Батый заплатит кровью!

— Нечего таращиться на Иванко, глупая, — сказала Офка, дёрнув Гордёну за руку. — Посадник уже женат и детей имеет. Да и староват Иванко для тебя.

— Ничуть Иванко не староват для меня, — возразила Гордёна. — Не забывай, милая, я старше тебя на один год.

— Старше, но вряд ли мудрее, — усмехнулась Офка.

Она хотела вымолвить что-то ещё, но в этот миг подруг догнал запыхавшийся Терех, также облачённый в шлем и панцирь, в длинном плаще на плечах.

Произнеся приветствие, Терех заговорил с Офкой. При этом он старался не смотреть ей в глаза. Терех попросил Офку отойти с ним в сторонку, мол, ему необходимо поведать ей нечто важное и печальное.

— Что-то стряслось с Баженом? — испугалась Офка. — Он ранен?

— Бажен жив-здоров, — успокоил Офку Терех, перейдя с ней на другую сторону улицы. Терех глубоко вздохнул, собираясь с духом, затем произнёс: — Отец твой погиб сегодня на крепостной стене, его убило камнем, выпущенным из татарской катапульты. Я уже перевёз его тело к месту погребения возле Скорбященской часовни. Матушка твоя беременна, думаю, ей об этом лучше не говорить до поры до времени. Сестрице твоей Натке тоже лучше покуда не знать об этом. — Терех вновь тяжело вздохнул. — Прими моё сочувствие, Офка.

— Могу я взглянуть на тело отца? — каменным голосом спросила Офка. Её лицо покрылось мертвенной бледностью. Она пошатнулась и оперлась рукой о высокий тын, за которым возвышались двухъярусные боярские хоромы.

— Конечно, можешь, — ответил Терех. — Идём, я провожу тебя.

О своём горе Офка сразу же рассказала Гордёне, взяв с неё слово держать это в тайне.

— Матушке моей рожать скоро, нельзя её сейчас расстраивать, — пояснила Офка подруге.

Гордёна отправилась вместе с Офкой и Терехом к Скорбященской часовне, желая поддержать лучшую подругу в столь тяжком горе.

Скорбященская часовня находилась в Полотняном околотке Торжка, где проживали в основном ткачи и сукновальщики. Возле этой часовни было расположено небольшое кладбище, где уже давно никого не хоронили, так как расширяться этому скорбному погосту было некуда. С одной стороны возвышалась бревенчатая стена подворья женского монастыря, с других сторон теснились дворы и огороды горожан. Поскольку убитых и умерших от ран среди защитников Торжка с каждым днём осады становилось всё больше, по этой причине посадник Иванко распорядился свозить тела погибших ратников на все городские кладбища, в том числе и на заброшенный погост близ Скорбященской часовни.

Монахи и монахини, погребавшие убитых русичей, сначала жгли костры, чтобы отогреть мёрзлую землю и сделать грунт податливым для кирок и заступов. Прах знатных людей погребали отдельно от покойников из незнатного сословия. Для тех, кто вносил плату за погребение погибшего родственника, священники творили над могилой заупокойную литургию. Монахи также изготовляли гробы на заказ. Однако свободных рук для сколачивания гробов остро не хватало, поэтому большинство павших ратников погребали завёрнутыми в грубый холст.

Остывшее тело Труна Савельича было опущено в наскоро вырытую могилу также запелёнатым в холстяную ткань. Сотворив над прахом купца заупокойную молитву, два пожилых бородатых монаха и две молодые монахини в длинных чёрных мантиях привычными расторопными движениями стали засыпать могильную яму комьями стылой земли и глины.

С белым скорбным лицом Офка смотрела, как жёлто-коричневая земля, падая с лопат, постепенно укрывает труп её родителя, похожий на огромный кокон в плотной оболочке из неотбелённого холста. Офка не плакала, выказав свою душевную стойкость. Гордёна стояла рядом с подругой, обняв её за плечи. Терех стоял позади девушек, то и дело поднимая голову и оглядываясь на густые клубы дыма, расползавшиеся над городскими крышами и голыми верхушками лип со стороны объятой сильным пожаром западной стены Торжка.

Рядом с уже выкопанными могилами несколько монахов в длинных рясах и меховых безрукавках вгрызались заступами в мёрзлую землю, выдалбливая две новые могильные ямы. Чуть в стороне ещё трое священников разгребали сугроб деревянными лопатами, подготавливая место для новых захоронений. Расширяя погост, монахи разобрали изгородь и вторглись в пределы чьего-то огорода.

С похорон Труна Савельича Терех устремился бегом к полыхающей западной стене. Здесь уже собралось несколько сотен ратников, пытавшихся всеми средствами остановить распространение огня, не дать огненной стихии перекинуться на городские строения. Среди воинов тут и там мелькал блестящий ребристый шлем Якима Влунковича, который руководил тушением пожара.

Терех вместе со всеми вёдрами подносил песок, оттаскивал багром от домов и частоколов горящие брёвна, скатившиеся по крутому склону вала с разваливающейся в пламени крепостной стены. Ледяная корка, защищавшая городскую стену с внешней стороны, с громким треском лопалась под воздействием сильнейшего жара и большими кусками осыпалась в овраг. Гул пламени, пожирающего брёвна и тесовую кровлю, оглушительный треск ледяных глыб, крики людей, бегающих с баграми и вёдрами вдоль огненной стены — всё это наполнило Тереха глубоким отчаянием. Ему было очевидно бессилие новоторов перед огненным зельем мунгалов.

«Видать, Господь окончательно от нас отвернулся!» — подумал Терех, в сердцах швырнув себе под ноги длинный багор с железным остриём и крюком на конце.

Терех устало побрёл по какому-то переулку, снегом стирая с разгорячённого лица копоть и сажу. Неожиданно перед Терехом возник Яков, на котором была новая добротная одежда, яловые сапоги и шапка с меховой опушкой. Борода Якова была коротко подстрижена, а его впалые щёки полыхали горячим румянцем, оставленным банной парилкой. Яков мчался бегом, поэтому едва не сбил Тереха с ног.

— Куда несёшься как угорелый? — недовольно воскликнул Терех.

— Пожар тушить, куда же ещё, — ответил Яков, тяжело переводя дух. — Не могу я без дела сидеть, когда другие трудятся, не покладая рук.

— Угомонись и не спеши, друже. — Терех сплюнул на снег горький привкус пепла, развеявшегося в воздухе. — Вся западная стена от Дмитровской башни до Супоневской полыхает так, что не подступиться. Дрянь дело, приятель. Как догорит западная стена, нехристи сразу на штурм пойдут, тогда всем нам конец. Брешь, которая образуется после пожара в западной стене, втрое длиннее пролома на южном валу. Через эту брешь татары повалят в Торжок в таком множестве, что нам их будет никак не сдержать.

Терех внимательно посмотрел на Якова, на лице у которого не было ни малейшего уныния или огорчения после всего услышанного. Казалось, Яков пропустил мимо ушей всё сказанное Терехом, увлечённый какой-то мыслью, не позволяющей ему унывать.

— Ты чего такой бодрый? — насторожился Терех. — Во хмелю, что ли?

— Я ведь боярышню Славомиру здесь встретил, — не скрывая своей радости, ответил Яков. — Оказывается, Славомира тоже из татарской неволи недавно вырвалась. Посадник Иванко приютил её в своём тереме, как и Беляну.

— Ну и что с того? — проворчал Терех. — Какое тебе дело до Славомиры? Она тебе, чай, не родня.

— Не родня, это верно, — сказал Яков. — Однако я поручился перед одним человеком, что уберегу Славомиру от гибели и татарской неволи, что выведу её в безопасное место. Славомира и я находились в отряде воеводы Миловата, скрытно ушедшего ночью по льду Клязьмы из осаждённого татарами владимирского детинца. Добравшись до Переяславля-Залесского, я полагал, что избавил Славомиру и её маленького сына от татарской опасности. Но Батыева орда вскоре взяла приступом и Переяславль. Славомира угодила-таки в неволю к мунгалам. — У Якова вырвался досадливый жест. — Я и сам-то оказался в плену у нехристей. Однако Господь услыхал мои молитвы и помог мне вырваться на волю да ещё и вновь свёл меня со Славомирой, которая тоже сбежала от нехристей. Это просто диво дивное, не иначе! — Яков коротко рассмеялся, хлопнув Тереха по плечу. — Что скажешь на это, приятель?