Страница 14 из 77
— Скажи, что я похотливый козёл! — в предвкушении замурлыкал де Мезьер, ласково проводя большим пальцем по припухшим губам Джованни. — А ты — чудо расчудесное!
— Не смей… в меня… влюбляться! — четко проговорил, будто выплёвывая слова, ученик палача.
— Да как ты смеешь мне указывать? — взревел Готье, для которого эти слова послужили спусковым арбалетным крючком даже похлеще всех ругательств, которые он ожидал услышать. Злость заполнила его разум, он уже перестал замечать, что сильно сжимает в руках трепещущее тело, грубо обхватив ладонью ствол возбужденного члена любовника, вминаясь тыльной частью ладони в мошонку, как чужие пальцы рук впиваются ему в спину и в предплечье, что насилуемый им Джованни уже хрипит и молит о милосердии:
— Остановись, Готье, мне больно!
И, увлечённо двигаясь в запале, еле успел спасти свою губу: намертво прикушенной оказалась мясистая часть большого пальца, упиравшаяся в щеку, рядом со ртом. Боль разорвалась внутри головы, отрезвляя, заставив разжать удушающие объятья. Тело Джованни изогнулось в сладостной неге, сжимая изнутри член де Мезьера, заставляя излиться, а потом резко опало и расслабилось. Ученик палача не подавал признаков сознания, зубы выпустили руку Готье из плена.
— Вот дела, — рассеянно пробормотал советник короля и легонько стукнул Джованни по щеке, потом еще раз, на что ресницы уже дрогнули, и тот замотал головой, с трудом приходя в себя и фокусируя взгляд. — Это что? — де Мезьер поднёс свою кровоточащую ладонь к глазам любовника.
— Я кусаюсь! — с каким-то затаённым злорадством ответствовал он. — А вы уж слишком переусердствовали, господин советник!
— А зачем?
— Привычка… — если бы мог, Джованни пожал бы плечами, ибо сейчас произошло то, что было для него обыденным. — Михаэлису нравится, да и вам, вроде, понравилось… — он потрогал пальцами вход в свой истерзанный зад и принялся изучать вытекшую из него сперму де Мезьера на свет. Взгляд его посерьёзнел, он быстро поднялся, усаживаясь напротив де Мезьера: — То, что произошло — насилие. А мы договорились заранее, что вы так делать не будете, вам это не позволено! Но вы оказываетесь слепы и глухи к просьбам, когда похоть затмевает разум, — он обхватил руками колени, пряча в них раскрасневшееся лицо: — мне больно и обидно! Так не может дальше продолжаться…
Готье, было успокоившись болью в своей руке, опять почувствовал, как гнев переполняет его: он не любил признавать ошибки, ведь всё, что он делает — в наивысшей степени правильно и не требует рассуждений. И это его величайшая ошибка, что, поддавшись сердечным чувствам, он утратил холодность крови. Кто сейчас сидит перед ним? Всего лишь красивая шлюха, которая имеет наглость открыть рот и еще в чём-то упрекать! Насилие? Да, вся твоя жизнь сплошное насилие и разврат, которому ты предаёшься, раздвинув ноги или открыв свой манящий рот!
— А мне плевать на твои чувства! — холодно и вкрадчиво произнёс де Мезьер. — И на твой порванный зад тоже — плевать! Завтра утром ты отправишься обратно в свой Агд. А теперь убирайся из моей спальни, чтобы и духу твоего тут не было!
Джованни только смерил его презрительным взглядом, проглотив колючий комок — предвестник скорых слёз, подальше в горло. Осторожно поднялся, нагибаясь за камизой, и вышел решительно, не оглянувшись назад.
За дверью спальни де Мезьера было темно и холодно. Ученик палача на ощупь поднялся по лестнице в своё временное жилище. Приложил руку к стене, где проходил дымоход от очага, она была ещё теплой. Потом в темноте разыскал кресало и зажег лампу. Вода в котелке для умывания была обжигающе ледяной, но это и было как раз необходимо, чтобы остудить пыл разгоряченного тела, смыть с себя пот и слёзы, очистить изнутри и снаружи, а потом наложить целебную мазь. Плакать и стенать от горя уже расхотелось: если приступы отчаяния и захватывали сердце в тиски, то теперь разум воспринял всё, что произошло, как свершившееся.
— Если и есть на то воля Твоя, то так тому и быть! — прошептал Джованни небесам. — Вернусь в Агд, буду думать, что делать дальше. Может быть, это и к лучшему, что де Мезьер оказался таким сукиным сыном сейчас, а не позднее, и я не сильно увяз в этих отношениях. Конечно, без него будет очень сложно… но, пока я жив, я буду искать тебя, amore mio!
Он сдвинул с места сундук, открывая доступ к спасительной стене, стащил с постели холодное одеяло, укутался с ног до головы и забылся беспокойным сном, иногда распахивая глаза, поглядывал на окно — не забрезжил ли за ним рассвет нового дня?
***
— Прощайте, господин советник! — Джованни стоял на пороге столовой — в старой одежде, в которой и прибыл в Париж, поправляя свою суму, висящую на плече. Он не взял с собой ничего лишнего — с чем приехал, с тем и уезжал.
Де Мезьер, мрачно взиравший на приготовленные, но нетронутые блюда, поднял голову, устремляя на своего гостя немигающий холодный взгляд. Потом медленно поднялся из-за стола, проследовал, пропускаемый вперед Джованни, к входной двери, запертой изнутри на надёжные засовы, но неожиданно развернулся, схватил ученика палача за плечи и вдавил спиной в стену:
— Я не умею извиняться.
— Этому нужно учиться, господин королевский советник! — Джованни нахмурил брови.
— А ты умеешь прощать?
— Да, — ответил он, беспокойно подняв голову, встретившись глазами с Готье де Мезьером. Казалось, что по лицу того промелькнула слабая улыбка:
— Тогда смени платье и спускайся к завтраку.
Комментарий к Глава 8. Умеешь ли ты прощать?
[1] песенки, частушки, куртуазные стишки.
========== Глава 9. Дело Нельской башни ==========
От автора: многое из изложенного в этой главе — моё авторское видение, поэтому пишу дисклеймер специально для любителей Парижа начала XIV века и фанатов «Проклятых королей»: мнение автора может не совпадать с вашим, каждый видит по-своему.
***
Не успели хозяин дома и его гость в молчании закончить утреннюю трапезу, как от портного доставили одежду для Джованни, с любовью сложенную в большой сундук, и занесли его наверх, прямо в гостевую комнату. Де Мезьер не преминул выразить свой интерес и появился в дверях комнаты, где италиец, покусывая от волнения губы, рассматривал богатое облачение. Ему казалось постыдным принимать такие щедрые дары от своего временного покровителя, который в любой момент может поддаться настроению и прогнать надоевшую ему шлюху. Зачем же ввергать себя в соблазн?
— Я вижу, портной проникся твоей красотой, — Готье сделал шаг вперед и тоже склонился над сундуком, — поэтому постарался подобрать цвета тканей поярче. Смотри, какого глубокого синего цвета теплое верхнее платье, с кожаными вставками и мехом на воротнике. Оно очень подойдёт к твоим глазам. Надень его сегодня для прогулки по городу.
— Господин советник… — Джованни стушевался в смущении, — …Готье. Я слишком… отвык от этой роскоши. Не знаю, как принять подарки, что ты мне делаешь…
Де Мезьер выпрямился и сложил руки на груди:
— Ты надень, а я посмотрю! Прямо сейчас! — он кивком головы показал на одежду синего цвета, что так ему понравилась.
Джованни медленно просунул голову в ворот, выпуская в боковые прорези руки, сокрытые рукавами, крепящимися к верхней тунике. Развязал пояс и переместил его на верхнее платье.
— Теперь шапку, — де Мезьер вытянул из сундука берет из такой же бархатистой и синей ткани. — А сверху плащ, — он помог застегнуть золочёные застёжки. — Вот теперь ты одет! Только сменишь простую обувь на сапоги, — он положил обе руки на плечи Джованни и заставил обратить на себя взгляд. — Запомни! Я получаю удовольствие от созерцания прекрасного, поэтому, будь добр, не скрывай от меня своих завораживающих глаз. Скромность сегодня — не для тебя! Я тоже пойду оденусь, встретимся внизу.
Выйдя из ворот дома, они свернули налево и прошли почти до главной улицы, пересекающей город от моста Богоматери. Там, справа на углу, была цирюльня, в которой им начисто обрили щеки перед дальней поездкой. Затем де Мезьер потянул своего спутника дальше к центру города, и, свернув налево по улице, они достигли маленькой площади перед главным Собором. Там шла бойкая торговля, несмотря на близость ко входу в храм и мрачную значимость самого места. Здесь стоял позорный столб, перед которым зачитывали приговоры, зачастую к смерти, а уже потом осужденных вели на Гревскую площадь, где могли поставить к столбу и сжечь, как проделали с еретичкой Маргаритой Поретанской, или за город — к знаменитой висельнице Монфокон, как с Ангерраном де Мариньи.