Страница 54 из 67
Дороня не заметил, как дремота утянула в пучину сновидений, голос Губаря выдернул обратно:
— Просыпайся, казак! Приехали. Вона Москва.
Дороня наклонился, зачерпнул искристого снега, растёр лицо. Умывание прогнало остатки сна, взор стал яснее. Дороня повернул голову, рассмотрел сквозь покрытые инеем ветки и морозную дымку купола церквей и крепостные башни города.
— Заедем прежде в слободу на Швивой горке, знакомца надобно повидать. Не знаю, жив ли он...
Знакомцем, о котором помянул Дороня, оказался Хромоша. К его дому и подъехали розвальни казаков. Встречать их вышла высокая молодуха в расстёгнутой душегрее. Сердце у Дорони ёкнуло:
«Ужель и Хромоша упокоился? Ведь бобылём жил. Откуда жёнка? Не иначе, дом другие хозяева заняли».
Женщина окинула их любопытным взглядом, спросила:
— Кого ищете, добрые люди?
— Кузнец Хромоша здесь ли проживает?
— Здесь. Проходите в избу. Захворал хозяин.
Молодуха повела казаков через тёмные сени. Губарь споткнулся, хотел выругаться, но удержался от греха. В избе было немногим светлее, чем в сенях, дневной свет едва пробивался сквозь узкие слюдяные оконца. Казаки вошли, сняли шапки, перекрестились на икону в красном углу, обратили взор на скамью у боковой стенки печи. Там, укрытый с головой тулупом, лежал Хромоша.
— Матрёна, кто там? — Из-под тулупа показалась лохматая седая голова Кондратия. Бледное, испещрённое морщинами лицо расплылось в улыбке. — Дороня! Гость желанный. Один сподобился приехать али с Ульяной?
— Один.
— Жалко, на Ульянушку, на Аникея да на Дмитрия поглядеть бы. Как вы там, на Яике? Прижились ли?
— Приживаемся, Кондратий.
— То хорошо. Уж прости, встать да встретить, как полагается, не могу. — Хромоша обратился к женщине: — Матрёнушка, попотчевай гостей, усади за стол. Глянь, что там у меня съестного имеется. Браги и грибочков не забудь.
— Не беспокойся, Кондратий, мы на малое время. Надобно до темноты князя Дмитрия навестить по делу важному.
— Ну, раз так, — разочарованно вымолвил хозяин.
Матрёна запахнула душегрею.
— Дядя Кондрат, если помощь не нужна, то я домой. Детишек кормить пора.
— Иди, Матрёнушка, спаси тебя Бог.
Когда женщина ушла, Дороня сказал:
— Я, грешным делом, решил, ты себе молодую жену завёл на старости лет.
— Жена, да не мне дана. Соседствую я с Матрёной и её мужем. Добрые люди, помогают мне, одинокому и больному.
— Что за хворь?
— Был грех, выпил лишку на Рождество Христово да и провалился по пьяному делу в прорубь. — Из груди Хромоши вырвался хрип, продолжительный надсадный кашель прервал речь, лицо покраснело. Отдышался, указал на стол. — Питьё в ковше. — Дороня подал. Хромоша отпил из ковша, продолжил: — Люди спасли, дай им Бог здравия. Жив остался, только напали на меня лихоманки: Знобуха с Костоломкой, а к ним Грудица на помощь подоспела. Вот лежу теперь.
— И у меня случилось такое в Пскове, сдюжил, и ты болесть одолеешь, — успокоил Дороня.
— Дай Бог. Может, отпустит хвороба старого кузнеца. Хотя ей всё одно, что царь, что пономарь. Слышал от стрельца, с коим в то Рождество бражничал, государь наш, Иван Васильевич, немощен. Стрелец тот царя перед тем в Кремле видел, когда на страже стоял. Сказывает, при немногих годах государя подобен он старику древнему, и всё от хворости внутренней. Видать, недолго царю нашему осталось.
— Всё от Господа. А от нас гостинец, рыбки мороженой и вяленой из Яик-реки. — Дороня положил на стол рогожный мешок — Тебе отдельно приготовил, а эту рыбу везли Пантелеймону Рыбарю, спасителю Ульяны. Помер он... Чернец, что в их избёнке живёт, от подарка отказался.
— Царствие небесное Пантелеймону. А от гостинца не откажусь, я не монах-постник. Уходить будете, в сенях оставьте. Матрёна придёт, найдёт рыбе место...
Зимний день короток, свидание с Хромошей продлилось недолго, Дороне предстояла встреча с Хворостининым.
В этот раз князь оказался дома. Дмитрий Иванович встретил Дороню, как родного, усадил за стол, выпили за встречу зелёного вина. После первой чары Дороня поинтересовался:
— Как, Дмитрий Иванович, чада твои поживают?
— Слава Богу, живы и здоровы. Сыны мужают, дочь, Авдотья, в пору вошла. Сосватали уже. Тепло настанет, за Степана Годунова отдавать будем. Такие дела, казак Молодые растут, стариков на погост несут. Вот и мы с тобой уже не те. Слаб я стал против прежнего, болезни одолевают.
— Врагов лютых били, воевода, и хвори поборем.
— Поборем, если Господь даст.
Малое время помолчали, помыслили каждый о своём. Разговор продолжил Дороня.
— Братья, сёстры здравы ли?
— Сёстрам что будет, они за добрыми мужьями, как за крепостной стеной: Мария за Борисом Замыцким, а Анастасия за Фёдором Пожарским. Братья по-прежнему служат. Фёдор — в посольских делах, Андрей — в ратных. И ещё у нас радость приключилась. Петра из польского плена вызволили, четыре сорока соболей и три тысячи рублей за него отдали. Всей родовой собирали. Вернулся, здоров, не покалечен. Прохора вашего частенько вспоминает, молвит, если бы не он, то лежать бы ему под Кесью.
Помянули чарой Прохора. Хворостинин закусил мочёным яблоком, спросил:
— У тебя что? Как Ульяна, крестник мой Дмитрий? Живы, здоровы ли?
— Здоровы, князь.
— Тихо ли у вас на Яике?
— Тихо, да завелось лихо. Атаман Барбоша гонца перенял, тот поведал, мол, Урус подбивает крымчаков на Москву идти. Донести бы о том царю, с этим и явился.
— Постараюсь, чтобы узнал о том государь. — Князь пригладил усы, пристально посмотрел на Дороню, ухмыльнулся по-доброму: — Вижу, ещё о чём-то просить хочешь.
— Хочу.
— Хочешь — не мнись, молви.
— С ногаями того гляди колгота выйдет, а у нас зелейные припасы для огненного боя истощились, да и пищалей бы раздобыть...
— Кому?
Дороня смутился.
— Казакам, кои государя почитают.
— Ой ли? Лукавишь, казак.
Дороня потупился:
— А как иначе? Иван Васильевич волгских и яицких казаков не жалует. Мы тут с Яика рыбки к столу государеву привезли, икорки, балыков, может, смягчится, и тебя, князь, не забыли.
— Мзду даёшь? — нахмурился Хворостинин.
Дороня хитро глянул исподлобья.
— Гостинец, Дмитрий Иванович.
Князь хмыкнул.
— Ох, хитёр ты, Дороня. А о том, что царь не жалует казаков, напрасно молвил. В начале зимы приехали в Москву от Ермака сеунчеи, атаманы, есаулы да казаки с дарами многими. Били челом государю царством Сибирским.
Удивление и радость выплеснулись из Дорони:
— Вот так Ермак! Вот так атаман! Одолел-таки сибирцев.
— Одолел. За то и обласкан государем, и атаманы его тоже.
— Где же те сеунчеи? Уехали?
— Слышал я, в Замоскворечье по домам стрелецким и посадским расселены, а большинство на постоялом дворе Шубина остановились, недалече от храма Флора и Лавра...
Не утерпел Дороня, в сумерках направил стопы к указанному Хворостининым месту. Деревянный храм покровителей скота и домашних животных нашёл быстро, а от него разыскал постоялый двор Шубина. То, что казаки там, понял уже на подходе, по пьяным голосам и знакомой песне. А она струилась по улице:
Пока дошёл, песня кончилась, следующая, с бражным духом и запахом кушаний, окатила при входе в кабак на постоялом дворе.