Таша

— Я не в вас… — глухо оправдывалась я, — я в них — тупых мужиков. Простите, отец. Больше никогда… В Зеленой Балке сосед часто гонял жену… слышно было.

— Горе ты мое… Зорян хнычет, слышишь? Иди… жду вас.

Мы поели… я кормила сына, переговаривалась о чем-то незначительном с отцом… я давно уже считала его им… Все было так привычно, уже так много раз повторено… Я дома, среди тех единственных, кому доверяю, считаю своими родными…

И хлоп…! В голове будто что-то щелкнуло и приоткрылось… будто я долгое время хотела вспомнить, а мне все не удавалось. И вот… вспомнилось. Взглянула на Мастера — он кусочком хлеба снимал с тарелки остатки еды. По этому всегда можно было узнать того, кто половину жизни не вылезал из походов. Кто привык, даже имея скудный запас воды, держать походную миску в чистоте. Теперь я знала об этом — у меня появился новый опыт. А многое я знала и до этого, вот только сообразила с опозданием.

— Он не считает меня родным человеком… не доверяет. Я не та, кому можно принести свои боль и стыд, открыть раны и увечья. Я чужая ему, так же? Все дело в этом.

— А ты хоть как-то дала ему понять, что это не так? Кроме того, что гнала от себя, не давая сказать слова? — согласно кивнув, ответил отец.

— Я сама только-только поверила в это. Даже подумала всего один раз… лишь в мыслях назвала своим, — прошептала я, вздохнула и продолжила:

— У нас, в Зеленой Балке, самой счастливой была одна семья… Они жили через дом от нас — еще не старые. Уже после того, как он взял Секлету женой, его укусил паук — за ухом. И лицо страшно перекосило… страшно… На него нельзя было глядеть без содрогания. Но они так и остались самой счастливой парой в поселении. А еще я знаю, что домой возвращаются порубанными и изувеченными — без рук и ног, со страшными шрамами от вражьих клинков… И не думают — а не встретят ли их с гадливой усмешкой? Верят… А он не захотел принести ко мне на излечение даже свою поруганную гордость. Не верил мне.

— Без духовной близости, которой еще нет, да — не смог принести. А то могли бы просто посмеяться над этим вместе, порадоваться тому, что выжил. Но не с тобой, а с близким ему человеком. Ты же упорно не хотела становиться им. Так какого доверия требуешь? А вот про веру… он поверил тебе, доверив свою жизнь, разрешив рисковать твоей. Что ты все время судишь по себе? Попробуй хоть раз взглянуть на все его глазами. Вот с его стороны? Кто ты и что? Что хорошего он видел от тебя, кроме того, что ты сохранила его сына?

— Не про то я сейчас… и не считаю себя правой во всем. Я готова была… я хотела и чуяла его своим. Но я понимаю — о чем вы. Он не знал, я не дала понять… но я просто не успела!

— Так он и не знает до сих пор. И, скорее всего, считает, что теперь у него вовсе нету надежды. Хотя… сколько прошло — пять дней, седьмица? Он оправлялся от ран, у него служба, дочка. Дай всему время. А еще — нужно говорить… просто говорить, чтобы понять один другого.

Тут не поспоришь. Говорить-то надо, но как говорить с тем, кто прячется от тебя? Не бегать же за ним? Я только вздохнула — время так время, но не век же? А смотреть на себя глазами Юраса я не хотела вовсе — разлучница, укравшая сына, кидающаяся, орущая, не дающая сказать слова. Он тоже не знал моих причин, хотя они были. А если все так, то что ему тогда нужно от меня, со мной? Если я такая его глазами? Сейчас даже думать не хотелось обо всем этом — устала.

Вскоре после того, как мы встали из-за стола, подошел Стас, но только за тем, чтобы пригласить меня на совет.

— Влад собирает. Посчитал, что ты уже отошла от дороги, отдохнула. И я решил оповестить сам… проводить тебя. Я подожду снаружи, Таша, поспеши — нас ждут.

Он вышел за дверь, а я метнулась к себе — ждут же, надо быстрее. И потерянно застыла… Там будут и Тарус, и Юрас. Иначе и не может быть. У нас хотят требовать отчета о походе. А за него отвечает он — командир. С самого начала и до последнего мига, не важно, что там было между…

Мне бы переживать да бояться, а я стояла и думала — во что мне одеться? Нет, рядом с Дариной я не смогу поразить своей красой…. И снова замерла — а я ведь думаю об этом уже без боли. Она в моих мыслях уже отошла в сторону и то, что было между нами с Юрасом — и хорошее, и плохое, было уже только нашим с ним…

Так что надеть? Платье или праздничную воинскую справу? Я хороша в ней — без преувеличения. Мягкие темные штаны из лосиной кожи обрисовывали ноги — стройные и ровные. Темно-зеленая рубаха из тонкого мягкого сукна доставала изгиба бедер. Будто бы и прикрывая их, но не скрывая плавной линии, что заканчивалась у нагрудника из дорогой рыжей кожи. Он стягивал стан похлеще крепкой шнуровки, а яркий узор из стальных заклепок нравился мне даже сильнее женских ожерелий. Я буду красиво смотреться в нарядном воинском облачении, вот только есть ли у меня теперь право носить его?

Мой дар оставил меня, весь выгорел там — среди вражьего стана. Он пропал, как исчезло и воинское умение — боевое ведовство. А иным оружием я не владею. Имеет ли право просто фэйри надеть воинское облачение? Я думала об этом, уже натягивая на ноги высокие сапоги на небольшом каблучке — удобные для езды верхом. Все равно я какая-то не такая фэйри, уже не совсем правильная. Скажут снять все это, тогда и сниму, а до той поры… Погляделась в высокое зеркало у стены — я нравилась себе, вот только…

Распустила и расчесала свои косы, скрутила их в тугой узел и уложила в женский плат. Концы закрепила на широком стальном обруче — он отблескивал в моих волосах, как заклепки нагрудника, как навершие боевого ножа из Дамоскла, закрепленного на поясе. Теперь все верно — я больше не ищу себе мужа. Пусть все идет, как идет. Мой опыт в этом показал, что гиблое дело было — поверить, что проклятие изжило себя полностью за одну человеческую жизнь. Очевидно, оно спряталось до поры, а потом вывернулось с другой стороны и ударило еще больнее.

Так что буду жить, как и думала, выходя из своего дома в Зеленой Балке — для своего дитятка. У меня теперь есть семья, мне и так дано много — больше, чем я ждала тогда. Что же гневить судьбу, желая еще большего? И шагнувшему навстречу Стасу я сразу сказала:

— Прости. Но с тобой я не буду. Отец прав — просто разрешить себя любить и не дать ничего взамен подло. Ты достоин любви — самой горячей и сильной. Достоин, как никто. Не говори только ничего, не надо — я знаю, что ты скажешь. Время, что ты попросишь, ничего не изменит. Прости меня.

— За что мне тебя прощать, Таша? — спросил он глухо.

— За то, что не отказала сразу, что металась, не зная очевидного ответа. Что проявила слабость и в какой-то миг решилась брать, не отдавая взамен. Использовать. Прости за эту подлость, хоть и не осознанную мною тогда.

— Я знал и был готов.

— Нет, Стас. Мой ответ — нет.

Мы шли ко дворцу. Я ступала широко и легко, расправив плечи и не опуская головы. И сильно надеялась, что наконец вышла из возраста детства и юности. Возраста, когда творят глупости.

Шаги гулко отдавались в стенах дворца, извещая о нашем приходе. В зале, где всегда заседал Совет, было непривычно светло — солнце сейчас стояло со стороны череды больших окон. При входе, как и в прошлый раз, мне на шею надели кожаный шнурок с ключом — знак временного участника Совета. Тогда я просто разрешила надеть его на себя, особо не задумываясь, да и Мастер потом сказал, что в этом нет ничего плохого или страшного для меня. А сейчас я хотела знать — что это значит? О чем и спросила Стаса, с которым мы вместе вошли в зал.

— Тебе должны были сказать. Мы знаем друг друга десятилетия… доверяем и доверяемся друг другу. А новые люди, которых допускают к тем знаниям об управлении государством, которые являются тайными…

— Я понимаю, — отвернулась я, замыкаясь в себе. Опять недоверие… отсутствие веры.

— Это не показатель недоверия к тебе или к другим — Юрасу, например, — уловил мой настрой Стас, — наоборот — этот амулет настраивает вас на волну доверия и понимания. Вы доступны в своих эмоциях, открыты теперь для нас, как и мы для вас. Такое достигается годами дружбы, но сейчас мы собрались по вопросу государственной важности и тратить время на прощупывание, гадать о возможности или невозможности открыть тайное…