Страница 133 из 149
- Не упрямься, Елена, – говорит он, словно причитает о поведении несносного ребёнка. – Знаешь, всем станет намного проще, если ты пойдёшь на контакт.
- Чем? – Это спрашивает моя надежда.
Но мой сиплый и слабый голос подтверждает её ничтожность, отчего я мгновенно жалею, что вообще дала ему понять о её наличии во мне. Он это улавливает, обдумывает, и вывод, к которому он приходит, ему не по душе, словно есть что-то в нём досадного. Развернувшись в половину корпуса, он берёт с подноса стакан воды и протягивает его мне. Но моя реакция неизменна, я даже головой отрицательно не качаю. С несколько секунд он ждёт, протянув руку, но недолго.
- Может, ты хочешь сока? – спрашивает он, поставив этот стакан и указав на другой.
Я снова молчу. Не моргаю, просто смотрю на него пустым взглядом, отражающим то, что у меня внутри.
Кажется, он не из терпеливых. Минута – вот, насколько его хватает. Его взгляд пропитывается недовольством, когда он обратно откидывается на спинку стула и хмыкает, скрывая в этом звуке что-то ехидное.
- Хорошо, – произносит он, но по тону его сильного голоса хорошего в его словах ничего нет. – Я на самом деле хотел обойтись без этого, но ты, Елена, меня просто вынуждаешь пойти на крайние меры. – Улыбка, которую он выдает не выглядит настоящей, больше озлобленной. – Скажи мне пожалуйста, насколько тебе дорога жизнь Марии Датской, нынче известной тебе, как Мария Майер – твоя приёмная мать?
Моё сердце ухает в пропасть, в ушах поднимается гул. Все мои мысли усердно пытаются обработать услышанное.
Марии Датской.
Виктор Датский.
Это просто немыслимый водоворот повторений, желающий расколоть мой череп на части.
- Что? – хриплю я и качаю головой, желая, чтобы он в сию же секунду взял свои слова обратно.
Вот теперь он улыбается по-настоящему.
- Насколько дорога тебе жизнь твоей приемной матери, Елена? – повторяет он медленнее, словно намекает, на какие именно слова я должна реагировать.
Но в моей голове хаос. В ушах уже стоит рёв, подобный тысячам рвущих на всей мощности моторов. У меня не получается собраться. Не по тому, что мне не дорога жизнь мамы. По тому, что я не могу принять услышанное, хотя и заставляю себя заговорить. Но вместо этого начинаю лишь усердней качать головой. Он лжёт. Должен. Здесь всё не настоящее, его слова в том числе. Просто ничего не могу поделать со слезами, прорвавшимся уже на мои глаза. Я их смаргиваю.
- Это – неправда! – говорю я совсем не то, на что он хочет услышать ответ.
И его взгляд, сменившийся настойчивостью, это подтверждает.
- Вся твоя жизнь, Елена, – неправда, – он добивает, но выглядит при этом так, словно меня жалеет. – Родители – не родные. Фамилия – чужая. Дата рождения – вымышленная. Я уже не говорю о том, что ты знаешь о своей сущности – обман, обман, обман. – Он разводит руками в стороны, будто недоумевает над сказанным, а потом соединяет ладони между собой, переходя на лёгкий, заботливый тон. – Но вот ведь не задача, что я являюсь, по сути, единственным, кто желает сказать тебе правду.
Я трясу головой. Нет, он, наоборот, тот, кто собирается окончательно изуродовать мою жизнь своими словами. И сейчас он довольствуется моей реакцией, весьма горделивая ухмылка взбирается на его губы, когда он подаётся вперед, упираясь локтями в колени.
- Я расскажу тебе всё, – начинает он по новой давить меня своей вежливостью, от которой меня просто тошнит. – Только для начала давай установим несколько правил. Первое – твоё физическое состояние должно находится на высшем уровне: ты пьёшь, ешь всё, что тебе приносят, хорошо спишь и позволяешь врачам следить за твоими показателями, – он немного медлит, позволяя осмыслить его наставления.
Но, когда он собирается возобновить перечислять правила, я не выдерживаю.
- Зачем вам это всё? – я пытаюсь повысить голос, чтобы дать понять, что не намерена его слушаться, но тот по-прежнему слаб, и у меня получается лишь шипеть. Поэтому я собираю все свои силы и сажусь, чтобы выглядеть убедительней. – Я не хочу принимать вашу пищу, воду, всё, что предлагаете, и то, что находится в этом месте. Не-хо-чу! – наконец, у меня получается процедить, показав всё своё отвращение. – Я просто хочу – умереть.
Я сама не ожидаю, что самое глубокое желание вырвется на свободу, но мне становится непередаваемо свободно без него. Однако, мне кажется, Виктора ничем не сломить. Он принимает, каждое моё слово как приятную вещь для себя.
- Я отвечу на твой вопрос чуть позже. – Заодно ещё и игнорирует. – Сейчас мы с тобой вернёмся к правилам.
И словно ни в чём не бывало продолжает:
- Второе правило – ты больше не позволишь себе разговаривать со мной подобным образом. Я хочу уважения с твоей стороны. Не забывай, благодаря кому ты, Елена, живёшь и дышишь.
Ничего не могу с собой поделать, я начинаю смеяться тихим и нервозным звуком. Хотя, по правде, я не знаю, что со мной происходит, одновременно со смехом слёзы душат горло эмоциями. Сумасшествие, признаюсь я себе. И в этой комнате сейчас находится два сумасшедших: я и Виктор, полагающий, что я действительно обязана его благодарить за жизнь, которую считаю в какой-то степени отвратной.
Но он непоколебим, ни один мускул на его высеченным из камня лице не дрогнет от моей реакции. Разве что его яро устремлённые на меня глаза наливаются злостью. Он снова запросто меня игнорирует.
- И третье, – говорит он на этот раз строже, отчего я понимаю, что сейчас прозвучит самая важная для него вещь, – ты смиришься со всем, что от тебя будет требоваться в будущем,
тебе запрещено пробовать всё испортить, в независимости от того, как ты будешь к этому относиться.
Веселье, чем бы оно ни было вызвано: нервами или глупостью, развеивается из меня. Теперь в моём теле растёт напряжение, вызванное последними словами.
- Если вы...
Я не договариваю, он даже вида не подаёт, что я предприняла попытку заговорить. Его голос твёрже самой стали, заставляет меня мгновенно замолчать.
- Если ты, Елена, – выделяет он, давая понять мне, что он всё же слышал меня, – нарушишь хотя бы одно из них, то я незамедлительно отдам приказ убить твою мать. – На одну ровную секунду он делает паузу, чтобы снисходительно ухмыльнуться мне, а затем говорит, вырывая из моих лёгких вдох. – Не только приёмную, но и твою настоящую. Учти, Анна жива до сих пор лишь по тому, что я надеялся найти тебя и использовать её, как хорошую мотивацию для сотрудничества. Твоё неповиновение – означает то, что она мне больше не нужна.
Пропасть. Я снова падаю с немыслимой высоты в глубокую пустоту. Только на этот раз я нахожусь точно в сознании. Но это понимание всё равно ничего не меняет. Вокруг меня оседает ощутимый мрак, и перед глазами на какое-то время всё темнеет.
Есть только я и последние слова Виктора.
Когда я буквально заставляю себя сконцентрироваться на реальности, то вновь вижу перед собой протянутую руку со стаканом воды. Искренность возвращается в его улыбку на лице.
- Воды? – спрашивает он.
И я понимаю, что на сей раз это не любезное предложение. Это – выбор: подчиниться или обречь всех на смерть.
С несколько секунд я смотрю на стакан, уже ощущая, как прохладная вода стекает в мой организм. Я практически чувствую её свежий и мягкий вкус у себя во рту. Я жажду её. И мне стыдно признаваться, что рада такому стечению обстоятельств. Стыдно за то облегчение, что я испытываю от мысли, что больше не придётся притворяться сильной и гордой, имея существенную отговорку. Теперь взять и выпить воду – является правильным.
И я беру стакан из его руки, жадно пью большими глотками, игнорируя кратковременную боль в горле. Но только, когда почти допиваю всё, понимаю, что настоящего удовольствия мне это не принесло. Только физически.
Стакан пуст, когда я возвращаю его Виктору, сам он доволен, принимая его из моей руки.
- Ну, вот, так-то намного лучше, – говорит он, вновь обращая на меня взгляд. – Я рад, что мы пришли к компромиссу. И теперь я могу ответить на твой вопрос: зачем всё это нужно.
- Нет, – перебиваю я его.
Помню, что мне нельзя делать подобного, но я ведь не грублю ему.
- Датская, – с трудом выговариваю эту фамилию, горло сдавливает, всё во мне не хочет продолжать выяснять правду, но я должна знать. – Кем вам приходится моя мать?