Таша

Мне хотелось поговорить об этом, но не при всех. И лучше бы с Мастером, пока он не уехал. Он, похоже, неплохо относится ко мне, хоть и покрикивает. Может, просто привык командовать. Стас немножко пугал, но еще больше него — Тарус. Он узнал меня, это было понятно. И, узнав, почему-то сразу невзлюбил. Сейчас хоть и не смотрел уже с сильной неприязнью, но и ничего хорошего для себя в его глазах я не увидела. А еще он почему-то не говорил своим товарищам всей правды, которую знал. Он знал, кто отец моему сыну, мог назвать и его имя, которое хотел знать Мастер. Я бы тоже хотела… Но он молчал, хотя узнал меня, знал, что я приходила тогда. Ведун не мог не знать такого, для него не могло быть ничего скрытого в той крепостце… или могло?

К вечеру, когда все уже расходились на отдых, я подошла и попросила Мастера о недолгом разговоре с глазу на глаз. Мы вышли из дома, и он повел меня по лесной дороге в сторону тракта. Но только получилось так, что это не я, а он поговорил со мной:

— Пройтись хочется, засиделся я в седле да на лавке. По этой дороге не опасно гулять, но все равно — сама далеко не ходи, не нужно. Про лес ты ничего не знаешь…

— Знаю уже… Как деревья зовутся знаю и про то, что медведи на людей нападают, и про гадюк еще… у нас их не было — только пауки. Норки в земле нарыты в великом множестве, а они в них жили. Мы детьми еще на крепкую ниточку свечной воск накручивали комочком и опускали в норку. Они хватали его лапками, вязли в нем и так ловились — мохнатые, большие, в пол моей ладони. Только мы их всегда отпускали, а то рассердятся — набегут в дом и покусают. Это вам не медведи, их много и они ядовитые.

— Медведи — это только по весне бывает, с зимней голодухи. А так они сильно сторожатся людей, боятся даже. Но здесь еще и лесная нечисть есть. Тут молодых да красивых в лес одних не пускают, — вздохнул ведун и посоветовал: — Ты потихоньку начинай уже взрослеть, Таша, привыкай думать о себе хорошо.

Парни из твоего поселения не ценили тебя потому, что про твое проклятье знали. Под запретом ты была. А так с тобой все в порядке, все при тебе. Посмотреть приятно… Ты такая веточка тоненькая пока не родишь. Потом и округлишься по-матерински, если ты это недостатком своим считаешь. И ты не нескладная, а немножко еще угловатая по-детски.

В тебе главное есть, для мужика главное — хочется тебя, такую маленькую и нежную, заслонить собой и сберечь ото всех бед. Это основное, если мы чувствуем по-настоящему. Я тебя по-отцовски жалею, а Микей по-мужски оценил. Он рвался сюда — я пока не пустил…

А давай сейчас одно дело выясним, а? Чем скорее все о тебе узнаем, тем скорее ты свободу от нас получишь.

Он взял меня за руку и повел с заросшей травой дороги в лес. Захрустели под ногами мертвые сучки, заваленные истлевшими за зиму листьями, зачмокали ботинки по сырой лиственной падали. Отводя рукой ветки лесного подлеска, ведун искал что-то, вглядываясь в подножие деревьев. Уже упали сумерки, а в лесу так и вовсе стемнело. Но он нашел, похоже, то, что искал и потянул меня за собой быстрее.

Мы подошли к поросшей свежей зеленью сумеречной полянке, и он попросил меня:

— Присядь сюда, глянь — это тоже весенний цветок, только поздний. Сильно пахучий, сладко пахнет и нежно. Чем-то на тебя похож. Он раскроется только через седьмицу. Хочешь сегодня увидеть его, запах узнать? Это радость, настоящая радость. У тебя ее мало было последнее время… так попроси его, вели раскрыться вот сейчас, сей миг, только для тебя. Захоти этого, прикоснись к нему, помоги…

Чтобы лучше разглядеть цветок, я наклонилась ближе, протянула руку, потрогав невысокий крепкий стебелек, покрытый снизу доверху твердыми, крепкими узелками. Похоже — нераскрывшимися еще цветами. Погладила листочки, втянула носом воздух — пахло сырым лесом, пока больше ничем. А ведун так хорошо рассказал… и мне захотелось, правда захотелось узнать запах цветка, похожего на меня. И я попросила его, потянулась, согрела стебелек, не дотронувшись, только согнув вокруг него ладошки ковшиком…

Из-под них послышался едва слышный звук, и почудилось шевеление. Я растопырила пальцы, а потом и вовсе, забыв обо всем, упала на колени. Опустила руки, опираясь ими в мокрую землю и, затаив дыхание, смотрела, как с тихими, едва слышными хлопками раскрывались снизу вверх по стеблю цветочки. Светились чистым белым цветом небольшие лепестки, похожие на горшочки с резным краем. Поплыл в сыром лесном воздухе тот самый запах — тонкий, сладкий, сильный, и правда — немыслимо приятный. Сдавило в груди от того, что я почувствовала, что ширилось у меня внутри. Захотелось радоваться, вдыхать этот аромат полной грудью, любоваться светом этого маленького чуда… жить хотелось! Радостно жить, в полную силу!

— Вот и выяснили, — тихо сказал ведун в темноту, — вставай уже… мокро тут… пойдем к дому. Я правду тебе сказал — ты, как это лесное диво. Не раскрылась еще, но уже многое обещаешь. А я — старый и мудрый дед, уже и сейчас вижу тебя такой — светлой, нежной и чистой, как весенний цветок. Ты пока прячешься, как он, не зная своей женской силы. А потом раскроешься… не когда внешне изменишься, нет. А когда перестанешь чувствовать себя ущербной. Ты очень красивая, Таша, по-своему красивая. И кто-то это уже увидел и понял…

— Ну, давайте — говорите! — задрала я подбородок, изо всех сил стараясь смело, без страха смотреть в глаза Тарусу.

Он перевел глаза с отъехавшего отряда на меня и скривил губы в усмешке. Спросил тихо, с придыханием:

— Знаешь уже, что спрос с тебя будет? Значит, и вину свою признаешь. Я спрошу, непременно спрошу, только ты не трясись так — я ничего тебе не сделаю. Если бы даже хотел — уже ничего этим не исправить.

— Если бы я еще знала, за что вы так невзлюбили меня. Я и видела-то вас всего пару раз. Когда успела так сильно насолить?

— Тихая мышка осмелела, пищит? — хмыкнул насмешливо ведун, — вопросы тут буду задавать я! А ты — правдиво отвечать на них. Скажешь неправду — пожалеешь. Я спрашиваю, а ты отвечаешь — коротко, внятно. Все тебе ясно? Тогда первый вопрос: кто тебя научил прийти в крепость к Юрасу?

Я честно и правдиво ответила:

— Бабка Мокрея.

Ведун подобрался и хищно оскалился. Вся храбрость, которую старался вселить в меня Мастер, куда-то разом делась — испарилась, улетучилась, в землю ушла… И я сжалась под его взглядом, обхватив плечи руками и вытаращив испуганные глаза.

— Кто она такая, где сейчас и зачем вы это сделали? — продолжал допрос ведун.

— Она сестра моей родной бабушки, померла этой зимой. Зачем сделали? — облизала я сухие губы, — для того, чтобы родить дочку от любимого, — закончила шепотом.

Он рыкнул, ударил кулаком по стене дома. Думала — убьет одним только взглядом. Теперь стало сильно страшно, и я заплакала одними глазами. Так, как когда-то бабка Мокрея — слезы тихо поплыли из широко открытых глаз, по неподвижно застывшему в ужасе лицу. И ведун опомнился, бросил быстрый взгляд на мой живот и отвернулся. Потом сказал уже спокойнее:

— Рассказывай сама, как дело было. Как придумали, как сделали, кто помогал? Я обещал, что ничего тебе не сделаю, так все и будет. Но я должен знать, кто поломал жизнь моему другу.

— Он живой? — выдохнула я. Хотелось узнать самое главное.

Ведун повернулся, взглянул на меня.

— Живой и здоровый.

Я заулыбалась и вытерла слезы. Улыбка не хотела сходить с лица и страх совсем пропал. Так, улыбаясь, и рассказывала ему про все — с самого начала. Про наше родовое проклятие, про то, как полюбила. Как ждала его за пряниками, подводила сажей брови, кусала губы, стараясь понравиться. Как рвалась увидеть его в крепости, а меня не пускали туда. Как узнала про толстую Сташу. Про наш семейный совет с бабкой Мокреей. Как купала она меня с ромашкой и наряжала невестой. Потом о том, как ждала под калиткой, а он вышел, взглянул и не прогнал. Что не отпускал почти до утра, не отринул моего обещания хранить ему верность. Значит, и не был против того, чтобы стать для меня первым и последним. Что все было с его и моего согласия, и никому я жизнь не ломала, в мыслях не было. Я даже имени его не спросила и у людей не узнавала, чтобы ненароком не навредить, если он не свободен. Договаривала уже совсем спокойно: