Страница 22 из 40
К апрелю 1919-го Махно и Советы вновь охладели друг к другу: батьку не устраивали ни продразверстка, ни комбеды. Махно написал открытое письмо Ленину (с которым, к слову, встречался еще в 1918 году) и ушел на Херсонщину.
Некоторое время он воевал и против белых, и против красных, за что последние в январе 1920 года объявили его вне закона.
Дисциплина в Пятнадцатой Инзенской дивизии была не на самом высоком уровне: красноармейцы то переходили к махновцам, то возвращались обратно в Красную армию.
Влияние Махно на красноармейские умы было очень велико: к осени он восстановил свою Повстанческую армию, и бывшие красноармейцы составляли в ней не менее трети, а то и половину личного состава.
Красной армии нужна была качественная пропаганда.
Как раз в середине августа, в те дни, когда Леонов только-только прибыл, дивизии отдали приказ «в кратчайший срок привести себя в порядок, залечить раны последней операции и уничтожить недочеты и недостатки».
Леонид быстро завязал дружбу с политработниками дивизии. Образованный парень, да еще с отменным журналистским, корректорским, редакторским опытом, глянулся им, и в августе его перевели в редакцию дивизионной газеты «На боевом посту» (10 октября ей дали имя попроще: «Бюллетень» политотдела Пятнадцатой дивизии).
Так и осталось неизвестным, успел ли артиллерист Леонов пострелять. Скорее всего, нет. Сам он, по крайней мере, никогда об этом не говорил. Он вообще Гражданскую войну вспоминать не любил.
Политотделу было приказано «приложить весь максимум энергии в политработе в частях, обращая главное внимание на политическую подготовку красноармейского состава», а также «…обратить внимание на снабжение частей литературой и газетами».
В те дни познакомился Леонов с легендарной революционеркой, начальницей политотдела дивизии Александрой Янышевой, членом партии с 1910 года, подругой Коллонтай и Дыбенко, женой генерала Янышева, создавшего эту дивизию; с Александрой писатель еще увидится спустя полвека.
Эта безупречного мужества и, кстати, красивая женщина, водившая красноармейцев в атаку, запомнила Лёну таким:
«Тоненький, стройный, толковый и расторопный, но очень скромный паренек Леонов всем нам в политотделе пришелся по душе. Быстрый и неутомимый, он всюду успевал».
В первую очередь Леонов успевал на позиции. Поначалу и политотдел, и редакция газеты размещались при административном штабе. Но потом был создан специальный полевой политотдел, чтоб его работники были ближе к народу. Там, среди красноармейцев, Леонов и очутился.
В начале сентября Инзенская дивизия заняла позицию на первой укрепленной линии Каховского плацдарма, по обе стороны большой дороги Каховка–Перекоп. Вскоре позиции были атакованы и смяты танковым ударом белых – в те времена бронированных уродцев красноармейцы называли «таньки»: «Таньки, таньки идут!»
В том же сентябре Москва снова озаботилась тем, как быть с Махно. Правитель Юга России и Главнокомандующий Русской армией Врангель еще был в силе, а уничтожить воинство Нестора Ивановича не получалось никак, и Ленин предложил пойти с ним на переговоры; так и сделали. 2 октября был заключен договор, согласно которому Повстанческая армия вошла в состав РККА в качестве самостоятельного «партизанского» соединения с подчинением высшему командованию Красной армии.
В определенный момент, вспоминал Леонов, в одной комнате делали газету «На боевом посту», а в соседнем помещении верстали свое издание махновские пропагандисты. Они, естественно, были знакомы, общались. Но Леонов об этом впоследствии никогда подробно не распространялся.
Зато предводитель повстанцев-«барсуков» – Миша Жибанда в романе «Барсуки» – унаследовал некоторые черты Махно. Вспомним хотя бы парафраз знаменитых махновских чудачеств – в том эпизоде, когда бандит Жибанда появляется у дома, где идет совещание исполкома, и, подойдя к раскрытому окошку, просит уполномоченного Половинкина дать прикурить:
«– Всё заседаете? – сочувственно усмехнулся он. – Ну, заседайте! – Потом свистнул, лихо козырнул, и сразу его не стало.
Половинкин собрался было продолжить свои рассуждения о необходимости обыска, но поперхнулся словом, пугаясь оцепенелого вида остальных; Чмелёв переглядывался с Лызловым, Муруков никак не мог вытащить ручку из чернильного пузырька, точно держал ее пузырек зубами. Прочие имели вид такой, словно собирались вспорхнуть и улететь».
Махно был фигурантом нескольких историй подобного толка, и еще больше легенд вилось вокруг его имени, о чем Леонов, еще в бытность красноармейцем, был наслышан.
Надо сказать, что и Жибанда в свое время воевал за красных и первую пулю свою получил от колчаковцев.
Осталось лишь добавить, что отрицательным героем леоновского Жибанду назвать крайне сложно.
Красноармейскую газету до Леонова редактировал некто Вл. Ципоркис, но молодой и хваткий Лёня глянулся начальству куда больше, и вскоре его назначили редактором. Согласно документам, это случилось 5 октября 1920 года, когда наступление белогвардейцев выбило красных с их позиций; по версии самого Леонова (скорее всего ошибочной), чуть позже, накануне легендарного штурма Перекопа.
«На восемь человек печатников и ездовых в моей крохотной походной типографии приходилось две тачанки, три шинели да кожаная куртка одна; остальные шли пешком, кутаясь во что придется или даже накрывшись одеялом…» – так Леонов описывал быт тех времен.
«Печатники мои были настоящими революционерами, и их работа была им очень дорога, – в другой раз рассказывал Леонов. – Нашу типографскую машину “американку” мы берегли как зеницу ока».
«Бывший до Леонова редактором газеты Ципоркис и в частях не бывал, – говорила потом Янышева. – С приходом Леонова связи с частями укрепились, газета стала живее».
В селе Тягинка, куда в первой половине октября отошла Пятнадцатая Инзенская дивизия, Леонов стал свидетелем срочного прибытия Первой конной армии Буденного.
«В воздухе взметалась пыль, летели тачанки с пулеметчиками, мчались кони, гудела земля. У меня осталось впечатление буйного горячего ветра», – так говорил об этом Леонов годы спустя.
Писал в газету Леонов один: рассказы о боях, стихи, лозунги – все было его работой, разве что врач из санотдела публиковал иногда медицинские заметки на тему «Как уберечься от переносчиков сыпного тифа» и т.п.
Во второй половине октября, когда врангелевское наступление захлебнулось и началось контрнаступление Южного фронта красных, Леонов вместе с дивизией двинулся на двух своих тачанках из Тягинки в Борислав, а оттуда путь лежал на Каховку.
Десятилетия спустя, по просьбе тех или иных собеседников, Леонов вспоминал всего несколько случаев из Гражданской войны, никогда, впрочем, не связанных с убийством или насилием.
«Какие бывали встречи! В небольшом городке делаю армейскую газету, – пересказывали речи Леонова мемуаристы. – Тут и редакционный стол, “верстаки” и прочее. Однажды вечером сижу, пишу фельетон. Вдруг входят буденновцы. И знаете, головы их где-то за притолокой, ну совсем как у Гоголя. Из “Вия”. Впереди – богатырь с усами и в папахе – Шевченко. “Кто, – говорят, – тут начальство? Ага – ты? Мы у тэбэ ночевати будэмо”. Вошли, поскидали бурки, оружие сняли, и в хате сразу повернуться негде стало.
“Только прошу ничего не воровать, – говорю. – Знаете, казенное имущество”.
Смеются, но обещают. “Старшой” долго беседовал со мной перед сном. Никогда не забуду неповторимость, мощь и силу и лаконизм его насмешливой речи. “Ворвались мы в город N. Пилсудчиков порубали. Водки выпили и вперед! Сейчас идем на Врангеля!”».
Или иную картинку Леонов не раз вспоминал, будто камертон, по которому настраиваются события тех лет: «Ночь, горит костер, и какие-то люди в бурках осатанело пляшут, а на них алые отблески огня».