Страница 15 из 32
Но начиналось все правильно, по легендам о таежных охотничьих заимках, где моток бересты, спички, соль, дрова, оставшиеся продукты ждали пришлого путника, жженного ветрами и морозами, промокшего под осенним дождем, заблудившегося в лесу. Как выяснилось, легенды наивные, применительно к нашим местам.
Сухие сосновые бревна я пилил в моховой низине, подальше от будущего жилья. Потом подтаскивал их к бугру. Готовую раму со стеклом привез из города. А печку-буржуйку сварил на заводе отец и по возможности приезжал, помогал мне собирать жилье. Железо на крышу, доски, рубероид и печную трубу дали нам тогдашние арендаторы озера – заводские рабочие, охотники, рыболовы, хозяева. Они чистили озеро и зарыбляли культурными травоядными видами карповых, правда, как оказалось, – зря. Не выжили карпы, толстолобики, белые амуры в озерной торфяной и щелочной воде. А может быть, и другие причины были их неудавшегося поселения. Не принял Хозяин чужую рыбу без спроса?.. Или гигантская Щука-золотое перо выбила пришельцев? Из тех, тридцатикилограммовых щук, о которых, по словам отца, сообщалось в газетах послевоенных лет?.. Арендаторы говорили, что видели на озере щуку, сравнимую на вид со старым сосновым топляком. Она перепрыгивала через сети и дырявила их, в то время еще не китайские паутинки, а из крепкой капроновой нити.
Был у арендаторов на озере свой дом с банькой, кухней и даже – гаражом. В этом гараже-сарае держал сторож Дмитрий Николаевич свой «Запорожец», по тогдашнему прозвищу – «горбатый»… Мне же автомобиль больше напоминал жука. Как-то теплей было так называть эту маленькую хозяйственную машину. Чтобы подъехать к дому на своем «жуке», строил Дмитрий Николаевич дороги, своими руками, в одиночку. Гатил болота, сколачивал мостки. Развел он и огород рядом с домом, сделал погреб-ледник, вырыл колодец. Лодки содержались при Дмитрии Николаевиче причаленные в одном месте, под замками. Были на причале широкие удобные плоскодонки с распашными веслами, юркие ботники под одного человека, металлические лайбы.
Стоял у сосны даже «Прогресс» (возможно, самодельный) клепаный, тяжелый. Но остальные лодки были легки на ходу, все с дюралевыми днищами и стланями. Приходил я к Дмитрию Николаевичу и, поговорив с дороги о погоде, рыбе, а то и сполоснув стакан, брал весла и шел к воде, брызжущей солнцем. Ловил рыбу, подставлял лицо ветру и думал легко, как думается, когда тебя где-то ждут, и все у тебя налажено, есть семья и, наверное, любовь. Если бы так было всегда…
Жил с Дмитрием Николаевичам и молодой пес Дунай – западно-сибирская лайка. С легкой руки моего сынишки Женьки, тогда еще, наверное, шестилетнего, стал пес Журнайкой. Приходил этот самый Журнайка к нам в гости к землянке, убегал от сурово-строгого Дмитрия Николаевича, поскольку был еще щенком-подростком, отданным в лес на воспитание, и катались они в обнимку с Женькой по бугру, хрипя от показной ярости, и мешали мне мастерить стол и лавки у землянки. Помогал мне все это обустраивать мой старший – Димка. Кряхтя, подтаскивал он мне звонкие бревнышки-стойки. А по склону бугра жена Ольга собирала чернику и поредевшую уже землянику.
Вкопали мы у землянки столб с новым рукомойником, сделали полочку для мыла и зеркальца. На нары положили одеяла и завесили пологом. На столике в землянке стояли кружки, стаканы, стопки, посуда из нержавейки под первые и вторые блюда, ложки, вилки, котелки, чайник.
Не часто, но приходили мы к жилью. За это время землянку обжила мышь. Ее выследил хорь, и не стало первой постоянной жительницы. Поселялись и другие мыши. Они раздраженно гремели по ночам вымытыми тарелками и утром мы иногда обнаруживали в них мелкий мышиный горошек. Это, очевидно, была месть обозленных грызунов, поскольку хлеб мы подвешивали к потолку. Появлялись здесь и землеройки. Но снова захаживал хорь и наводил порядок. Он проделал во мху между бревнами круглый лаз. Хотя в него и дуло, но мы не стали его закрывать.
Однажды на окне устроили свой дом земляные осы. Наверное, те самые, которые жалили меня в шею во время строительства жилья. Я тогда зацепил лопатой куст, под которым были осиные норки. Осы, по всей видимости, считали бугор своим и, рассудив так, устроились под готовой крышей, где не капало и не дуло. Я убрал гнездо и положил в дупло осины. Но все равно разъяренные насекомые всю ночь гудели в землянке и пытались пробраться ко мне под полог. Ж-ж-алить, очевидно…
В один из приходов к Озеру мы не нашли в землянке полога, одеял, посуды. Рядом с разграбленным жильем сиротливо стоял столб без рукомойника. Даже мыла не было на полочке. Но, может быть, его стянула сойка? Не хотелось верить, что и эту мелочь взяли люди…
В следующий раз обедать пришлось, сидя на траве. Стола и лавочек уже не было. Рядом с землянкой лежали разбитые бутылки, а от живой сосны по северо-восточному склону бугра остался только пенек, сочащийся смолой.
Со временем с землянки сняли железо. Сожгли дом заводских арендаторов. Не стало на озере лодок. Одна из них, видимо, простреленная, какое-то время торчала из воды, словно поплавок, но в первую же осеннюю шквалистую бурю затонула. А потом остекленело Озеро, и лег на него иней, как ложится на захолодевшую душу нежданная печаль.
С устойчивым ледоставом мы снова навестили Озеро. Поправили крышу, выложив наскоро березовыми жердями. (С тех пор, сколько людей ни ночевало под ней, больше она не ремонтировалась). Все уже делалось теперь наскоро, как-нибудь… Не надеялись больше на порядочность пришлых людей, хотя конечно хотелось бы думать, что большей частью ночевали в землянке именно порядочные люди, если бы не те… Сколько их, один, двое?.. Котелки теперь привозились с собой или прятались, как топор и прочее. Забегая вперед, скажу, что когда «первородная» труба от буржуйки прогорела, ее кто-то и кое-как обернул листом ржавья, и все равно было дымно. Но заменить ее не нашлось никого, даже из тех самых многочисленных соавторов-строителей. Приятель Пашка в одну из весен приволок новую трубу на своем хребте и водрузил на буржуйку.
Подремонтировав жилье, мы ловили на озере окуней. Бегали к жерлицам по прогибающемуся тонкому льду, изредка снимая некрупных щук. Слушали на закате, как трещат от мороза деревья и ухает разломами стынущий залив. Наверное, в это перволедье сын Димка и назвал озеро Озером Своего Детства, как и я когда-то назвал его так. Нас было трое. Отец, я и мой старший сын. Мы просто стояли и смотрели на Озеро. Луна лежала на прозрачном льду, словно в черной бездне и одновременно горела над нами. Под ней, бесстыдно обнаженной, темно и хмуро стоял сосновый бор на противоположном берегу. На изломе берега серебрился инеем камыш, впаянный в лед. Озеро светилось неярко и зыбко. По нему бежала лунная дорожка. Было морозно, тихо, и на сердце лежала какая-то сладкая тоска, о которой не хотелось говорить вслух. Мы повернулись и ушли в землянку, греться у печки, пить крепкий чай и слушать приемник.
Димка запомнил эту ночь. Он мне об этом говорил. Наверное, и отец помнил свои ночи, в череде подобных, но теперь его нет. Он ушел… Как раньше уходил в лес.
Уходил далеко: в гул сосновых боров,
В синь озер, напоенных дождями,
Где лениво плывут косяки облаков,
Тихо грезит камыш над волнами.
Может быть, он и ушел в синь озер и шорох падающих дождей, в эти призрачные лунные ночи. Иногда мне кажется, что он присутствует рядом со мной в тех местах, где когда-то мы были с ним. Поэтому, я редко поминаю его за столом, а большей частью делаю это в лесу. Там я говорю с отцом, высказываю давние детские обиды, наверное, справедливые; иногда ругнусь, как мужик с мужиком, перекладывая на него вину за тычки судьбы, но, в конце концов, мирюсь с ним, извиняюсь, вспоминаю только доброе, прощу прощения.
С весенними оттепелями мы возвращаемся к Озеру. Вначале я открываю сюда путь один или с напарником-приятелем, без детей. Со случайными людьми в лямку не впрягаюсь. Лучше уж тогда одному заночевать у Озера, под настороженным взглядом Хозяина. Первые после зимы встречи с Озером нередко лишь – трата сил. Надо пробиться к месту по рыхлому в лесу снегу. Откопать землянку, заготовить дров на долгую еще ночь. И случается, что застаешь Озеро еще спящим. Вяло поклевывает мелкий окунек, трепещет бесполезно кивком, а то и совсем перестает клевать.