Когда море сливается с небом

Комментарий к Глава 3. Господне Провидение

Химено Мартинес де Луна - исторический персонаж, действия которого очень логично подходят под моё повествование: он был епископом Сарагоссы до 1316 г., в то же время пост архиепископа Таррагоны пустовал два года до 1317 г., поскольку прежний архиепископ умер, а нового понтифика выбирали долго до августа 1316 г., и некому было назначить нового. Потом Химено Мартинес де Луна неожиданно перебирается в Таррагону и инициирует процесс осуждения Арнальда из Виллановы, который подробно расписан в пособии для инквизиторов Николая Эймериха.

========== Глава 4. На перепутье ==========

Всё, что сейчас с ним происходило, было похоже на безумие, на дьявольское искушение, а не на Божественное предопределение. Хотя… если проводником Божьей воли выступал именно де Мезьер… Не хотелось об этом думать, но внезапно снизошедшее озарение заставило усомниться, что советник короля не просчитал всего заранее, отправляя в путь в такой спешке, что на здравые рассуждения у Джованни просто не хватило времени, теперь же оно появилось…

Чего же добивался Готье, вкладывая горчащий мед в свои уста, расписывая соблазны, на которые в других обстоятельствах не хватило бы сил и времени? Доедешь до Дижона, потом до Авиньона, остановишься в Марселе — и не забудь, у тебя будет прекрасная возможность повидаться с семьёй, которую ты, дай подумать, не видел больше десяти лет… Вот только на пятый день пути Джованни понял, что денег, выданных ему на путешествие, может не хватить, начал экономить, а оказавшись в Марселе, понял, что предстал перед выбором: спокойно прождать положенный срок и вернуться в Париж или купить себе место на корабле до Флоренции — в один конец.

Возможность экономить на оплате ночлега была, Джованни поймал себя на мысли, что специально разглядывает фасады постоялых домов, безошибочно определяя, что хозяйка — женщина, с которой можно будет расплатиться по-своему. Стыда и чувства вины уже не возникало, как тогда, когда он ехал к Гийому де Шарне и, соглашаясь на такую форму оплаты, испытывал тревогу, страх и скованную нерешительность, которая принималась за скромность и благонравие.

С ним что-то происходило — новое и пугающее, недоступное для разума желание потакать чувствам, а они были смутными и неопределёнными. Он заставил себя присесть на каменную плиту, перевести дыхание, наклониться к холодной прозрачной воде, чтобы умыть лицо в городском источнике.

В Париже его мог ожидать уже освобождённый Михаэлис, Мигель Фернандес Нуньес, но встреча с ним, настолько желанная в прошлом, теперь слишком тяготила в настоящем: и не только тем, что вновь вывернула обнаженные нервы души в Авиньоне, но и тем, что обратной дороги к возвращению столь полюбившейся жизни в Агде уже не было. Где-то по дорогам Франции рыскал, как голодный волк, Алонсо Хуан Понче, обещавший долгие и мучительные пытки, если встретит. Агд всегда будет напоминать о Стефанусе, даже если Михаэлис вернётся туда обратно палачом или лекарем, раз уж инквизиция больше не станет его преследовать, но прав де Мезьер — Джованни там никто: любовник, шлюха, подстилка, сколько бы ни грезил — хочешь быть лекарем, учись, получай своё заслуженное право.

Как примет его Михаэлис — неизвестно, чувства больше не застилали глаза сладостной пеленой: Джованни отдавал себя и брал сам, иногда получая удовольствие, пусть не настолько возвышенное, до дрожи во всём теле при лёгком касании и даже мысли, как с тем, кого называл любимым, но получал. Хуже всего стать отвергнутым своим любимым после малейшего укола ревности в сердце, что кто-то касался тебя вместо или после него…

А де Мезьер и отложенный на неопределённое время договор? Они тоже ждали в Париже и требовали от Джованни смелости в принятии решения. Проще всего было бы сбежать. Готье постоянно играл, давая возможность, толкая на выбор: любовник или шлюха, вернёшься или не вернёшься? А чем ты заработаешь деньги на дорогу? Опять найдёшь покровителя?

Свою семью, оставленную во Флоренции, очень хотелось повидать: взглянуть в глаза отцу, который продал и отверг, обнять мать и братьев, почувствовать вновь их любовь, как в детстве. А потом опустить руку в карман и показать там пустоту… Ничего нет, даже лошадь продал… Одна дорожная сума, где лежит та одежда, что была на нём в Реймсе, купленная для него де Мезьером. Что-то осталось в Агде, что-то в Париже, вассальная клятва Гийому и кусочек земли, что якобы за ним записан как за рыцарем, налоги, что должны платить, но он не знает даже, где и кому.

Сколько раз по своей воле он делал то, что сам считал нужным? Наверно, первый раз — это заработок на корабль в Милан и поездка к делла Торре, окончившаяся чёрной меланхолией и саморазрушением в марсельском борделе. Второй — история с золотом тамплиеров, которое они украли с Тренкавелем, после нее он чуть не умер от пыток. Третий — жизнь в доме Буассе в Совьяне, чуть не закончившаяся смертью. В четвертый — поиски де Мезьера и договор, и теперь он сидит в том месте, откуда многое началось, но пока — хвала Создателю — ещё жив, хотя Михаэлиса и нет рядом.

Но выбор сделан, деньги выплачены, и через две ночи его ждет место на корабле, отплывающем в Пизу. И дом, который ему сейчас был нужен, располагался прямо напротив того места, где он сидел. Спереди таверна, над ней — комнаты для постояльцев, а сбоку от входа — неприметная дверь, как перемычка между домами. Джованни протянул руку к рычагу справа, и где-то в глубине дома раздался мелодичный перелив колокольчика.

Вскоре послышался звук отодвигаемого засова, и на пороге возник… Антуан-кефаред, выныривающий из полумрака и щурящий глаза от яркого света солнца. Волосы его ещё больше поседели с момента их прошлой встречи, но время не прибавило морщин, хоть кожа и выглядела слишком тёмной, что нельзя было поставить в вину поцелуям солнца, а скорее — внутренним изменениям в печени.

— Джованни! — взревел Антуан и сгрёб своего друга в объятия, утаскивая прочь в полутьму комнаты. Тот не сопротивлялся. — Ты помнишь меня? Исцелился? А я-то решил, совсем мозгом съехал! Джованни… — он расцеловал его в обе щеки. — Фина, Фина! Спускайся, посмотри, что за гость у нас!

— Ты и Фина? — изумился Джованни.

— А где же она еще найдёт такого сильного и умелого на все руки мужчину, как я? Не девочек же заставлять колодезный ворот крутить!

Мадам Донатти спустилась сверху в длинном белом платье, больше похожем на ночную камизу, и теплом плаще, спешно накинутом сверху, и тоже узнала гостя, повиснув у него на шее, оттесняя Антуана:

— Десять лет, мальчик мой! Когда этот греховодник рассказал, что видел тебя в Агде, что ты память потерял, я не поверила! Все переживала: как там наш флорентиец? Дай я тебя рассмотрю при свете, — она увлекла его во внутренний двор, и хоть туда и не проникал напрямую солнечный свет, Джованни вспоминал и отмечал теперь мельчайшие детали, что всплывали в его памяти: «она накладывает ещё больше белил на щеки», «прячет морщины на шее в жемчужном ожерелье», «на руках тонкие кружевные ленты, скрывающие темные пятна на коже». Фина постарела, но взгляд ее не утратил цепкости, более того, он удивительным образом менялся, становился темнее и неподвижнее, когда Фина начинала в уме вести подсчеты собственных барышей. Сейчас он тоже начал темнеть. — Твоя красота как божий дар — расцветает и с возрастом становится как выдержанное вино. Мужчины? Женщины?

— Те и другие, — не раздумывая, ответил Джованни. — Но основное пристрастие не поменялось.

— Нижний… О, Джованни! — она ласково провела по его улыбающейся щеке кончиками пальцев от нижней губы до виска, потом медленно потянула за шапку, снимая ее с головы, отдала в руки Антуану и запустила пальцы в волосы, развязывая ленту, которой он были подвязаны, расправляя золотые волны по плечам. — Хочу увидеть тебя всего, как ты изменился… — замурлыкала мадам.

— Непременно! Но прежде, — ученик палача положил ей руку на талию, прижимая к себе, — ответь мне, ты сможешь меня продать? У меня есть две ночи, и очень нужны деньги.