Простые смертные

Энни поняла это по-своему.

— Тебе мешает корсет. Я сейчас.

Снейп не знал, способна ли возбужденная женщина на здравые мысли и точные действия, и не горел желанием это проверять. Он не знал, что с его шеей, и не был уверен, что без корсета ему будет лучше. Но промолчал. Все, что происходило, его воле не подчинялось.

«Сон, который снится в ясный день. Если я зажмурюсь и открою глаза, я проснусь».

Он и сам себе поверил, но это оказалось не сном. Он ошибся.

— Ну же, Сев. — Голос Энни звучал очень по-деловому. — Я не сделаю тебе больно, поверь.

Пока Энни лишь пугала его, но не причиняла ему вреда. Снейп открыл глаза и увидел, как блеснуло лезвие бритвы.

— Я просто разрежу бинты, — пообещала Энни.

Может быть, у нее действительно наступило просветление. Может быть, она сейчас была настоящей — нормальной, и действительно хотела просто секса. Может быть, она отдавала себе отчет, и руки у нее не дрожали. Снейп зажмурился, он хотел перестать думать — так было проще всего — и перестать дышать. Будто он уже умер.

Лезвие царапало по шее, по корсету, но нервам, и если бы Снейп мог, он бы заорал, облегчая напряжение. Но он не мог — и потому, что опасался худшего, и потому, что кричать было слишком утомительно. Один надрез, другой, третий. Каждый раз, когда Энни отнимала бритву, он ждал, что она размахнется и ударит его в лицо, и ожидание было невыносимо.

Бритва звякнула о металл где-то в стороне, Энни завела руки Снейпу за шею. Легкое, почти не заметное движение причинило внезапно резкую боль, Снейп дернулся и почувствовал свободу. Потом он открыл глаза.

Энни рассматривала корсет, словно увидела его впервые. Снейпу показалось, что она и в самом деле не помнит, как упаковывала его в эту трубу, но…

Возможно, это была не она?

Или она, но настолько другая, что для нее не существует различий.

«Шизофрения», — сказало подсознание. Острое и опасное как бритва слово, и Снейп, не зная его значения, не сомневался, что оно правильное. Только им можно было объяснить осколки, наклеенные на обратную сторону корсета. Битое стекло, слишком грубое, чтобы нанести настоящие раны, и слишком прочное, чтобы причинять боль и, несомненно, оставить следы и шрамы на коже. Отшлифованное битое стекло. Ювелирная работа сумасшедшего палача.

Снейп не понимал, почему еще не бьется в истерике, не бьет Энни, не пытается сопротивляться и сбежать. Потому ли, что его опять опоили чем-то, или потому, что у него и без этого не осталось сил, или потому, что он сознавал: не сопротивляйся, будет хуже. Энни ставила над ним какой-то адский эксперимент — над его телом и разумом одновременно.

«Или она сама — чей-то адский эксперимент».

Снейп поднял руку и коснулся шеи. Отшлифованные осколки оставили сильные рубцы, вмятины, истекающие сукровицей и, возможно, кровью, но сейчас, освобожденный, Снейп словно бы приходил в себя. Энни могла намазать осколки чем-то ядовитым… Зельем? Было больно, но не так, как раньше — до рези, будто он проглотил это стекло, а так, как бывает больно перед тем, как начать заживать. Как будто лопнул давно мучивший нарыв.

Но это издевательство не объясняло, почему он не мог говорить, и он все еще не мог как следует шевелить головой.

— Тс-с… тихо.

Энни швырнула корсет на пол и снова легла рядом с ним, обняла его за плечи, предусмотрительно не касаясь израненной шеи. Подождала, пока он немного придет в себя, потом потянулась к нему губами.

Снейп все равно не смог бы ответить, даже если бы хотел. Похоже, что закованная в тиски шея слушалась его еще хуже, чем тело, и рот невозможно было открыть более чем на полдюйма. Энни, пыхтя, просунула ему в рот язык и попыталась вовлечь в поцелуй, но Снейп только задергался — от неудобства. Ему стало окончательно все равно, что с ним делают.

Энни так придавила его, что единственным желанием осталось — вздохнуть, и желательно — свежего воздуха. Теперь у Снейпа не было никаких сомнений, что она легко могла дотащить его до этого дома откуда угодно — Энни вцепилась в его плечи с такой силой, что руки потеряли способность двигаться, причем в теле Энни не чувствовалось напряжения. И опять пришло на память странное — невероятная сила сумасшедших. Было ли это как-то подтверждено до него, Снейп не знал, но сам готов был присягнуть, если понадобится.

Но долго Энни не продержалась. Она вдруг встала, ни слова не говоря и вообще никоим образом не проявляя какого-либо влечения к своей жертве, так же молча подобрала свое платье, накинула его на себя, поправила рыжие лохмы и вышла из комнаты.

Ручка на этой двери была, и она тихо щелкнула, но замок не закрылся, дверь с тихим скрипом поехала назад. Из коридора доносилось шуршание, потом все стихло.

Время шло. С улицы были слышны только приглушенные редкие голоса животных и кудахтанье вездесущих кур. Потом зажурчала вода, а чуть погодя на весь дом разнесся низкий, утробный крик. Снейп сделал определенные выводы и пожалел, что упустил возможность в очередной раз попытаться сбежать, пока Энни мастурбировала в ванной. Он лежал, ощупывал шею, гадая, зачем Энни надевала на него корсет с шлифованными стеклами, и отчего ему так трудно говорить. Никакой связи между рубцами от стекол и болью в самом горле он не выявил.

Потом послышались шаги, и Снейп даже смог чуть-чуть приподнять голову. Энни не обратила на это никакого внимания. Она была в сером немарком платье, волосы — ее собственные, сероватые и ничуть не чище, чем у него самого — собраны и заколоты под платок, и больше всего она напоминала строгую воспитательницу какого-нибудь церковного приюта столетней давности.

— Северус, — торжественно сказала она, — я в вас ошибалась.

Это могло быть таким ожидаемым началом конца.

— Вы излечились от страсти к ней. Возможно, никогда ее не желали. Я рада. Вы осквернили бы себя этой связью — грязнокровка, зачавшая от предателя крови.

Снейп впитывал новые, незнакомые ему раньше слова. Они определенно что-то значили для Энни, но ничего не говорили ему самому.

— Но есть кое-что, что меня тревожит… Ваше тело, Северус. Мужчина грязен, его плоть не подчиняется разуму. Ваша плоть не подчиняется желаниям, это плохо.

Снейп был не согласен — он считал, что вполне сможет с этим справиться, если, конечно, справится со всем остальным.

— Мы попробуем сварить зелье, Северус. Там на столе книги, в них достаточно рецептов. — Она подошла в кровати, сокрушенно покачивая головой, и села. — Думаю, вы сами поможете себе. Согласитесь, если вам не нужна она, — Энни выделила это слово, — вам нужна я. Та, кто вас понимает, любит и ценит. Любит и ценит настолько, что грешит против целомудрия и воздержания.

Снейп едва не покраснел, вспомнив, как далеко Энни продвинулась в этих грехах, и порадовался, что не зашла еще дальше. Если бы она возбуждала его не руками, а ртом, возможно, так крупно ему бы не повезло, несмотря ни на какие зелья, снадобья, проклятья и что угодно.

— Я согрешила, моя вина, — покаялась Энни. — Но сладок грех, а плоть так слаба. Спасите меня, Северус, пока еще не спасли себя.

Она наклонилась к нему и почти нежно провела пальцами по выбритой щеке, улыбаясь, протянула руку к прикроватному столику.

— Частица вас будет со мной, когда я снова стану грешить. Не спорьте. Разделим этот грех на двоих. Вас долго ждать, а это, — она наклонила голову, — со мной сделаете вы. Мне будет больно. Хорошо и больно.

Рука Энни сжимала бритву, глаза горели масляным блеском.

— Больно так же, как и вам. Я жду и я готова, я жажду этой боли. Скажите, а как сильно боли жаждете вы?..

5. Дьявол

На голову Снейпу лилась холодная вода.

Он предпочел бы вымыться чем-то погорячее, но Энни настаивала, чтобы он освежился — и теперь лила ему на затылок из кувшина холодную воду. Поэтому головы Снейп почти не чувствовал.

Сначала он едва удержался от крика, потом — от стонов, затем смирился, а потом просто привык. Он убеждал себя, что холодная вода — не самое неприятное и не самое страшное, что может случиться, особенно с ним и особенно здесь.