Страница 72 из 77
— То есть, — медленно подводя итог услышанному, промолвил палач, — ты стал свидетелем, как люди Алонсо Понче, бывшие тамплиеры, провезли через всё королевство некоего ересиарха из Фландрии, чтобы он смущал умы простых людей в Лангедоке. Занятно!
— Поверь мне, я крепко помню то, что мне заповедовал отец Бернард из Тулузы, — Джованни восхитился тем, как Михаэлис запросто перевернул всю ситуацию в оправдательное заключение. — Я не принимал пищу вместе с ними, я не слушал их проповедей, а в Туре согласился изображать ангела только ради денег.
— И твоя миссия была — благополучно доставить письмо от Святого Престола епископу Агда, чтобы тебя не раздели и не обобрали по дороге. Факт твоего похищения в Париже может засвидетельствовать достаточно много лиц. Так…. — Михаэлис в тяжелых раздумьях встал со своего места и прошелся перед Джованни, разминая ноги. — Нам нужно всех опередить, пока твоё имя кто-нибудь не назвал под пытками.
— Ты хочешь… — Джованни задохнулся и покраснел, внутренне переполняясь негодованием. Он всё же испытывал некую долю симпатии к людям, с которыми провел бок о бок целый месяц тяжелого пути. — Хочешь, чтобы я рассказал всё инквизитору? Покаялся?
— Тебя сейчас никто не тронет! Ты под защитой церковников: нашего епископа, архиепископа Нарбонны, канцелярии понтифика. Но если начнутся настоящие дознания, то все эти люди откажутся от тебя в один миг и осудят. Тебе придётся сделать донос или навсегда распрощаться со спокойной жизнью, уехать в другие земли, сменить имя. Скажешь, что готов совершить паломничество в Компостеллу, когда тебя отпустят дела понтифика, но думаю, что до такого наказания дело не дойдёт. Пойми же, — Михаэлис вновь опустился перед Джованни на колени, чувствуя бескрайнее смущение и страх в душе флорентийца. — Стоит кому-либо из твоих спутников начать говорить, чтобы выторговать себе мягкое наказание, и назвать имя Джованни Мональдески — ты погиб! А за тобой потянут и меня. Ты хочешь, чтобы нас вместе поставили у столба? Тебе припомнят и твоих спиритуалов. Нужно решаться, Джованни, пока есть время и это колесо дознания не закрутилось.
Михаэлис проникновенно вгляделся в его лицо, потом резко встал, возвращаясь к оставленному топору и пристроил очередное полено:
— Как ты думаешь, когда нищие братья будут осуждены?
Джованни поднял голову, его глаза были полны слёз, страшное решение давалось с трудом:
— Скоро. Может быть, уже через месяц. Я сейчас привёз с собой письмо для епископа Бернарда. В нём булла Папы о том, что следует присмотреться ко всем, кто разделяет их идеи.
— Вот-вот! — Михаэлис взмахнул топором, раскалывая очередное полено. — Медлить нельзя. — Сегодня отправимся к инквизитору, отцу Гийому, доминиканцу. Скажешь ему, что не явился сразу, поскольку его еще не было в Агде, а архиепископ Нарбонны тебя специально приставил проследить за спиритуалами. Но душа твоя требует покаяния, и ты больше не можешь сносить этих мук, не покаявшись.
— Я боюсь! — четко ответил Джованни, понимая, что у него не осталось больше предлогов возразить и избежать предложенного Михаэлисом плана действий. — А что будет потом? С нами…
Палач усмехнулся своим мыслям и рубанул по дереву еще раз, разделяя полено на длинные узкие щепы:
— А это — не менее важное, о чём я с тобой хотел бы поговорить! Ты со мной? Или с братом Домиником? Или сам по себе?
— Конечно с тобой! — воодушевлённо воскликнул Джованни. — Иначе не приехал бы… не выторговал седмицу свободы… — он запнулся, понимая, что уже болтнул лишнего. Михаэлис бросил в его сторону злой и недовольный взгляд. — Тут всё без греха! — постарался оправдаться флорентиец, зарделся и выдавил из себя: — без проникновения…
Палач закатил глаза к небу и тяжело вздохнул, усмиряя своего внутреннего дракона:
— Это сейчас, — сурово произнёс он, еле разжимая губы.
— Я не позволю!
— Давай так, — ответил Михаэлис спокойным тоном. — Если ты со мной, то мы продолжим наш разговор дальше. Если сам по себе, то отправляйся обратно в Авиньон и больше не приезжай! Выбор за тобой. Я не хочу расставаться с тобой, Джованни, я люблю тебя, теряю разум, когда ты рядом, но я не хочу быть одним из… череды тех, с кем ты… трахаешься. Де Мезьер не в счет — ты тогда спасал мою жизнь.
Джованни, побелевший от проглоченной обиды, решительно встал и подошел к Михаэлису:
— Я больше ни с кем не трахаюсь! Ты единственный, кого я люблю до безумия. Да, я в своём прошлом продавал своё тело за деньги, привилегии, красивую одежду, сытную похлёбку. Если тебя это настолько волнует… если ты будешь поминать мне об этом каждый раз, когда тебя начинает ослеплять ревность, то лучше мне будет уехать и никогда не вернуться!
— Нет! — Михаэлис решительно схватил его за ворот камизы и притянул к себе. — Ты всё не так понял! — он кратко поцеловал Джованни в губы. — Я хочу именно того, чтобы ты остался со мной и не выторговывал ни у кого разрешения отправиться в Агд. Я хочу, чтобы ты учился, стал магистром медицины и вернулся в Агд. Вот моя главная цель! А не то, чтобы все последующие годы ты провёл в седле между Авиньоном и Агдом. Теперь скажи, хочешь ли ты того же?
— Всем сердцем! — прошептал флорентиец, тая от всего лишь легкого соприкосновения с телом любимого. Но разум отказывался верить в то, что есть возможность осуществить это желание. — Но как?
— Весь следующий год ты будешь готовиться к экзаменам, — быстро заговорил Михаэлис. — Через два дня отправимся в университет Монпелье, узнаем, что для этого необходимо. Я тебе помогу и знаниями, и деньгами. А следующим летом уедешь в Болонью, там преподаёт мой брат. Он тебе поможет. Но тебе больше не следует приезжать в Агд — это не только опасно из-за Понче, но и потому что в следующий раз брат Доминик захочет от тебя большего или напишет донос, чтобы власти схватили содомитов, если ты ему в чём-то не угодишь. Теперь ты понял, почему я затеял весь наш разговор?
— И я больше не увижу тебя? — голос Джованни предательски дрогнул.
— Нет, не здесь, — обречённо покачал головой Михаэлис. — Мы будем писать друг другу. Я к тебе обязательно приеду, но сейчас слишком сложное и неспокойное время, чтобы жить так, как мы жили раньше, — он поднял голову, примечая беспокойный полёт ласточек над их головами. — К дождю, видно… Мне тоже страшно, Джованни.
Флорентиец осторожно коснулся губами изгиба любимых губ, осторожно поглаживая их кончиком языка, исследуя полураскрытый рот. Михаэлис издал стонущий вздох и обнял Джованни, вытаскивая подол его камизы из-за пояса, потянул за собой подальше, в тень рощи, за сложенные толстые брёвна, притащенные лесорубами для дальнейшей рубки на более мелкие поленья. Уложил спиной на мягкую листву, накрывая своим телом:
— Любимый! — произнёс он на языке мавров, продолжая терзать губы краткими поцелуями. — Как же тяжело быть с тобой в разлуке! — его тёплая ладонь забралась к Джованни под камизу, огладила живот, поднялась выше, пальцы тёрли соски, пока те не затвердели. Флорентиец закинул ноги, скрещивая их на спине своего любимого, активно водя вожделеющим членом, скрытым за кожаным гульфиком, вдоль откликающегося паха Михаэлиса. Они быстро справились с завязками, являя друг другу влажные от смазки розово-лиловые головки членов, взращенные бутонами из-под кожицы крайней плоти. Палач подался назад, вобрал в рот чувствительный, подрагивающий и нежный цветок, ясно ощущая, как его желание дать удовольствие откликается во всём теле, пламенеющем под его руками. В этой ласке Джованни стал когда-то замечательным учителем, убедив Михаэлиса, что работа ртом не является исключительной особенностью шлюхи или действием, заглаживающим некую вину, а частью постижения истинного удовольствия.
Брэ были также легко развязаны, и теперь обвисшие шоссы легко болтались на середине бедер широко раздвинутых в стороны ног Джованни. Губы Михаэлиса двигались в единой связке с пальцами, готовящими кольцо полусжатых мышц ануса к проникновению. Увлажнение слюной многообещающе настраивало на то, что флорентиец будет купаться в боли и наслаждении одновременно. Это обстоятельство будоражило кровь, затапливало и так затуманенную голову ожиданием мучительного удовольствия, которое нравилось именно своим долгим послевкусием.