Страница 74 из 77
Джованни не мог поймать выражение тёмных глаз отца Гийома при таком скудном свете, но тот рассматривал его достаточно долго, как показалось флорентийцу, целую вечность. Потом сделал приглашающий жест рукой — присесть на табурет, стоящий перед столом напротив места, где расположился инквизитор. Приказал двум братьям принести письменные принадлежности и остаться. Джованни пробирала дрожь сверху донизу, он то краснел, то бледнел, если бы не твердая ладонь Михаэлиса, упирающаяся ему в спину. Палач тоже сел рядом на табурет, больше развернувшись к своему ученику, слегка касаясь коленом его бедра, обратил внимание на закушенную губу и устремлённый в пол взгляд, повернулся лицом к инквизитору:
— Мой ученик, Джованни Мональдески, очень страшится этих людей, — Михаэлис придвинул табурет ближе и уже мог спокойно скользить рукой вдоль спины флорентийца, успокаивающе поглаживая. — У него уже был такой опыт в юности, когда за свидетельства против тамплиеров его чуть не лишили жизни. Теперь же на его опыт и достоверность рассказа можно положиться: Джованни тесно общается с инквизитором Тулузы отцом Бернардом Гвидонисом, работает при канцелярии понтифика в Авиньоне, имеет полномочия возить письма нашему епископу Бернарду и архиепископу в Нарбонну… надеюсь, вы понимаете, насколько твердо можно верить его официальному свидетельству?
Отец Гийом кивнул. Установившаяся тишина нарушалась лишь скрипом перьев писцов, аккуратно записывающих каждое произнесенное слово.
— И вот, — продолжил свою речь Михаэлис, — имея при себе письмо понтифика нашему епископу, Джованни был выкраден тамплиерами, избежавшими осуждения, из дома королевского советника в Париже и, будучи пленником, стал свидетелем тому, как эти люди провезли через всё королевство — через Тур, Овернь, Монпелье и Агд, — на последнем слове палач сделал ударение, — по направлению в Нарбонну еретических проповедников и их книги.
— Что именно говорили эти люди, сын мой? — обратился отец Гийом к Джованни. — Какие речи вели?
Ладонь Михаэлиса застыла, красноречиво предупреждая об осторожности. Джованни с трудом разлепил губы, но с твердостью смотрел на инквизитора:
— Точно сказать не смогу, что говорили промеж собой, лишь о том, что публично выкрикивали на площадях. Я всегда держал себя от них отдельно: не пил и не ел с ними, не слушал, но видел, как каждый вечер, окруженный толпой своих почитателей, их главный учитель, брат Май, как он себя называл, открывал ту или иную книгу, но не Евангелие, и о чем-то рассказывал. А на площадях — про то, что наступило время Святого Духа и скоро явит себя Антихрист, что только верные, собравшись вместе, смогут спастись, возводил хулу на святую нашу Римскую церковь, уничижая священников и монахов.
— Ты сможешь назвать имена тех, кто был с этим еретиком? — продолжил допрос отец Гийом.
— Да, святой отец! — Джованни поразился сам себе, с какой лёгкостью он сейчас готов перечислить всех тех, с кем путешествовал этой весной. Он рассказал о Раймунде и Бриане, Агате и ее дочери, паломниках, что присоединились в Туре. Его признание тщательно записывалось, открывая разверзшуюся адскую бездну, в которой сейчас сгорала, терзаясь муками, его человеческая душа, но приобщение к вере и церкви обещало спасение на Небесах.
— И еще с ними был Змей.
— Змей? — брови инквизитора устремились к переносице. Михаэлис тоже удивленно повернул лицо к Джованни: тот ничего не рассказывал ему про Змея.
— Он так себя называл, — проблеял смущенный флорентиец. — Что-то говорил мне про ангела, которого потерял. Филадельфийского…
Отец Гийом явно знал, о чём речь — вскочил со своего места и нервно прошелся по комнате. Будучи уроженцем Монпелье и сведущим в местных воззрениях, бродящих в умах жителей Лангедока, он прекрасно уложил рассказ Джованни на свои собственные цели и нужды, по причине которых и был поставлен инквизитором в Агд. Он уже слышал о «филадельфийском ангеле», сожженном в Париже семь лет назад [2]. И о том, чья могила до сих пор почиталась в Нарбонне [3]. Знал, что именно его сейчас называют «ангелом, чье лицо сияет как солнце», как когда-то величали Франциска Ассизского, предвосхищая шестого ангела из «Откровения» именно в нём.
— Теперь понятно, зачем им понадобился ангел, — загадочно проронил отец Гийом.
— Я только как уличный фигляр, ради денег… — забормотал Джованни, оправдываясь, поскольку не понимал сейчас слов инквизитора и исполнился страхом. Теплая рука Михаэлиса опять умиротворяюще погладила его по мокрой от пота спине. — Простите меня, святой отец, я не знал тогда в Туре, что эти люди — опасные еретики!
— Успокойся, — умиротворённо ответил инквизитор, усаживаясь обратно на место с очень довольным видом. Неожиданное признание было очень кстати: оно дало в руки отца Гийома мощное оружие и повод для начала расследования. В своей голове он уже составил план, как напишет письма в Тулузу к отцу Бернарду Гвидонису и в Памье к влиятельному, но еще слишком молодому епископу — Жаку Фурнье [4].
Два дня назад епископ Агда Бернард собрал в своей резиденции многих влиятельных и доверенных людей. Ссылаясь на буллу из Авиньона, видно, привезенную этим самым Мональдески, что сейчас сделал признание, святой отец предупредил о будущем решении понтифика жестко разрешить конфликт в рядах францисканцев и усмирить ту волну, что поднимется после принятия некоторых мер, о которых епископ пока умолчал.
— Наш диоцез, — довершил свою речь отец Бернард, — находится на прямом пути из Нарбонны и Безье в Монпелье. Именно по этой дороге пройдут те, кто начнет открыто проповедовать еретические идеи, защищая не умиротворённых спиритуалов. В Лангедоке немало тех мирян, которые причисляют себя к братьям Третьего ордена и поддерживают вздорные идеи иоахимитов и осужденного во Вьенне учения Петра Иоанна Оливи. Мы должны быть готовы поддержать Святую матерь Римскую церковь и Святой престол.
Михаэлис из Кордобы, присутствовавший тогда в епископском дворце, очень кстати привел нужного свидетеля, назвавшего имена. Теперь можно было осторожно выявить все связи, определить дома, где собираются для обсуждения вздорных мыслей, подготовиться, а потом… когда настанет время и будет отдан приказ из Авиньона — исполнить свой долг и отделить заблудших овец от здорового стада.
Отец Гийом радушно поблагодарил своих посетителей, и поскольку время уже приближалось к полуночи и ворота Агда были закрыты, любезно предложил им остаться на ночь в гостевой келье.
***
[1] заведующий монастырским столом, кладовой со съестными припасами и их отпуском на монастырскую кухню. В его обязанности входило ведение строгой отчётности поступающих и отпускаемых им продуктов.
[2] Гайярд из Крессонсака, дело Маргариты Поретанской, 1310 г.
[3] Петр Иоанн Оливи, ум. 1289 г.
[4] Жак Фурнье — будущий Папа Бенедикт XII с 1334 г.
========== Глава 11. Донос ==========
— Ну, что ты, Жан, голубка моя, всё закончилось! Уверяю тебя, ты теперь никому не интересен, даже имя твое будут скрывать… — горячечный шепот Михаэлиса едва достигал сознания флорентийца.
Джованни неподвижно лежал ничком на лежанке, замерший, оглушенный, затаивая всхлипы внутри груди, и только вздыхал тяжело, когда чувствовал, что воздуха уже не хватает. Общение с инквизитором сказалось на его умственном здоровье: из-за испытанного страха вспомнилось всё — и злорадное равнодушие брата Доминика, распорядившегося о насилии, и раскрасневшееся азартом лицо брата Франциска, придумавшего очередную пытку, и грозная фигура отца Бернарда, нависающая в своей неумолимой мощи над ним.
Михаэлис силой заставил его перевернуться, подхватил за плечи, усаживая, обнимая и прижимая к себе:
— Всё закончилось, любовь моя! — глаза Джованни были закрыты, он безвольно позволял себя тормошить, вновь и вновь убеждая. — Обними меня! — наконец он больно ущипнул его за бок, приведя тем самым в сознание.
Джованни охнул, распахнул наполненные солоноватой влагой глаза, обнял за шею и мгновенно вспыхнул всем телом: