Страница 4 из 67
— Пора узнать, что за птицу мы умудрились полонить, — Севрюк склонился над крымчаком, — стоит ли возиться с ним. Если негожий язык, лишим басурманина жизни.
Татарин стал извиваться, тщетно пытаясь освободиться от пут.
Дороня ухмыльнулся:
— Уразумел, о чём речь ведём. Жить хочет, нехристь.
— Коли хочет, расскажет всё как есть. — Севрюк склонился над пленником, поигрывая ножом.
Смуглолицый, бритый наголо, большеглазый татарин не испугался. Спокойно ответил:
— Не грози, урусут! Моя твой нож не боится и смерт не боится.
— Ишь, по-русски лопочет. — Севрюк пронзил татарина гневным взглядом. — Упрямиться вздумал! Тогда умри, собака! — Старшой занёс руку для удара, её перехватил Дороня.
— Позволь с ним перемолвиться.
Севрюк высвободил руку, недовольно произнёс:
— Перемолвись, если толк будет.
Дороня подсел к пленнику. Про себя отметил, что тот немногим старше.
— Где русскому языку научился?
Татарин недоверчиво покосился на Дороню, но отмалчиваться не стал.
— Меня Караман зовут. Я не воин, моя ногайский кон на Москва гонял, продавать помогал. Потому язык урусутов знаю.
— Молвишь, на Руси торговал?
— Торговал.
— В Крыму торг людьми русскими не вёл?
— Не вёл.
— Зачем на Русь идёшь?
Караман потупился, не поднимая головы, заговорил:
— Хотел своя кон купить, на Русь барыш получить, в Сарайчик ехать. Там буду Акгюль — дочь Ашима из сильный ногайский род мангыт — в жёны брать. Ашим саудагер, купец у вас называется. Мой отец с Ашим дружбу водил, обещал родня стать, дочь за меня отдать, когда большой станет. Ашиму калым давать надо. Моя у Саттар-бека акча брал, кон много покупал. Кон на Русь не добрался, умирал. Вся умирал. Моя беку должен стал, он у отца кон забирал. Отец не давал, бек его, и меня, и брат Мансур плётка бил. Отец болел многа. Ашим дочь за меня отдавать не хотел, говорил, калым надо, или Фархад заберёт, а Саттар-бек велел с ним на Русь идти, гьанимет добывать, бакшиш с урусут брать. Тогда бек долг вернуть и Акгюль в жёны взять.
— На Москву за ясырём да за зипунами навострился, поганец! Люд русский грабить да убивать! — вскинулся Севрюк, лезвие ножа сверкнуло в руке казака.
Караман виновато опустил голову, но тут же поднял снова. В глазах и словах татарина появилась твёрдость:
— Десять ел уходил, когда ваш воевода Адаш-бек урусутские воин приводил, наш улус грабили, мой брат рука рубил. Без рука Мансур какой воин... Я терпел. Брат Мансур много воевал, беш-баш на чужой земля ходи, урусут губил. Баба говорил: «Не убивай, кон паси, торгуй, караван провожай, как я делал и мой баба делал», Мансур отец не слушал, Аллах покарал. Караман не любит война. Урусут убивать татар, татар — урусут, это плохо. Мир нада, торг нада.
Караман волк убивал, баран, человек не убивал. Отпусти, моя воевать с урусутом не будет, моя пойдёт Сарайчик, Акгюль ждёт.
Севрюк заткнул нож за кушак, нависая над пленником, изрёк:
— Поразмыслим, что с тобой содеять. Прежде молви, что знаешь. На какие грады войско ваше идёт и почто ты с сотоварищем от него отбился?
Караман не ответил.
Дороня угрожать не стал, по-доброму спросил:
— Почему говорить не желаешь?
— Свой род смерт не хочу.
— Смерть не только твоих родовичей и иных татар ждёт, но и многих русских людей, с коими ты миром жить и торг вести хочешь. Если скажешь, куда твой бек воинов ведёт, ему заступят путь, тогда, может, и повернёт он обратно, и не будет смертей русских и татарских. Или боишься бека?
— Нет. Саттар-бек плохой. Отец бил, Мансур бил, кон забирал. — Караман на миг задумался, затем продолжил: — В степи говорят: «Пришёл за айраном, не прячь посуду». Скажу правда. Обман не будет. Царевиш Магмет и Али на Рязан идут. Саттар-бек был бинбаши, стал темник, тепер два тумен на Заразский град ведёт. К нему ехал. Саттар меня к Магмет посылал, Магмет обратно отправил. Велел говорить, что ертаул засека одолел, на Рязан скачут. Теперь урусутский воеводы к Рязанский земля пойдут, а Саттар-бек Заразск на Остер реке жечь будет.
— Разделились?! — воскликнул Севрюк.
— Делился войско, делился. — Караман закивал головой.
— Это надо же, репья псу под хвост! — Севрюк вновь глянул на Дороню. — Ох, и коварны! Когда ж мы их проглядели?!
— Хитры бисовы дити. — Поляничка потянул себя за длинный вислый ус.
— Хитры, — согласился Севрюк, — в двух местах засеку пройдут, и по времени разно. Такое уже бывало. В изобилии у них измыслов: то лукавца подошлют с лживыми сведениями, то чучела на заводных сажают, чтобы числом более быть. Знаем мы и эту их татарскую хитрость — в одну сторону из лука прицеливаться, в другую стрелять. — Кинув взор на крымчака, переспросил: — Молвишь, к Николе Заразскому тьмы поведут?
Караман вновь закивал:
— Саттар-бек с Девлет-Гиреем на Заразск ходить будут...
— Девлет-Гиреем?! — дёрнулся Севрюк.
— С ним, с ним! Моя не врёт. Хан в сотня Саттар-бек. Он в простой воин одевался, только Караман его узнал. Моя Девлет-Гирей раньше видел...
— Вот так весть! Коли всё разумно сделать, то можно самого царя крымского пленить. К Ермаку поспешать надо. До темноты у Змиева бугра будем, а там...
— Не надо! — перебил Севрюка Караман. — Моя Змиев бугор знает. Там смерть вам будет. Мегмет умный, ещё два воин к Саттар-бек послал. Один сгинет, другой доскачет.
— Гонцов нам не перехватить, а до Ермака ещё можем успеть, покудова крымчаки путь не переняли.
— Може, вин брэшет, — засомневался Поляничка.
— Вот это мы и проверим. — Севрюк бросил взгляд на пленника, ухватил рукоять сабли: — Ежели, не приведи Господь, крымчаков встренем, с ним от погони не уйдём.
Дороня встал между Караманом и Севрюком.
— Ты, старшой, с расправой не спеши. Верю, не врёт он. Сохрани ему жизнь. Отвезём татарина к атаману, конь его при нас, на нём и доставим.
Севрюк махнул рукой:
— Будь по-твоему, сажайте его. Да побыстрее, скоро вечереть начнёт.
Дороня при помощи Полянички усадил Карамана на коня, намотав на руку конец верёвки, которой связали пленника, сел на Буйнака.
— Держись крепче, басурманин.
Караман одарил казака благодарным взглядом:
— Твой сердце добрый. Скажи свой имя, буду молить Аллаха, чтобы помогал тебе.
— Молись о том, чтобы самому живу до своей Акгюль добраться. А зовут меня Дороня Шершень.
— Дороня хороший, помогай мине.
Севрюк не выдержал:
— Сунь ему кляп, больно говорить горазд. А ну как удумает на помощь звать...
— В тягость ему будет, — возразил Дороня, но кляп в рот пленника сунул.
— И что же ты такой сердобольный. Уж за осемнадцать лет, а ума всё нет. Интересно мне, что бы татары и турки с тобой содеяли, попадись ты им в прошлом году.
— Пусть сначала возьмут, не по зубам им Дороня Шершень.
Севрюк покачал головой:
— Не накликай беду, казаче...
Накликал. Он же первым увидел крымчаков. Буйнак вынес его из ложбины, когда остальные оставались невидимы врагам. Остановив коня, Дороня обернулся, негромко бросил:
— Татары! Уходите, я их уведу.
Буйнак, повинуясь хозяину, помчался прочь от ложбины, увлекая за собой три десятка татарских всадников...
Дороне не удалось избежать плена. Татары скакали охватом, загоняли разведчика, словно дикого зверя. Дороня метался из стороны в сторону, надеялся найти лазейку, но её не было. От степняков уйти трудно. Волосяной аркан, ловко накинутый крымчаком, обхватил руки и грудь, вырвал из седла. Волоком и доставили казака в стан. Избитого, со связанными руками привели на суд к старшому, бросили на колени у его ног. Дороня задрал голову, с ненавистью глянул на предводителя: чернёный шлем с серебряными змейками украшен тремя орлиными перьями, вытянутый подбородок, рыжая бородёнка, выпяченная нижняя губа, припухшие веки, холодный взгляд маленьких пронзительных глаз, в черноте которых читалась внутренняя сила и жестокость. Предводитель заговорил. Мордастый толмач медленно переводил слова: