Страница 10 из 21
— Найдем!
И они шли, окрыленные надеждой, поочередно несли на самодельных носилках Николая Рубцова и время от времени бросали гневные взгляды на Галкина. Корнев часами выслеживал крупных, отъевшихся на морошке глухарей. Он почти вплотную подходил к дереву, на котором сидела птица, и только тогда спускал курок.
Но даже и эта добыча не спасала положения. Силы людей таяли с каждым днем.
Шли по компасу, строго на юго-восток. Однажды вечером дорогу преградило болото. Обойти его не удалось. Люди были не в состоянии сделать больше ни шагу. Надо было решать, что делать с Рубцовым.
И Корнев принял решение. На привале он подозвал Бедокура.
— Подрезало парня… Утром останешься с ним.
А мы дойдем до лагеря и вернемся за вами. Другого выхода нет.
— Ну что ж, коли надо, останемся…
Все уже давно спали вокруг наскоро разложенного костра, а Корнев, обхватив колени жилистыми руками, долго следил за гибкими языками огня, внимательно прислушивался к сухому потрескиванию углей.
Сколько таких ночей, проведенных у костра, отгоревших по тундрам, как холодное голубое пламя, было в его жизни, беспокойной и тревожной!
Вот и посеребрили они, эти долгие ночи, первым заморозком его голову. Пригнули к земле крепкие, словно из чугуна литые, плечи. И теперь чуть разыграется непогода, скрипучая ломота корежит его тело, тупой болью отдается в костях… Доктора говорят — ревматизм. А вот сейчас, когда никто не смотрит на него и можно запросто, как с задушевным другом, беседовать с самим собой, — что уж не сознаться: обманывают доктора, недоговаривают самого главного. Старость пришла, это она погнула его плечи. Может, и смерть так же нагрянет, и не заметишь ее, не услышишь легких, вкрадчивых шагов.
Сколько друзей, товарищей по скитаньям похоронено под серыми холодными камнями, сколько их, как высокое пламя, сгорело на крепком ветру, потонуло в морозных просторах!
Выдастся такая ночь, и до полночи сидит он у огня, неизменно покуривает старую трубку и снова проходит по узким, занесенным снегом тропинкам.
Мысленно он видит, как в туманной мгле шагает его одинокая, нескладная жизнь. Вот и сейчас присела она на дряхлую колодину и щурит лукавые глаза — дескать, помирай, разве жалко. Останутся в память о тебе, как угли отгоревшего костра, вечерние рассказы товарищей, вместе с тобой проложивших дорогу на Колыму, бок о бок с тобой торивших тропинки на снежные вершины Полярного Урала.
Что ж, если это старость, то это — большая, славная старость! И есть кому заменить его — Андрея Корнева. Для того же Васи Круглова экспедиция — только начало горячей творческой жизни, начало упорной, плодотворной работы. А сколько таких Кругловых воспитано им, Андреем Корневым!
Старость, встречающая молодость!..
Проснулся Корнев на рассвете. Все еще спали. Он вынул из рюкзака сверток, из которого высовывались куски сахара, непочатые крылышки птиц, сложенные в стопку галеты, и разбудил Бедокура.
— Вот возьми. Это мой, так сказать, неприкосновенный запас… От порций своих отделял…
— Спасибо, Андрей Михайлович. — Бедокур крепко обнял Корнева.
А утром они прощались. Уходившие стояли, понурив головы, боясь взглянуть на остающихся. Каждый понимал, что ожидает Бедокура и Рубцова, если в ближайшие дни не будет разыскан лагерь.
Корнев подозрительно долго возился с рюкзаком. Наконец ему удалось затянуть ремни. Он подошел к Рубцову, потрепал его по щеке, затем пожал руку Бедокуру.
В этом рукопожатии было все, для чего обычно не находится слов.
МОЛОДОЙ ГЕОЛОГ
В день, когда отряд Корнева покинул лагерь, Буров тоже приступил к работе. Четверых рабочих во главе с завхозом он отправил за топографическими инструментами и снаряжением. Свежие зарубки, сделанные Зверевым на деревьях, указывали им дорогу.
Вскоре после их ухода и сам Буров, оставив одного рабочего сторожить лагерь, отправился в маршрут. Вместе с ним пошли коллектор Дерябин и Василий Угрюмый. Вначале Буров беспрестанно ловил себя на том, что он равнодушно проходит мимо обнажений и совершенно не следит за направлением маршрута. Его мысли витали над озером Ампеш, над вершиной Медной горы, где через несколько лет будет разбит постоянный поселок.
И легкая дрожь пробегала по его телу, когда он говорил себе, что на их долю выпала большая честь — подобрать ключи к драгоценному кладу медной руды, замурованному в недрах таежной земли.
— Никак горная лихорадка тебя схватила? — взглянув на возбужденное лицо Бурова, добродушно улыбнулся Угрюмый.
— Что такое?
— Горная лихорадка, говорю. Это со всяким бывает. Только доктора такой болезни не знают, потому и лекарства от нее нет. А без нее разве можно? Каком интерес к работе будет, коли сердце холодным останется? Ты вот скажи: не терпится тебе медную руду отыскать, так, что ли?
— Ну, так.
— Она самая, горная лихорадка и есть. Кого она сильно треплет, из того хороший рудознатец будет.
Но и сама работа постепенно увлекала Бурова. Каждое обнажение, каждый кусок породы вырастали перед ним в сложную задачу, которую нужно немедленно решить. Уже через несколько часов работа подчинила себе его фантазию, заставила отвлечься от мыслей о Корневе. Приступ горной лихорадки прошел благополучно.
Маленький отряд разделился. Угрюмый и Дерябин шли по разные стороны от Бурова, стараясь держать расстояние метров в тридцать. Старый штейгер заметил среди осыпи серого гранита почерневший валун, тускло блестевший на солнце.
— Глянь-ка, Евгений, — черная овца в белом стаде! — крикнул он Бурову и стукнул палкой по камню.
Камень загудел. Буров подошел, отбил кусок породы и сдул с его поверхности каменную пыль. Свежий неровный излом золотыми огнями вспыхнул на солнце. Буров невольно отстранил руку и долгим взглядом посмотрел на сверкающий камень.
— У нас по-старинке его лунной рудой называли, — как бы про себя сказал Угрюмый. — Потому, цвет такой…
Но Буров уже ничего не слышал. Он рассматривал в лупу диковинный камень, чертил ножом по его поверхности и, неудовлетворенный чем-то, отбивал от валуна все новые и новые куски. Угрюмый молча отошел в сторону. Наконец Буров захлопнул записную книжку и поднял с земли молоток.
— Настоящая порода! Посмотри-ка, Василий Иванович. Первосортная медная руда. Корнев правильно говорил.
Угрюмый подбросил на ладони кусок руды, как будто пытаясь по весу определить ее ценность, поковырял толстым, негнущимся ногтем блестящий кристалл медного колчедана и, зевая, проговорил:
— Велика важность. Нашел один камень и обрадовался.
— Нельзя так, Василий Иванович. По валунам месторождения находят. Помню, лет десять назад я в первый раз поехал в поле — работать младшим коллектором. В Карелии это было…
— Ладно уж, верю, — с усмешкой оборвал Угрюмый. — По дороге доскажешь. Пойдем давай. Солнце, поди, не ждет, пока мы языками треплем.
Они окликнули Дерябина и втроем вышли из долины Полуденного Колчима, пересекли полосу пологих склонов и спустились в широкую мертвую равнину.
Еще совсем недавно здесь бушевал огонь. Колючий ягель вспыхивал, как сухой порох, и пламя, увлекаемое ветром, перебегало дальше и дальше, сметало все живое со своего пути, валило наземь седые смолистые сосны и запутывалось в ветвях густого ельника.
Обезумевшие лоси, высоко закинув ветвистые рога, били копытами горячую землю и стремительно мчались сквозь лесную чащобу, задыхаясь в едком дыму.
Медлительные глухари грузно взлетали кверху, расправляли опаленные крылья, но, нагнанные душным языком огня, на секунду замирали в воздухе и черными обугленными комками валились в горящий кустарник.
Когда-то по этой равнине скользил мощный ледник. Глубокими морщинами он избороздил землю и с ледяных плеч своих сбросил морену; и теперь здесь лежат валуны, и тонут ноги в сыпучем песке.