Страница 6 из 13
Звали его Ксаверий Пафнутьевич Шулепин. Служил он по ведомству иностранных дел. Служил истово и самозабвенно, потому что считал иностранные дела важнейшими для судеб государства Российского, собственно, только их он и считал заслуживающими внимания. Россия жила бы в мире и процветании кабы не происки врагов, соседей ближних и дальних, разрушению их козней Шулепин и уделял большую часть своего времени, мотаясь между европейскими столицами.
Внутренними делами, по его глубокому убеждению, в России заниматься вообще не следовало. Господь, в своей неизменной благодати и благорасположении к России, все сам устроит наилучшим образом, любые административные меры могут только помешать Ему. В особенности это относилось к мерам, предпринимаемым из лучших побуждений, их катастрофические последствия не шли ни в какое сравнение с явным самодурством, которое по прошествии лет оборачивалось подчас благом. Оно и понятно, ведь главным источником самодурства в России были государи, как-никак помазанники Божьи, а лучшие побуждения известно от кого исходят.
К людям военным Шулепин относился несколько свысока, рассматривая армию как один из инструментов решения возникающих внешнеполитических проблем. Инструмент, конечно, необходимый, но лишь один из многих. К тому же очень ненадежный. Военные могли в самый ненужный момент взять и проиграть битву, ссылаясь на какие-то там превратности войны и роковые случайности, и разрушить таким образом тщательно выстроенную комбинацию. Войны с ее случайностями Шулепин старался всеми средствами избегать. Сильная армия, на его взгляд, нужна была лишь как средство устрашения, а устрашать лучше всего на парадах. Лицезрение стройно марширующих многочисленных когорт суровых воинов в красивой форме, с блещущим на солнце оружием способно остудить самые горячие головы.
«А эти кого могут устрашить? – думал Шулепин, глядя в окно. – Грязные оборванцы, пьяный сброд, а не армия. Полдень, а они еще не выступили в поход. А уж офицеры!.. – Тут мимо кареты пронесся Соловьев, сквозь прореху плаща, которым он укрывал что-то перед собой, мелькнул вензель N. – Вот хотя бы этот штабс-ротмистр. Тупой служака, никакой культуры, никакой тонкости обращения, поди и французского не знает, весь расхлюстанный, глаза красные, воспаленные, наверно, всю ночь водку пил или в карты играл, или то и другое вместе. Обычное для них времяпрепровождение! А Наполеон с главными силами всего в двух дневных переходах. Вместе со старой гвардией, с ворчунами. Как они маршировали на последнем параде в Варшаве! Загляденье! Куда этаким против них. Хотя бы гвардия была. А так учинят французы разгром почище Аустерлицкого. А нам потом улаживай, мир заключай, сохраняй лицо при битой морде. Эх, грехи наши тяжкие!»
Глава четвертая
Какая гадость!
Кармазин посмотрел в створ дороги, утекавшей на запад. Пусто. Он перевел взгляд на тракт. По нему к перекрестку приближалась крытая крестьянская телега, запряженная широкогрудым битюгом с безобразно мохнатыми ногами. Рядом степенно вышагивал немолодой, долговязый бауэр и курил на ходу трубку. «Этого-то куда черти несут?» – подумал Кармазин.
Беженцев на этой войне не было. То есть король с королевой и двором бежали, конечно, от Бонапарта, но им было куда бежать. Немецкие же крестьяне, больше похожие на наших богатых дворян-однодворцев, никуда не бежали. Некуда и незачем. Им-то ничего не угрожало, ни их жизням, ни их семьям, ни их имуществу.
Нет ничего хуже, чем воевать на земле союзников! То ли дело на земле неприятеля! Все вокруг чужое, все законная добыча, и не последнюю же рубашку снимаем, а берем необходимое нам – дома для постоя, лошадей, телеги, еду, вино и женщин. С местными жителями при этом и конфликтов особых не бывает, отдают если не с радостью, то с готовностью и пониманием, потому что многое на своем веку видали и знают, что бывает много хуже, когда вместо нас, добряков, приходят всякие австрийцы или шведы.
На родной земле повоевать не довелось, такое и в кошмарном сне привидеться не могло, но в теории на родной земле воевать тоже сподручно. Все вокруг свое, с детства знакомое, и люди свои, они же, родные, последнюю рубашку с себя снимут и тебе отдадут, если это поможет одолеть супостата. А вот союзники!.. Мало того что волком на тебя смотрят, как будто мы тут для собственного удовольствия кровью своей земли их удобряем, а не сражаемся за их свободу. Так еще и не возьми ничего! Пять дён назад перед строем в который раз зачитывали приказ главнокомандующего о мародерстве. Сразу видно, что немец писал. Все по параграфам разложено, что есть мародерство. Там многое такое перечислено, что в России даже за кражу не считается, за что даже не бьют, а если бьют, то несильно. А тут – мародерство со всеми вытекающими последствиями. Собственно, последствие одно-единственное, смертная казнь, самая позорная – повешенье.
Так размышляя, Кармазин наблюдал за приближающейся телегой. В ней нарисовалась расфуфыренная бауэриха и две молоденьких дочки. Девушки были белесые и анемичные, без огня, их невзрачность не искупалась даже молодостью. Мамаша и то была лучше. Она подняла к груди руки, упрятанные в большую меховую муфту, зарылась в нее лицом и кинула на русского офицера быстрый взгляд, оценивающий и призывный, предметный, как называл его Кармазин. Он ответил таким же взглядом, вот только предмет был другим – на дне телеги стояла плетеная корзинка, чем-то наполненная, рядом лежали несколько полотняных мешочков, вид одного из них вызвал легкую резь в желудке, тут никаких сомнений, это был свиной окорок, славный большой немецкий свиной окорок, в меру жирный, хорошо прокопченный. Рот наполнился слюной, Кармазин судорожно сглотнул, досадливо махнул рукой и отвернулся от искушения.
«И война им не война, ничего не боятся. Едут себе спокойно в соседнюю деревню, на именины или крестины, подарки везут. К накрытому столу едут. Ну зачем им окорок?» Кармазин посмотрел на свою команду, сидевшую вокруг костра и пившую из кружек пустой кипяток. Пусть егеря были вверены ему во временное командование, он как командир все равно чувствовал ответственность за них и перед ними. А они, вверенные, в свою очередь верили в него, в то, что он раздобудет им жратву. Голодный солдат – плохой солдат и не горит рвением выполнять приказы командира. «Может быть, продаст? – подумал Кармазин. – Эх, была не была, за спрос денег не берут».
Кармазин засунул руку под плащ и вытащил кошель. Вытащил скорее по привычке, потому что кошель был пуст, давно пуст. Пришлось лезть в заначку, в ташку. Там было два цехина и серебряный рубль. В России они бы на эти деньги наелись до отвалу, но союзнички за все драли немилосердно. Он ссыпал монеты в кошель, они сиротливо звякнули, не придав кошелю увесистости и объема. Добавил несколько пуль из лядунки, стало намного солиднее.
Кармазин повернулся и направился к бауэру, небрежно помахивая кошелем и наполняя все вокруг веселым звоном. Дело его было абсолютно ясным, но, видно, бауэр попался какой-то тупой, все никак не мог взять в толк, чего хочет русский офицер. Бауэриха и то быстрее смекнула, что к чему, когда Кармазин поднырнул под полог телеги и коснулся рукой мешочка с окороком, ощутив на мгновение его тугую тяжесть. Она выдернула руку из муфты, схватила окорок и передвинула себе за спину. Рука, как отметил Кармазин, была аппетитной, пухлой и гладкой. Вот только взгляд изменился, стал злым и колючим.
Торговался Кармазин яростно, взывал к союзническим чувствам и жалости, указывая на съежившихся у костра солдат, вздымал руки к небу, то ли призывая Бога в свидетели его честных намерений, то ли намекая на Божью кару за скупость, звенел кошелем, не оставляя надежды попасть в резонанс с самой чувствительной струной в душе крестьянина, но в конце концов исчерпал свой запас немецких слов и финансовых возможностей – айн, цвай, драй.
– Nien, – в который раз сказал бауэр и отрицающе покачал головой.
Кармазин, конечно, так быстро бы не сдался и не отступился, но тут его отвлекли два обстоятельства. На биваке артиллеристов началась суета, поручик Берг размахивал руками, отдавая какие-то приказы, один из расчетов встал наизготовку у пушки, смотревшей на запад, второй примыкал штыки к ружьям, внимательно вглядываясь вдаль. Вскоре выяснилась и причина суеты. На дороге проступили очертания громадного всадника, за ним катила карета, тоже не маленькая. Соловьев кого-то прихватил, безошибочно определил Кармазин. Молодец Соловьев! Никогда с пустыми руками не возвращается!