Гноз не остался в стороне от раздавшегося из-за спины шума, и он как человек более чем благоразумный, уже не раз осведомлённый о бытующих здесь, на корабле, порядках, когда тебя, вставшую на дороге скотину, могут в один момент сбить с ног спешащие, как по команде матросы, как только услышал все эти шумы, так сразу повернулся. А как повернулся, то так и обмер в очередном изумлении: «Ба! Знакомые всё лица! Господин с Оксфордским акцентом», при виде этой идущей прямо на него сомнамбулы, с виду напоминающей господина с Оксфордским акцентом.
И надо сказать, что Гнозу, а вместе с ним и Маккейну, повезло в том, что Гнозу не в первой становиться объектом удивления. И он видимо со временем, становясь то объектом удивления, то прямо заинтересованным лицом и участником того события, при виде которого впадут в своё недопонимание происходящего другие мало ещё удивляемые люди из среды «сухопутных крыс», пообтёршись во всём этом и, став по своему матёрым на удивление волком, не впал в панику и не бросился наутёк набивать себе на голове шишки об потолки отсеков, – и всё по причине разномерности видения их высоты между ним и конструкторами кораблей, – а всё истолковав по своему, принялся выжидательно наблюдать за этой сомнамбулой.