Страница 76 из 77
— У епископа Бернарда колики внутри живота. Пытать он не позволит. На грех содомии нужны свидетели, не меньше трех. А без них — любого честного человека обвинить можно. Даже монаха, спящего под одним одеялом со своим братом.
Безлунной ночью тюремный двор украсился светом тусклых лампад. Михаэлис заметил светлые всполохи на потолке и закрыл глаза, притворяясь спящим. Лестница, ведущая наверх, тихо заскрипела под тяжестью ног городских стражников, осторожно, стараясь не шуметь, поднимавшихся к заветной двери. Присланного с ними помощника судьи они пропустили вперед и рассредоточились по всей длине коридора, в которые выходили запертые двери в другие комнаты. Тяжелое бревно, чтобы одним ударом сбить кованый засов, они принесли с собой.
— Открываем! — помощник судьи отдал краткий приказ. Железная скоба засова с грохотом отлетела к противоположной стене и люди ворвались внутрь, подсвечивая себе лампадами.
Михаэлис лежал в кровати в длинной камизе, на его голове белел каль. Он сразу же подскочил, потянувшись за мечом, лежавшим рядом на табурете, но ему не дали до него дотронуться, приставив лезвие кинжала к шее. Стражники принялись обыскивать комнату, заглядывая под кровать, в сундуки, распахнув нутро шкафа с одеждой.
— Нет никого!
Помощник судьи вышел вперед. Михаэлис спокойно наблюдал, как тот развернул свиток бумаги, стараясь прочесть прыгающие в неясном свете строки:
— Мигель Фернандес Нуньес, вы подозреваетесь в содомии! — на лице Михаэлиса отразилась крайняя степень изумления:
— И где именно вы ее увидели, господин? Я сплю в одиночестве, более того — всем известна моя тяга к женщинам. У меня есть невеста, на которой я собираюсь жениться. В этой комнате есть еще мужчина, кроме тех, кто ворвались в нее посередине ночи, тревожа спокойный сон горожан? Вы так каждый безымянный донос на уважаемых людей проверяете?
Помощник судьи поджал губы — ему самому не нравилась вся эта история. Однако донос был написан достаточно подробный: что грех этот царит в стенах тюрьмы давно, и что бывающий в городе флорентиец, именующий себя учеником лекаря, на самом деле его давний любовник. И возможно, год назад Стефанус Виталис пострадал от рук не неизвестных грабителей, а был жестоко убит именно этими содомитами, узнав об их грехе.
— Где твой ученик — Джованни Мональдески?
— А где же ему еще быть? — Михаэлис удивлённо пожал плечами. — Спит в гостевой комнате в конце коридора. Он там всегда останавливается, когда проезжает мимо Агда.
Помощник судьи резко развернулся, увлекая стражников за собой. Засов двери, где спал Джованни, также был сбит, но флорентиец, привлеченный шумом, стоял уже у стены с ножом в руке и из-за яркого света, бившего прямо ему в лицо, слепо таращился на вошедших.
— Постель теплая. Господин Мональдески в ней спал! — раздался голос одного из стражников. Помощник судьи даже не стал входить. Преступления не было, как и свидетелей.
========== Эпилог. Разделяясь, но не разъединяясь ==========
Низкая и толстая свеча, вставленная в глиняный подсвечник, нещадно коптила и давала мало света, очерчивая лишь круг на полу коридора. Джованни и Михаэлис тесно сидели рядом, привалившись спинами к стене, еле угадывая очертания друг друга в неясном свете и отблеске отражения от радужки глаз. Пережитый страх медленно, подобно ускользающей в небытие змее, устремлялся прочь из сердец, затапливаемых хмельным соком виноградной лозы. Михаэлис храбрился, Джованни старался больше отмалчиваться.
— Какие же страшные мы с тобой преступники, Жан! Прямо дух захватывает! Дверной засов чуть мне в голову не отлетел, — палач сжал пальцами его бок, буквально вжимая в себя. Джованни оттянул ворот его рубашки, поцеловал в обнажившуюся ключицу и пристроил голову на плече.
— Тебе не страшно? — наконец, спросил флорентинец.
— Страшно! — согласился Михаэлис, в его безумном взгляде плескалось торжество. Он отставил кружку с остатками вина, скользнув рукой вверх, прислонил ладонь к щеке Джованни, нежно поглаживая пальцами. — Но все эти люди прекрасно понимают, что завтра с ними или их близкими может произойти всё, что угодно. Поэтому хороший лекарь нужен городу. Они даже не расстроились, наоборот, рады тому, что донос оказался ложным.
— А я вот так — всю жизнь, — просто ответил Джованни, потирая пальцами будто омертвевшие губы. — Давно перестал бояться, что за мной придут. Страшусь только людского осуждения и молвы.
Михаэлис хмыкнул, вздрогнув телом, нахмурился, медленно повернул к нему голову, чуть склонившись, чтобы коснуться губами лба:
— Да, я мало что о тебе знаю, Жан. Когда первый раз тебя увидел, чуть с ума не сошел от желания. А потом брат Доминик в охранницкую нас со Стефанусом позвал, растолковал, что ему нужно. Я тогда подумал: может, Господу так нужно? — палач запечатлел на лбу Джованни осторожный поцелуй. — У меня ведь никого не было… чтобы я так в кого влюблялся! Страшился, не понимал сначала. Мне хотелось тебя уничтожить, чтобы ты меня так не мучил. У тебя одни воспоминания, у меня — другие. Думал тогда, что надёжно их похоронил, выжег из памяти. А они опять вернулись… Когда понял, что ты еще жив, хотел оставить, чтобы Господь прибрал. Но я же лекарь! Не смог. И не жалею…
Джованни слушал признание Михаэлиса с лёгкой улыбкой на устах. Сколько таких признаний ему довелось выслушать о собственной внешности: сияющих глазах, совершенном теле, привлекательной заднице, стройных ногах, но Михаэлис разгоряченно шептал о другом:
— Я люблю тебя, моя роза, всем сердцем.
— У меня… — начал Джованни и запнулся, волевым усилием заставил себя говорить дальше, — было много клиентов. Я продавал своё тело за деньги, за еду, за ночлег. Но тело — это одно. Моя любовь к тебе — другое. Я полюбил тебя не сразу. Это произошло той ночью в Совьяне, когда я увидел тела тех двоих, что ты убил, спасая меня. И с тех пор не мыслю своего существования без тебя, amore mio! — Джованни потянулся к Михаэлису за поцелуем, чувствуя ответную горячую и сминающую силу губ.
— Постой, — выдохнул Михаэлис и, перевернув кружку, накрыл ею свечу и погрузил всё пространство вокруг них в полную темноту.
Город спал, укрытый облаками и каплями тумана, собиравшимися на гладких камнях мощеных улиц. Успокоились даже дворовые псы, вяло переругивавшиеся, едва заслышав неожиданного прохожего. В конюшне на другом конце тюремного двора иногда всхрапывали лошади, перебирая копытами обнажившиеся плиты стойла, укрытые слоем соломы. Где-то вдали шумела вода: то ли река несла бурные, напоенные дождями глинистые воды, то ли море, разбуженное штормом, пенными широкими волнами тщательно вылизывало песчаный берег. Иногда чуть тронутая золотом листва деревьев в садах перекликалась еле слышным шепотом с внезапными порывами ветра.
Джованни на ощупь плавно переместился верхом на бедра Михаэлиса, ощущая под рукой жар, распаляющий низ живота и дающий силу возбуждающемуся под грубой тканью рубахи члену. Палач был не в силах обуздывать желания даже перед лицом опасности разоблачения.
Они продолжали целоваться, ни стоном, ни шумным вздохом не нарушая тишины. Лишь когда Джованни почувствовал влагу под своими пальцами, пропитавшую льняную преграду между ними, Михаэлис пошевелился, подаваясь вперед, незримо показывая собственную готовность к более открытым ласкам. Однако флорентиец не был уверен, что сейчас стоит уединиться на мягком ложе, остатками сознания и настойчивыми губами призывая любимого к осторожности.
Джованни подался назад, высвобождая подол длинной камизы Михаэлиса и склонился над его животом, в поцелуе вбирая в рот нежную и гладкую, сочащуюся соками головку члена. Его пальцы нежно оглаживали кожу боков и бедер любовника, перебирая натянутые мышцы под плотной смуглой кожей. Михаэлис положил ему руки на плечи, сжимая до боли, когда почувствовал, что наслаждение, медленно наступая по обнаженным нервам, подбирается к тем вершинам, что порождают изливающийся источник страсти. Флорентиец неутомимо двигал сомкнутым кольцом губ по чувствительному стволу, головка задевала свод неба, а палач плавился от восторга перед испытываемыми ощущениями.