Страница 6 из 11
Сатур сидел передо мной с почерневшим лицом, закусывая губы. Я же внутри себя радовался, что стыд за содеянное наконец-то обуял хотя бы одного из солдат. Сатур попросил дать ему воды. Я вышел во двор к колодцу и, не желая показаться перед имперцем скупым, набрал целое ведро. Когда же вернулся, то нашел Сатура сидящим на нашей общей постели. Он в каком-то чувстве оцепенения и созерцания гладил ладонью подушку, на которой всегда преклонял голову Аттис, и горячие слезы лились по его щекам. Я так еще долго простоял, прижимая к груди ведро с водой, пока Сатур не поднял голову и не поглядел на меня затуманенным болью взором, слишком печальным, похожим на тот, каким смотрел бы на хозяина его издыхающий пес.
— Аттис, — солдат запнулся, перекатывая горький комок по горлу, — не обещал вернуться?
— Нет, — я замотал головой и наконец поставил свое разнесчастное ведро, из которого тонкой струйкой вытекала вода, на земляной пол. — Дейлос, этот проповедник, никогда его теперь не отпустит. Я слышал, что люди к нему приходят, но никогда не уходят. Он опутывает их сладкими речами, заставляющими вечно пребывать в блаженстве. Они оставляют свои семьи и дома, как Аттис. А богатые — делятся добром с бедными, оставляя лишь то, что необходимо и не дает умереть с голоду.
— Тогда я выкуплю у него Аттиса, — заявил Сатур, — увезу туда, где нас никто не найдет — ни проповедники, ни мои сородичи. Заберем тебя с собой и будем жить вместе. Я оставлю службу империи, пойду против отца и семьи, и… — он внезапно запнулся, пытаясь подобрать простые слова, что были бы понятны мне, — и я докажу, что не могу больше существовать без солнца, ветра, воздуха и тепла.
Это решение Сатура было, конечно, не тем, на что рассчитывал я, делить любовь брата я не желал ни с кем, но понял для себя, что оно к лучшему: если Сатуру удастся убедить Аттиса покинуть общину, то своими слезами и плачем я уж постараюсь сделать так, чтобы брат туда больше не вернулся. А с епитимьей и отцом Сильвестром пусть уж разбирается этот имперец — они все одного поля ягоды, раз уж Сатур так любит моего брата, то пусть и сам вернет его к вере в Бога, которого так почитает.
Когда Сатур уехал, меня внезапно окликнула мать Кибела, которая несла к реке корыто нестиранного белья:
— Поликарп, зачем солдата принимаешь? Кого он тут все разыскивает? Ты у меня смотри! — она поставила корыто на землю, собираясь продолжить наш разговор. — Если ты один остался, так проси помощи у соседей. Не ищи себе друзей иных. Это опасно!
— Чего тут опасного? — наивно спросил я.
— В дом пускать, разве нет? — она уперла руки в бока и вид приобрела грозный. — Ремеслом и трудом нужно деньги зарабатывать, а не подарки принимать. Тем более — от солдат, а мальчик ты ладный, красивый, на них обликом похожий. Вот и нравишься тем, кому женщин не нужно, чтобы грех творить.
— Какой грех? — продолжил допытываться я, всё еще не понимая, к чему она клонит.
— Какой-какой, да такой, что бычок с коровкой делают, — съязвила она.
— Так ведь с коровкой же! — отмахнулся я, подумав: «Вот глупая тетка привязалась! Будто я не знаю, как животные между собой плодятся».
— Да какая разница, куда бычку свой член пихать, лишь бы отверстие соразмерным было, — ничуть не стыдясь продолжила мать Кибела, — а некоторым вот таким бычкам в солдатских доспехах и ослица бы сгодилась, и коза, и девица, и мальчик, такой, как ты.
— Я не понимаю! — я покраснел и разволновался, пытаясь уложить в своем разуме то, о чем пыталась втолковать мне эта женщина. — Куда же мне совать?
— А ты подумай головой своей дурной! — мать Кибела решительно наклонилась за своей поклажей, рассудив, что уже достаточно мне выболтала. — Пересчитай в себе отверстия, — проворчала она напоследок и, сметая меня дородным телом, продолжила свой путь.
Я-то честно пересчитал, когда домой вернулся, поразмыслил над словами и только к вечеру связал с событиями прошлой осени и раной, что была у Аттиса. Потом всю ночь рыдал, обнимая подушку, и просил у брата прощения за глупость и бескостный язык, но всё равно не мог уяснить, почему остался в одиночестве. В чем здесь моя вина? Что я такого узнал, увидел, но разумом не осознал? Или Аттис в моем присутствии всё никак не мог позабыть свой позор?
Весна в тот год выдалась ранней, пастушков из деревень начали созывать к стадам, дожди напитали реки, пустоши, и даже каменная пустыня зазеленела травами. Я с радостью присоединился к своим друзьям, оставив дом на попечение соседей. В начале лета мы отогнали стада далеко от наших родных мест.
— Давайте заглянем в общину Дейлоса, — предложил как-то на склоне дня Парис. — Она здесь недалеко, вон за тем холмом. Уж больно хочется увидеть то, о чем шепчутся люди! Там кормят, поят вином и речи ведут диковинные.
Мы бы еще долго решали, отправиться туда или нет, но на следующее утро к нам пришел Аттис. Он был таким, каким я помнил его в давние времена — спокойным, добрым, и знакомая улыбка не сходила с его уст, когда он, обняв каждого из нас как старого знакомого и близкого друга, пригласил присоединиться к трапезе, разделить хлеб и дары природы с теми, кто с любовью и благоговением собрал их и приготовил. Я был в числе последних, с кем Аттис обнялся. Поначалу испугался, что брат рассердится на меня, узнав, что я открыл Сатуру нашу тайну. Если бы мой брат спросил — я не решился бы солгать. Поэтому и прятался за спинами своих товарищей.
— Я люблю тебя, братишка! Никогда не переставал думать о тебе, — шепнул мне на ухо Аттис и этими словами развеял все мои страхи. Душа во мне затрепетала, сердце забилось слишком часто, и я почувствовал в теплых объятиях брата нечто, похожее на освобождение: будто вырвалась из моей груди белая птица и заплясала в небесной вышине, подмахивая себе крыльями, запела вместе со своими собратьями ангельским голосом, восхваляя все живущее и сотворенное на земле. Видимое и невидимое.
========== Часть 2. Спаситель. Глава 3. Просветление ==========
Если бы сюда задумали прибыть солдаты, то, протрясшись на лошадях по жаре летом или жидкой распутице зимой дней пять, не отыскали бы ни в жизнь среди порослей густого кустарника узкую тропу, ведущую на верх обрывистой скалы с плоской вершиной, где задерживалась влага и земная пыль, пригодная для возделывания полей. Община Дейлоса была хорошо защищена сетью древних пещер, где высокие залы сменялись узкими лазами. На поверхности люди построили себе привычные хижины из гибких прутьев, обмазанных глиной. Удлиненные по форме, с соломенными крышами, побеленные известью и раскрашенные синей и красной глиной — они показались нам дивными дворцами. Неженатые мужчины и незамужние женщины жили раздельно, не чиня друг другу обид. Семьи — каждая в своем доме, построенном общими усилиями. Сам Дейлос занимал скромную комнату в большом молельном доме, служившим еще и хранилищем: там были собраны запасы зерна, одежды и кухонной утвари. Молились общинники все вместе, но разделенные проходом — справа мужчины, а слева женщины и дети. Алтарь представлял собою плоский камень, оплавленный излитым на него воском и молоком, а над ним возвышался крест с деревянной фигурой распятого Христа.
Ничего бы не выдало того, что молятся здесь Богу по-иному, а не как во всей империи, если бы не услышали мы, насытившись за длинным общим столом, проповедь Дейлоса. Однако пока всё казалось нам необычным, манящим и оттого привлекательным. Общинники были приветливыми, улыбчивыми, часто обнимали друг друга. Каждый из них занимался своим ремеслом, которое нравилось: следить за полями или животными, мастерить обувь или одежду, плотничать или плести корзины. Пастушки рассеялись по округе, любуясь диковинками. Их привечали и звали посмотреть дома.
Мне показалось, что счастливый дух впитался в здешний воздух, а всеобщая любовь солнечным светом пронизывала каждую пядь земли. Я не выпускал из крепко сжатой руки пальцев Аттиса и боялся, что стоит им выскользнуть — я вновь потеряю брата. Он привел меня в маленькую пещеру, где вместо окна была огромная дыра, от свода до пола, заканчивающаяся отвесным краем высоких скал. Открывающийся из нее вид захватывал дух — такое могли увидеть лишь птицы небесные, парящие над чашей узкой долины, запертой между покрытых сосновым лесом скал. Посередине пещеры стоял гончарный круг, а стены были заполнены полками с посудой, что любовно вылепили руки моего брата.