Страница 16 из 17
Однажды он обязательно обнаружит, что старательно копирует внешние формы, не понимая, зачем они, собственно, нужны и как связаны с самой сутью христианской веры. И годятся ли рецепты, составленные много веков назад, для нашего мира, который так сильно изменился? А если не вполне годятся, что с этим делать дальше? Я знаю, как это сложно, это ведь и моя история.
Такие вопросы обычно забалтываются благочестивыми фразами, настолько же правильными, насколько и общими, а потому бессодержательными. Уже в книге Иова показано, что этот метод не работает ни с людьми, ни с Богом.
Надо долго и осторожно разбираться с главным, выстраивать дорогу от сверхценностей к стратегиям и от них к тактическим решениям, что мы, собственно, и попробуем сделать здесь. Окончательных ответов не ждите, все это скорее приглашение к дискуссии. И еще попытка поделиться собственным опытом, с чего мы и начнем.
12. Глас хлада тонка
Когда меня спрашивают о моей профессии, я отвечаю: «филолог», иногда добавляю «библеист». А когда меня представляют другим как библеиста, приходится напоминать: я еще и просто человек, муж, отец, гражданин России… наконец, христианин. А что же это значит: изучать и переводить Библию профессионально, получать за это деньги и ученые степени, и в то же время обращаться к ней как к Слову Божьему вместе со всеми остальными христианами? Я попробую рассказать о своем опыте.
К вере я пришел в семнадцать лет, студентом-первокурсником. Только что Генеральным секретарем ЦК КПСС был избран М. С. Горбачев, но перестройка еще не началась, «за религию» могли выгнать из университета: не то чтобы строго следили, но если попадешься комсомольскому патрулю около церкви в пасхальную ночь, будут серьезные неприятности. Но люди все же приходили в храмы и на молитвенные собрания, читали книги, переданные из рук в руки в метро, официально ведь их было не достать… Одна Библия была в университетской библиотеке, на дом ее вообще не выдавали, а в читальном зале можно было ей пользоваться только тем студентам, которые оформляли особый допуск: они писали курсовые и дипломные работы по истории или литературе Средних веков, им требовалось «работать с источниками».
Было в нашем интересе что-то от моды и от фрондерства, но тогда мы обращались к христианству прежде всего в поисках смысла. Было понятно, что человек тем и отличается от животных, что важны ему не только физиологические потребности: еда, питье, отдых, размножение, – жить надо ради чего-то большего. Но ради чего? В строительство коммунизма не верил уже никто, включая самих коммунистических агитаторов. Кто-то шел в науку, кто-то в искусство, самые смелые – в правозащитное движение. Но все эти вещи, прекрасные сами по себе, не давали ответа на главные вопросы: зачем мы живем? что будет с нами после смерти? Об этом говорили только религии, и говорили по-разному.
Не скажу, чтобы мой поиск был очень долгим: чуть-чуть познакомился я с буддизмом, а точнее, с той эзотерической кашей на его основе, которая была в те годы популярна, но основной мой интерес был направлен на веру предков – христианство, прежде всего православное. Но я очень четко понимал, что ищу не конфессию, не обряд, не национальную традицию, а Истину. И помню момент, когда понял, что нашел.
Мы разговаривали с моим школьным другом, уже верующим, у него дома, и он говорил мне о вере, и я вдруг ощутил, что в комнате, кроме нас двоих, незримо, но явственно присутствовал кто-то третий. И с тех пор я так и понимаю суть христианства: это встреча людей со Христом и друг с другом ради Христа и в Его незримом присутствии. Будда или Сократ тоже говорили мудро и прекрасно, но они не шли за меня на смерть, они не предлагали мне помощь здесь и сейчас. Все это открывал мне только Христос.
Новый Завет я начал читать в Синодальном переводе (дома нашлось еще дореволюционное издание, купленное родителями за трояк у кого-то с рук), и хотя Евангелия были понятны, но на Посланиях я совершенно увял. Когда через пару лет одна француженка подарила нам с женой полную Брюссельскую Библию на папиросной бумаге (она и сейчас стоит у меня на книжной полке, сильно потрепанная), я взялся и за Ветхий Завет… но мало что в нем осилил.
Кстати, в 1988 году, когда я служил в Советской армии, старшина обнаружил и конфисковал у меня карманный Новый Завет, грозился страшными карами. А замполит полка книгу вернул, добродушно сказав: «Теперь можно». Старшина был в шоке! Это был год тысячелетия Крещения Руси – верить разрешили.
Понять эти сложные тексты мне помогли книги священника Александра Меня. Он писал о Библии и ее героях достаточно просто и в то же время подробно, а главное, он представлял персонажей библейских историй как живых людей, показывал их отношения с Богом и друг другом, и становилось ясно: это не просто «дела давно минувших дней», а нечто живое и настоящее, и оно помогает тебе найти свой путь в этом мире.
А еще мне помогала понять эту Книгу учеба в университете: мы изучали древние языки и античную литературу. Она далеко не во всем была похожа на Библию, но нас учили видеть за текстом совершенно другой мир древности, населенный точно такими же людьми, как и мы. Они совсем иначе одевались и вели себя, мыслили иными категориями, по-другому выражали свои мысли, но они испытывали те же самые чувства и потребности.
Древний текст позволял прикоснуться к этому миру, понять этих людей, но только надо было не торопиться, не переносить на них своих стереотипов и учитывать разницу в культуре и мировосприятии. Это касалось и Гомера, и Вергилия, и библейских авторов, которых мы почти не читали; замечательное исключение – спецкурс А. Ч. Козаржевского по Новому Завету, который в целях конспирации назывался западно-ионийским койнэ.
Я закончил университет в 1992 году, но заниматься библеистикой я совершенно не собирался. Меня привлекал мир византийской поэзии, которая отчасти сохранилась в современном православном богослужении, а отчасти была незаслуженно забыта. Но вышло так, что я «выиграл в лотерею по трамвайному билету»: оказался в нужное время в нужном месте и получил приглашение поехать в Амстердам учиться библейскому переводу. Если хотите, можно считать это случайностью. Приглашение я принял.
Это были курсы, организованные специально для людей из бывшего СССР. Это было ярко, интересно и востребованно… и с тех пор я больше всего занимался именно переводом Библии в качестве переводчика, редактора, консультанта, методиста и преподавателя.
Но как же сочетается обращение к Библии как к Слову Божьему с сухим научным анализом этого текста? Для многих это большая проблема. Одним кажется, что верующий христианин обязательно должен принимать каждое выражение Библии в буквальном и прямом смысле. Другие, напротив, находят в библейском тексте множество несогласованностей, позднейших исправлений, и на этом основании начинают редактировать содержание текста.
Эти споры бывают нескончаемыми и беспощадными, но для меня, как ни странно, они никогда не были особенно значимыми. Может быть, здесь помогла университетская выучка: я не ждал от текста больше того, что он может дать, и прекрасно понимал, что любой текст отражает реальность не напрямую. Мы говорим: «солнце встало» и «солнце село», хотя прекрасно знаем: это не Солнце движется по небу, а Земля вращается. Придавать таким внешним чертам текста статус непреложной истины просто неразумно.
С другой стороны, меня не смущают и данные науки, например, свидетельства о расхождениях между разными рукописями, порой весьма значительных. Четыре евангелиста не обо всем одинаково рассказали, потому что жизненный опыт каждого человека уникален и неповторим, и его личная встреча со Христом тоже окажется особенной, не такой, как у прочих. Не случайно первые христиане сохранили и приняли как Писание именно четыре Евангелия в их полноте и разнообразии. И точно так же множество рукописей, доносящих до нас слова оригинала, составляют Библию, но никакая рукопись по отдельности Библии не равна. Сами по себе они не приближают к Богу, и их изучение не приближает. Текст Библии – пространство для Встречи, но еще не сама она.