Страница 2 из 6
«В этом вся суть, – ответил он: на лице играли блики от мониторов, а кончики пальцев бегали по строчкам с частотами, будто он пытался запомнить их наизусть. – Двести тысяч лет. Четырнадцать миллиардов лет. Элементарная математика. А ты говоришь – пустота-скукота». Мне же на экране виделась только череда пиков и ровных участков сигнала – ничего особенного, ничего осмысленного. А Элиот, он всегда находил интересное в том, что для остальных не значило ничего. Его будоражило собственное воображение: он представлял себе мир, который, возможно, где-то существует.
Пора бы возвращаться к Джо, но на меня вдруг навалилась дикая усталость. В конце концов, сегодня выходной, значит, Джо будет спать допоздна. Успокоив себя, я вновь забираюсь через окно в комнату Элиота, на ощупь прокладываю путь через гостиную к маминой спальне, ложусь в ее постель и, закрыв глаза, слушаю пустой дом.
Элиот, конечно, был прав – теперь-то мне это понятно. Существует нечто большее. Марко, явившийся среди ночи. Пустой дом. Безграничное небо. Не может быть, чтобы вот этим все ограничивалось. Не может быть, чтобы ничего другого не существовало.
2
Нолан
Я мог бы рассказать вам с десяток историй о государственном парке Фридом Бэттлграунд, в основном про призраков, да парочку легенд, но только одна из них имеет значение.
Дело было так. Семнадцатилетний Лайам Чандлер решает побегать с собакой по лесу, пока вся семья веселится на пикнике на поляне, где болтаются качели из покрышек и сдают в аренду мангалы. А его младшего брата посещает плохое предчувствие. Такое, знаете, от которого мурашки по спине и волосы на голове шевелятся. Все потому, что брату накануне ночью приснился сон, благополучно стерся из памяти и вспомнился только тогда, когда стало слишком поздно. Из тех, в которых бежишь как в замедленной съемке, бежишь изо всех сил, а на самом деле не можешь сдвинуться с места. Кричишь – нет, орешь во всю глотку, а не получается произнести ни звука. Так вот, он пытался выкрикнуть имя брата. Лайам! Но проснулся утром с застрявшим в горле криком. Вернее, его разбудила мама – пора было собираться на пикник. Он увидел солнечный свет за окном, вздохнул – и тут же забыл про кошмар.
Лайама с собакой – дворняжка поселилась в семье несколько лет назад, и для нее во всей Вселенной существовал только Лайам (ну еще, пожалуй, кролики) – не было минут десять, когда младший брат вдруг вспомнил свой сон от и до. И волосы у него на голове встали дыбом, тело покрылось мурашками. Скука сменилась паникой. Да, десять минут.
– Лайам! Где Лайам? – орет младший и несется на поиски старшего. Продирается через колючие кусты, мчится по заросшим тропинкам, бежит назад.
Наконец родители замечают его отчаянные вопли, теперь уже не застрявшие в горле, а вполне громкие, и интересуются, что случилось. И младший говорит, что Лайам пропал. В его голосе звучит обреченность.
– Да нет же! Он с Колби. Ушел на пробежку. Скоро вернется, – говорят родители.
А предчувствие не отпускает, покалывает электрическими разрядами. Все. С тех пор мальчика и собаку никто не видел.
Эта история случилась два года назад. Моего брата так и не нашли. Он пропал. Полиция, ФБР, волонтеры: на его поиски затрачены тысячи человекочасов, и все безрезультатно. Газеты пестрели тревожными заголовками: «Таинственное исчезновение молодого спортсмена!», «Лучший нападающий штата, именной стипендиат, представитель золотой молодежи Бэттлграунда исчез без следа». Лайам Чандлер теперь повод для новых и новых домыслов. И ничего больше.
А сейчас я вам расскажу про сегодняшний день. Субботнее утро, солнце только-только взошло. Я упаковал полный рюкзак, а все учебники и тетради вывалил на пол. Звонит телефон. Отец с трубкой спускается по лестнице. Мама в наушниках сидит перед мониторами – раньше здесь у нас была гостиная – и кивает в знак согласия с какими-то статистическими данными или, может, с какой-то информацией, которую ей транслируют в одном из подкастов. Сейчас раздастся звонок в дверь, и дом наполнится деловитым шумом и ароматом кофе. Так происходит каждые выходные. Нет, сейчас будет даже хуже, потому что в родительский фонд влилось много новых подростков-волонтеров. Хуже, потому что некоторые имена мне отлично знакомы: пару лет назад они учились в одной школе со мной.
Я должен уйти. До того, как раскалятся телефонные линии. До того, как дом наполнится их голосами. До того, как они решат, что им нужна еще пара рук, глаз, ушей и прозвучит неизбежное «Нолан!». Я спускаюсь к заднему выходу, обхожу дом и оказываюсь на дорожке. Все это отчасти для того, чтобы не встречаться с родителями, которые обязательно спросят, куда это я в такую рань, но главным образом для того, чтобы не видеть фотографии. Сейчас объясню, что с ними не так.
Сначала они появились в гостиной. Несколько снимков, беспорядочно повешенных на стены. Затем они медленно, но верно захватили столовую, расползлись по холлу, пробрались в кухню. Теперь они покрывают стены, как обои. Наползают друг на друга. А когда проходишь мимо, чувствуешь, как за тобой наблюдают глаза пропавших. И на каждом снимке внизу маркером подписаны имя, рост и вес, дата рождения, день и час, когда человека видели в последний раз. Девочка, 12 лет, из Флориды – за моим стулом в столовой. А рядом с ней мальчик, 14 лет, из Западной Вирджинии. От них никуда не скрыться.
Наш дом, до того совершенно обычный, изменился очень быстро. Сначала полиция, ФБР и женщина-экстрасенс (за каждое слово которой мои родители цеплялись как за спасительную ниточку, хотя ее измышления приводили их в недоумение) дали понять, что зашли в тупик. Затем добровольческий поисковый центр перекочевал из кофейни, где ему позволили по доброте душевной разместиться, в нашу гостиную – и родители принялись за дело с удвоенным рвением. А когда результата не последовало – с утроенным. Деятельность стремительно набирала обороты и достигла такого размаха, что родителей выкинуло в параллельную реальность: теперь они искали не только и не столько Лайама, сколько всех пропавших на Восточном побережье детей. А может, мне так казалось.
Ладно, на самом деле получилось вот что. Родители основали благотворительную организацию по поиску пропавших детей в юго-восточной части страны. Свое горе они трансформировали в действие (так написали в местной газете). Как по мне, они нашли себя. И охотно принимают на себя горе любого убитого несчастьем родителя.
А я тем временем принял в наследство старенький седан Лайама, на котором когда-то ездил наш отец. Каждый день я играю в лотерею: заведется – не заведется, зафырчит мотор или нет. «Ну заводись, пожалуйста!» – умоляю я машину. Ведь Эбби уже наверняка вернулась из колледжа и собирается на пробежку, шнурует кроссовки на крыльце дома, где живет с родителями, и изо всех сил делает вид, что меня не замечает. Впрочем, я тоже старательно делаю вид, что не замечаю ее. Потому что очень неловко махать рукой бывшей девушке твоего брата, которая однажды – то ли поддавшись слабости, то ли по какой-то другой причине – оказалась с тобой на заднем сиденье машины. А теперь никому из вас не хочется об этом даже вспоминать. Причем ей-то явно еще хуже, чем тебе.
Двигатель заикается и все-таки заводится, и даже кондиционер включается, наполняя салон такой фреоновой вонью, что и отравиться недолго. Я проезжаю мимо Эбби и умудряюсь не посмотреть на нее. День обещает быть хорошим.
Смотритель парка Фридом Бэттлграунд уверен, что раскусил меня.
– Измеритель электромагнитного поля? – поинтересовался он, когда заметил, как я вытаскиваю из рюкзака прибор. – А инфракрасная камера у тебя тоже есть?
Если там, где ты живешь, любят рассказывать о призраках, то и охотники поискать сверхъестественное всегда найдутся. Думаю, не я один брожу по окрестностям в поисках необъяснимого. Инфракрасной камеры у меня нет, да и теплового датчика тоже, потому что меня не интересуют тепловые пятна, духи и тому подобное. Меня даже призраки не интересуют. Но смотрителя я не разуверяю: пусть думает, что я ищу привидений, и не мешает мне. Наверное, я кажусь ему достаточно безвредным.