Страница 6 из 10
…Ох, нет, нельзя, нельзя… всё любовью мне застит и желанием, если сейчас узнаю его… не надо, Орлик, не спеши, мне ясная, холодная голова нужна…
– Да что ж ты за злюка такая! – прорычал он с досадой, и сел рядом со мной, отшвырнув покрывало, в котором запутался.
– Ты же обещал вчера, – я поднялась, отодвинувшись от него.
Встать надо, чтобы ему соблазна не было…
– Обещал… – проговорил Орлик, – каменный я, что ли?!
– Не обижайся…
Она поднялась, сарафан мгновенно на рубашку набросила, вообще вся скрылась теперь, но как приятно тонка под ним… во, до чего дошёл, тонкость мне её дурацкая приятной стала казаться, я только второй день на неё гляжу, чего дальше будет?..
– «Не обижайся»… ты меня куда, в царёвы «соты» толкаешь? – может быть, заревнует и перестанет упираться? Ведь вижу, чувствую, люб я ей, так чего дурит, ломается?
– Так сходи, коли так тебе приспичило… – говорит-то спокойно.
Я посмотрел на неё, вот даёт… сразу расхотелось идти куда-то.
– Там беременные все, – сказал я, отмахнувшись.
Авилла прыснула и расхохоталась весело:
– Ну, ты… жеребец, однако! Прямо все?
– Кто и нет, уже не по нраву давно…
Вот чудная! Ну, и чудная девка! И смех такой, весёлый открытый, смеётся, потому что смешно ей, горлом журчит…
– Сколько же детей у тебя, Орлик? – наклонилась, умыться над тазом.
Я подошёл, взялся за серебряный кувшин:
– Давай солью, что ль?
– Ну, давай, – улыбнулась она мокрыми губами. – Потом я тебе. Так сколько детей там, в твоих «сотах»?
Я пожал плечами:
– Считаю я что ли? – вода полилась ей на руки, она плеснула в лицо себе, с удовольствием фыркая, взяла палочку для зубов. Смотрит на меня, ресницы мокрые, глаза блестят, светят даже.
– Хочешь, попрошу тёплой воды принести? – спросил я.
Она засмеялась:
– Да зачем же? И ледяная хороша.
Прополоскала рот, я подал ей ширинку всю в Берегинях. Она вытерлась и смотрит опять, розовая, глаза сверкают, солнце высвечивает ярко-синие и голубые искры в них.
– Умойся, Орлик, – сама теперь взяла кувшин.
Я послушался, как-то тепло на душе от этого её «Орлика», вчера ещё согрела, после подлостей всех…
Я тоже умылся и забыл, что второй раз, приятно, что сливает, стоит рядом, вытираясь, я гляжу на неё:
– Что ж, совсем не нравлюсь тебе?
Она моргнула, опять краснея, нахмурилась немного, опустив необыкновенно длинные ресницы, прямо к щекам концами…
– То-то что нравишься, прямо наваждение какое-то… С первого взгляда…
Я засмеялся теперь, обрадованный, как никогда, никто мне слов приятнее этих не говорил ещё:
– Не с первого, не ври! Вон дралась, как кошка с барбосом, желвак на бороде.
…Ох, как смеётся он: ой-ёй-ёй, у меня заиграло всё в животе в созвучие… заразительно и весело, и улыбка милая, сразу… мальчишка курносый, да и только…
И она засмеялась тоже:
– Ну и я тебе не слишком понравилась, ругал какими словами.
Понравилась…
– Да и щас не нравишься… тощая да длинная… вроде, и глядеть-то не на что… – я усмехнулся, смотрю на неё, почти глаза слепит мне, – а только… не знаю, прямо глаз оторвать от тебя не могу… глядел бы и глядел… лучезарная какая-то ты… не видал таких я никогда… и… – я вздохнул, опустил голову, совсем теряясь, но нет, посмотрю на неё: – Я… влюбился я совсем, Авилла…
Я дрогнула от этого имени, мёд во мне кристаллами взялся, всё же это имя меня собирает в кулак разом.
Я, почувствовал это, шагнул к ней:
– Ты что? – даже руки поднял, собираясь обнять.
Но она отступила, хмурясь:
– Ты… ты не трогай меня, ладно? Ну… пока хоть… Мне… – она побледнела, глядя мне в лицо глазами, вдруг замерзшими как их Северный океан, – я сейчас холодная должна быть, а любиться станем, оглохну и ослепну, ничего вокруг не угляжу, одного тебя… А я… должна сейчас других рассмотреть, увидеть, откуда тебе в спину стрелу направляют, чей лук натянут.
– Авилла…
– Осторожным будь, – заспешила она. – Тоже зорким, не верь сейчас никому.
– Никому?.. А тебе?
Она смотрит мне в глаза открыто и прямо:
– А про меня ты знаешь.
– Я… я ревновать тебя буду.
Она засмеялась, качая головой, за косу взялась, заплетать станет, что и девок не позовёт убрать себя?
– Не будешь. Ревновал разве раньше кого? Привычки-то нет такой глупой, – улыбается, быстро пальцами перебирает пряди. – Ты вот что… На совет, в войско, на охоту, везде меня с собой бери, считай, я телохранитель у тебя, я твои вторые глаза и уши, вторая голова. Я буду чуять за тебя. И сам гляди, всё расскажем друг другу вечером ясно и станет, что тут заварилось. Тогда и подумаем, что делать.
Мы смотрим друг на друга, Ладо ты моё, Ладо… не хочешь имени своего, твоим отцом когда-то проклятого, не буду тебя им звать.
Застучали, заглянули девки, оторвали взгляды наши друг от друга. Я оглянулся, что ж, спальня в нормальном таком беспорядке: одеяло, покрывало на полу валяются, ковёр сдвинут, одна подушка лежит на полу у лавки – моя свалилась… никто не узнает, что я так опростоволосился…
На утреннюю трапезу Авилла и Ориксай пришли вместе, и выглядят так, как и положено молодым супругам. Ну, вот и славно, я посмотрела на Белогора, эту ночь мы с ним провели тоже вместе. И он был этой ночью этой другой немного, немного более безрассудно страстный, горячий и даже как будто злой…. И сейчас не ответил на мой взгляд…
Не ответил. Чёрт меня в болото утащи, если я понимаю, что происходит. Что происходит в этом городе, что происходит между Авой и Ориком, и главное, что происходит со мной.
Прошедшая ночь, во время которой мало кто в городе спал, все гуляли, пили, пели песни, плясали, никто не дрался, вином и блевотиной попачкали к утру снег, не кровью из битых рож, как всю неделю, что нас не было.
А что происходило пока мы ездили в Ганеш за Авиллой, я расспрашивал моих жрецов их помощников и помощниц, жрецов Луны, всех, кому доверял. И понял, что тут вызрел заговор. Кто-то вознамерился устранить Ориксая, ничего вчера мне не показалось: чрезмерные испытания, которые ему пришлось преодолеть, настоящим сыном Бога Солнца надо быть, чтобы пройти их…
Я размышлял над тем, кому это надо было бы – прикончить молодого царя и чтобы Авилла при этом оказалась одна на троне, ведь не убили и не пытались убить его раньше, за сорок дней траура никаких драк и ссор между северянами и сколотами не было, а тут вдруг настоящий бунт, ведь в раж входить начали, прямо возжаждали прилюдной гибели Ориксая. То-то вопили, когда он быка этого циклопического удавил…
Он, конечно, всем показал силу, причём больше силу духа, нежели тела, справившись со всем этим, и обыграл, не догадываясь, возможно, своих врагов.
Не догадываясь?.. Он не глуп…
Кому выгоден этот заговор? Мне больше всех. Даже не будь того, что у меня в душе сейчас, мне больше всех было бы выгодно, чтобы Ава одна осталась на троне. Со всех сторон.
Но я не устраивал этого заговора. Значит тот, кто устроил, и меня под удар подводит, меня и обвинят во всём, если убьют царя…
Кто и зачем вот так устраняет всех вокруг Авы? Я посмотрел на Доброгневу. Надо это обдумать. Она умная, очень прозорливая и хитрая, и если заподозрит меня в отношении к Авилле… но даже, если не заподозрила уже… а если не будет меня, кто останется Аве самым близким человеком?
Скажет, бери Явана, она – наиглавнейшая женщина царства, исполнительница тайного желания царицы… Да… я недооцениваю, пожалуй, Доброгневу…
Но если не она? Всё же она отсутствовала вместе с нами в столице и казалась искренне удивлённой происходящим. Но она и притворится, с неё станется, да и вообще… Это Аве могло показаться, что Доброгнева совсем уж под мою власть подпала, не так она проста, чтобы как любая баба от пары жарких ночей совсем уж забыться.
И всё же, если не она?
Яван? Яван… он в обморок упал, когда Аву отдал, кто бы мог подумать… Нет, он может быть инструментом, но чтобы он задумал… Да и не знал он, кто такая его Онега. Сколько он провёл в Ганеше, давно бы…