Страница 37 из 42
Наполеон не устоял перед подобными соображениями. Он счел, что лишь Англия может по-настоящему заинтересоваться этим вопросом. Судьбу герцогства Пармского и Пьяченцы он не осмелился бы решать по многим причинам: из-за папы, который связывал с ним свои надежды, из-за Испании, которая покушалась на него ради увеличения королевства Этрурии, из-за России, которая не отчаивалась в возмещении ущерба бывшему королю Пьемонта, пока в Италии оставалась хоть какая-нибудь незанятая территория. Но Генуя, казалось Наполеону, не представляла интереса ни для Австрии, слишком от нее удаленной, ни для папы, ни для России, а была важна лишь для Англии. Поскольку же он ничуть не собирался оберегать ее интересы и полагал, что она не так сильно связана с Россией, как обстояло на деле, он решил присоединить Лигурийскую республику к Французской империи.
Это было ошибкой, ибо объявить Австрии о новом присоединении при ее существующем расположении духа значило подтолкнуть ее в объятия коалиции; значило предоставить всем своим врагам, наполнявшим Европу коварными слухами, новый обоснованный повод громко возмутиться притязаниями Франции и особенно нарушением ее обещаний, поскольку Наполеон сам, учреждая королевство Италии, обещал Сенату не добавлять более ни единой провинции к своей империи. Но, зная о дурных намерениях континента довольно, чтобы считать себя свободным от всяческих предосторожностей, и зная недостаточно, чтобы по справедливости оценить опасность новой провокации, Наполеон без колебаний пожелал придать Геную французскому морскому флоту.
Его посланником в республике был его соотечественник Саличетти, которому он поручил прозондировать почву и подготовить умы. Миссия была не из трудных, ибо умы в Лигурии выказывали весьма благоприятное расположение к объединению.
Предложение, подготовленное несколькими сенаторами и представленное ими в генуэзский сенат, было принято двадцатью членами из двадцати двух присутствовавших. Затем его утвердил своего рода плебисцит, проведенный в форме, применявшийся во Франции со времени консульства. Открыли подписные листы, куда каждый мог вписать свой голос. Население Генуи поспешило, как прежде и население Франции, принести свои голоса, почти всё одобряющие. Сенат и дож, по совету Саличетти, прибыли в Милан, чтобы сообщить о своем пожелании Наполеону. Он принял их 4 июня, с церемонией, напомнившей времена, когда покоренные Римской империей народы просили даровать им честь стать ее неотъемлемой частью: объявил с трона, что исполнит их пожелание, и обещал посетить Геную перед отъездом из Италии.
К присоединению Генуи добавилось еще одно присоединение, вовсе не значительное, но ставшее последней каплей, переполнившей чашу. Луккская республика, оставшаяся без правительства, беспрестанно разрывалась между испанской Этрурией и французским Пьемонтом, как корабль без руля, – маленький кораблик, по правде говоря, и в маленьком море. Она также предложила себя Франции, и власти города, в подражание генуэзским, явились в Милан, прося одарить их конституцией и правительством. Наполеон принял и их пожелание, но, найдя их местоположение слишком отдаленным для присоединения к империи, сделал территорию уделом своей старшей сестры, принцессы Элизы. Прежде он уже пожаловал ей герцогство Пьомбино; на сей раз он даровал ей и ее супругу князю Бачиокки Луккский край, в форме наследственного княжества, зависимого от Французской империи и подлежащего возвращению короне в случае угасания мужского потомства, со всеми правами бывших феодов Германской империи. В будущем Элизе предстояло носить титул княгини Луккской и Пьомбинской.
Талейрану было поручено написать в Пруссию и в Австрию с разъяснением этих деяний, которые Наполеон считал безразличными политике держав или по крайней мере неспособными вывести венский двор из спячки. Однако, какими бы скрытными не были военные приготовления Австрии, кое-что просочилось наружу, и опытный глаз Наполеона это заметил. Военные корпуса стягивались к Тиролю и к бывшим венецианским провинциям. Движение корпусов отрицать было невозможно, и Австрия не отрицала, но поспешила заявить, что ей показались слишком значительными для простых военных празднеств скопления французских войск в Маренго и Кастильоне, и она из чистой предосторожности провела сборы, которые, впрочем, довольно мотивировала и желтая лихорадка, распространившаяся в Испании и в Тоскане, особенно в Ливорно. Извинение было в известной мере правдоподобно; но следовало знать, ограничилось ли дело перемещением отдельных корпусов или рекрутировалась армия, комплектовались полки и кавалерия. Несколько тайных донесений от поляков делали картину всё более правдоподобной. Наполеон тотчас отправил переодетых офицеров в Тироль, Фриуль и Каринтию, чтобы они своими глазами оценили масштабы осуществлявшихся там приготовлений, а между тем потребовал от Австрии решительных объяснений.
Император придумал верный способ прощупать настроения венского двора. Обменяв ордена Почетного легиона на ордена дружеских дворов, Наполеон еще не проделал такого же обмена с австрийским и желал поставить себя на равную ногу и с этой державой. Ему пришло в голову без промедления обратиться с предложением на сей предмет к Австрии и таким образом удостовериться в ее подлинных чувствах. Ларошфуко, сменившему в Вене Шампаньи, было предписано заставить Австрию объясниться по поводу ее приготовлений и предложить обменяться орденами.
Наполеон, продолжая из глубины Италии поддерживать англичан во мнении, что столь долго возвещаемая высадка есть всего лишь притворство, не переставал заниматься обеспечением ее осуществления предстоящим летом. Ни одна операция не становилась причиной отправки такого количества депеш и курьеров, как та, что он обдумывал в те дни. Консульские агенты и морские офицеры, помещенные в испанских и французских портах, в Картахене, Кадисе, Ферроле, Байонне, в устье Жиронды, в Рошфоре, в устье Луары, в Лорьяне, Бресте и Шербуре, имея в своем распоряжении курьеров, перехватывали мельчайшие морские новости, какие до них доходили, и отправляли их в Италию. Сеть тайных агентов слала из английских портов донесения, незамедлительно доставлявшиеся Наполеону. Наконец, особую миссию выполнял Марбуа, великолепно разбиравшийся в британских делах: он лично читал все публикуемые в Англии газеты, переводил все мельчайшие новости относительно морских операций, и – обстоятельство, заслуживающее внимания, – именно благодаря газетам Наполеон, сумевший предупредить с совершенной точностью все комбинации английского адмиралтейства, получал возможность быть лучше всего осведомленным. Приводя факты чаще всего вымышленные, они в конечном счете доставляли его чудесной проницательности средство угадывать факты подлинные.
Не считая одного обстоятельства, весьма досадного и предопределившего последнее изменение его обширного плана, Наполеон имел все основания быть удовлетворенным ходом операций. Адмирал Миссиесси, как мы видели, отплыл в январе к Антильским островам. Подробностей его экспедиции еще не знали, но стало известно, что англичане весьма встревожились за свои колонии, так как одну из них, Доминику, только что захватили, и они слали подкрепления в американские моря, что отвлекало их внимание, к нашей пользе, от морей Европы. Адмирал Вильнев, отплыв из Тулона 30 марта, после плавания, подробности которого также оставались неизвестны, появился в Кадисе, соединился с испанской дивизией адмирала Гравины и с французским судном «Орел» и направился к Мартинике. С тех пор от него не получали вестей, но знали, что Нельсон, стерегший Средиземное море, не сумел до него добраться ни при отплытии из Тулона, ни при выходе из пролива. В том состоянии обнищания, в каком оставляло испанских моряков их несведущее, продажное и бездеятельное правительство, они делали максимум возможного. Адмирал Сальседо собрал в Картахене флот из семи кораблей; адмирал Гравина, как мы сказали, – флот в Кадисе из шести кораблей; адмирал Гранделлана – флот в Ферроле из восьми кораблей, которому предстояло действовать совместно с французской дивизией, стоявшей в этом порту. Вследствие эпидемии и упадка испанской коммерции не хватало матросов, в экипажи набирали рыбаков и городских рабочих. К счастью Уврар, озаботившийся, как мы видели, делами Франции и Испании, явился в Мадрид, очаровал обремененный долгами двор самыми соблазнительными проектами, добился его доверия, заключил с ним договор, о котором мы расскажем позднее, и путем различных комбинаций прекратил ужасы голода. Одновременно он поставил испанским флотам некоторое количество сухарей. Таким образом, в портах Пиренейского полуострова дело продвигалось настолько хорошо, насколько позволял надеяться упадок испанского правительства.