Страница 22 из 39
В гостинице Юрий прямо кожей ощутил, как зауважали его слуги и сам хозяин. С тележкой, с пони — не нищеброды какие-то. А что пони маленькие, так это от бережливости. Не зря же сказано: “жрет, как конь”.
Коней — только маленьких — отдали распрягать слугам. Зафиру от белого едва отцепили. Припасы грузчики перетаскали в погреба под замок; ключ выдали Юрию. Пока мужчина занимался серьезным делом, девушки сосредоточенно готовились к вечернему зрелищу. Снова надели все самое лучшее — только на этот раз все же прикрылись накидками. Баронская дочь нацепила ту самую тяжелую пряжку с сапфирами. Глядя на это, и Константа украсилась диадемой.
— Неприлично камеристке одеваться краше госпожи, — надула губы Зафира.
Константа повернулась от зеркала. Оглядела комнату и спокойно, веско сказала:
— А где же тут госпожа? Вы же беглянка теперь. И не платите мне уже третью неделю.
Зафира дернулась было возмутиться — но тут же и увяла. Уйдет Константа — и что тогда баронской дочери останется? Дьявол этот, который цветочка не подарил? И слов правильных не говорил. А замуж и вовсе не звал. Так что на Врага рода людского никакой надежды нет. И вредная Константа — единственное родное лицо. Не говоря уж о том, что камеристка от обиде может и батюшке донести. Так что лучше держать ее в союзниках, а на диадему глаза закрыть. Все равно пряжка дороже стоит!
Перестав дуться, баронская дочь первая поплыла к выходу.
На предмостной площади не то что яблоку — изюминке упасть было негде. Юрий немного поработал языком и локтями. Локти он без смущения втыкал под ребра кому придется, а языком огрызался на глупцов, которые смели быть этим недовольны. По наглому поведению его приняли за обедневшего дворянина, злого от нищеты и общей униженности. С таким связаться себе дороже. Так что до ограды перед столбом троица путешественников все-таки добралась.
— Лучшие места, — протянула Зафира. — Выражаю благоволение…
Осужденного пока не привели. Зато можно было в подробностях рассмотреть место казни. Каменный столб — судя по копоти, явно не простаивающий. Высотой два человеческих роста, обхватом же с хороший дуб. Сразу несколько комплектов цепей — как упавшие паучьи лапы. А уж поленница выглядела прямо-таки образцово. Дерево к дереву; по площади плыл запах хорошо вылежавшихся дров. Помощник палача выхаживал вокруг крады громадным красным кочетом; верхушка алого колпака свисала петушиным гребнем. И даже ноги он подымал высоко — точь-в-точь птица. Громадными кулаками помощник постукивал поленницу, добиваясь абсолютной гладкости укладки.
— Птица-колотун, — пробучал Дьявол, не понимая, зачем он сам-то сюда приперся.
Из толпы доносились вздохи и ахи женщин, восхищающихся красотой наряда и самим здоровяком.
Слева от путешественников закричали:
— Дрова! Дрова! Лучшие буковые дрова!
Повернув голову, Юрий увидел бойко торгующего развозчика. Встретившись с Дьяволом глазами, парень подмигнул:
— Купи поленце, добрый гость города! Внеси свой вклад!
— И мне, и мне! — закричала Зафира.
Константа же молча бросила парню монету. Взяв по полену, девушки передали их здоровяку-кату. Тот немедленно положил дрова в верхний ряд — тут-то до Юрия и дошло, зачем такой высокий столб. То ли отличаюсь бомонцы щедростью — то ли сильно досадил им этот самый чароплет. Так или иначе, а поленница уже переросла макушку птицы-колотуна.
Выше и дальше разносчика с дровами, под высоким балдахином, украшенным фестонами и бантиками, восседали судьи. Ну, а кому там еще восседать? Вон, какие благообразные лица, исполненные государственной мудрости… Юрий вспомнил представление о песчаных, и поразился сходству сидящего на самом высоком кресле с куклой мэра города. Заодно поразился терпимости государственного мужа, позволяющего изображать себя в уличной марионетке.
По обе руки от мера на креслах чуть пониже, сидели священник и начальник стражи. В отличие от фиолетового с золотом камзола градоначальника, священник носил строгую снежно-белую мантию с деревянной буквой “т” на груди, на скромной цепочке.
С начальником стражи — по-здешнему, коннетаблем — все было ясно без подсказок, ибо носил он точно такую же кирасу и латные набедренники, налокотники — как стража с алебардами между толпой и помостом. Но, в отличие от рядовых, украшен был вождь наплечниками в красно-желтую клетку — судя по шевелению на ветру, наплечники были тканые. И таких же цветов — Юрий догадался, что это гербовые цвета Бомона, да и как тут не догадаешься, когда вокруг кто с флагом, кто с накидкой, кто с букетом патриотичных расцветок.
Тележка с дровами отъехала. Народ не спешил занимать освободившееся место, потому что на него въехала упряжка с деревянной клеткой в телеге. Из клетки стражники выдернули за локти совсем не плюгавого и не затюканного осужденного. Когда блудодея поставили перед судьями — вполоборота к толпе — Юрий смог хорошо его рассмотреть. Девушки тоже висли на руках, дышали почти в уши — и таращились на чароплета во все глаза. Не всем так повезло: блудодея поставили перед помостом, из дальних рядов могли разглядеть только голову.
— Совсем как человек, — разочарованно протянула Константа. И покосилась на Дьявола.
Юрий же смотрел на осужденного. Высокий, усатый, с заметной плешью, отражающей свет факелов… Разволновавшись, Дьявол и не заметил, как спустились сумерки.
— Нос напильником, как в замковой кузнице, — сказала Зафира. — А так ничего особенного.
Осужденный переминался, позвякивая цепями на скованных руках. Юрий отчаянно пытался выжать из себя хоть каплю жалости. Но толпа вокруг молчала. Пожалуй, истеричную злость еще можно было бы понять. А тут никто гнилого яблока не бросил!
“Его не хотят унизить,” — вдруг сообразил Юрий. — “Его именно убить хотят. И хотят этого все.” Если заезжие поначалу могли бы и не понять происходящего, то по напряженному угрюмому молчанию бомонцев любой бы уже догадался, что дело тут нешуточное.
На край помоста шагнул глашатай в клетчатой накидке гербовых цветов Бомона, с вышитой женской фигурой на груди.
— Святая Беос, — зашелестело по толпе. — Защити нас от потрясений!
Глашатай подул в гнусавый могучий рог и раскатил перед собой свиток.
— Гости славного Бомона и добрые горожане! Злокозненный сей Лисан Жабовар, бывший старостой поселения Дрозды, оного звания за преступления лишен! Преступления же суть: ворожил он на яйцах куриных!
— Нехрен яйца хватать! — заорали в толпе. — Маслобойки встали!
Глашатай снова подул в рог и подождал тишины. Продолжил:
— Чародейством непознаваемым совращал с божьего мира невинных отроковиц, при живой жене.
— Козлина! — громче звучали женские голоса.
— Деревню свои податями умучил, ободрал, как охотник белку! Но деньги оные не в казну Бомона, но на свои потребы пустил. Чем сделал жителей деревни своей неисправными в платежах налогов. Многие из той деревни побежали, а иные до сумы умучены бысть!
Толпа взревела:
— Что-то не так!
— Деньги взад!
— И черенком протолкнуть! — крикнул пацаненок с невидимой в темноте крыши.
Толпа засмеялась. Но нехорошо, не по-доброму.
— И главное, задумал колдовством извести благородного рыцаря!
Услышав о рыцаре, Зафира потянулась вперед. Глашатай же продолжил:
— Продав странствующему рыцарю изюм, злокозненно выковырянный из булки…
— Из одной? — звонко крикнул давешний пацан.
— Деревня бедная, — басом ответили из толпы, — двух не набралось.
— А зачем рыцарю-то изюм? — вполголоса удивилась над ухом Константа.
Глашатай выдохнул:
— Наконец, храбростью и умом рыцаря чароплет изловлен бысть. Поглядите все на храброго защитника!
Из темноты навеса к краю помоста вышел рыцарь. Зафира чуть не на плечи Юрию влезла; судя по ахам, не она одна это пыталась проделать.
— Какой высокий!
Юрий, внезапно ощутив укол ревности, буркнул:
— На помост поставь — и пони выйдут в кони!
Но Зафира пропустила шпильку мимо ушей. Юрий посмотрел на храбреца.