Искушение любовью

– Да слушаешь ли ты меня? – прервал его размышления недовольный окрик.

Молодой человек проглотил подступивший к горлу комок и кивнул:

– Да, сэр!

Так и не решившись заявить о своем несогласии, Приветт направился к двери и вышел из комнаты.

Ночь была холодной и ясной. Фиона лежала на склоне холма напротив королевской обсерватории и рассматривала звезды, мириады звезд, будто участвовавших в медленном танце с четкими движениями, и свет их становился то ярче, то почти исчезал в бескрайней глубине ночного неба.

Как и всегда, прежде всего она отыскала Орион. Сигнализируя о начале зимы, в хорошо видном в юго-восточной части неба созвездии вновь засияли две самые яркие звезды – голубая Ригель и красная Бетельгейзе. Это было первое созвездие, которое она научилась распознавать еще в Эдинбурге, много лет назад, а теперь считала его чем-то вроде якоря, который бросила в океан звезд. Именно подвешенным в ночном небе поясом Ориона и загадочной Большой туманностью ее когда-то и соблазнила астрономия. Он охотник и воитель, ее Орион, к тому же отличный проводник для нее по миру звезд.

– Хочешь посмотреть в мой телескоп, Фи? – спросила Мейрид, расположившаяся рядом с маленьким рефракторным телескопом Галилея, который оставила им Маргарет.

– Нет, спасибо, моя сладкая. Мне и так радостно встречаться со старыми друзьями.

Мейрид широко улыбнулась, так что в тусклом свете сверкнули белые зубы.

– Опять флиртуешь со своим Орионом?

– Он самый верный и постоянный мужчина из всех, кого я знаю.

Сестра хмыкнула, но сама Фиона оставалась совершенно серьезной и думала о том, что если бы не ночное небо, то в жизни вообще не было бы ничего надежного и постоянного. По крайней мере в ее жизни. Неожиданные повороты и превратности судьбы, которые сопровождали ее с самого детства, не оставляли никакого сомнения.

Причем в этом не был виноват никто персонально: ни матушка, которая до смерти изматывала себя тяжелой работой, чтобы одевать и кормить детей; ни Йен, который старался экономить каждый шиллинг, полученный за военную службу, чтобы послать домой; ни тем более Мейрид, которая просто жила рядом и никогда не жаловалась, как бы трудно им ни было.

Фиона наконец улыбнулась, подумав, что последнее, пожалуй, не совсем верно. Мейрид, конечно, жаловалась, но лишь тогда, когда что-то мешало ее наблюдению за звездами. Собственно, ничего, кроме звезд, ее и не интересовало. И никто. Нет, какой-то небольшой кусочек ее сердца, разумеется, принадлежал Фионе, но все остальное – ночному небу.

– Знаешь, мне бы хотелось открыть новую комету,  – задумчиво сказала Мейрид, с блокнотом на коленях смотревшая в телескоп.

– Ну, это весьма прозаично. Поищи лучше что-нибудь более редкое, уникальное.

– Что может быть уникальнее? – немного обиженно возразила Мейрид. – Не будь это так, Каролина не получила бы королевскую стипендию за то, что обнаружила их, а Наполеон не воспринял бы появление кометы в тысяча восемьсот одиннадцатом году как знак победы в России.

– И что в результате?

Фиона почувствовала, что сестра восприняла шутку и уже улыбается.

– Комета в его поражении не виновата,  – убежденно произнесла Мейрид. – Но я думаю не об этом. Мне хочется дать имя новой комете, которая будет светиться в ночном небе, как уже известные. И все люди на Земле будут смотреть на комету Фергусон. Здорово, Фи?

– Да, Мей.

– А как тебе кажется, король назначит мне стипендию, если я обнаружу комету? Это было бы нам неплохим подспорьем.

Сердце Фионы сжалось, и слезы подступили к глазам от этих трогательных слов.

– Каролина открыла восемь комет, дорогая,  – сказала она ласково, подвинувшись к сестре и взяв ее руку в свою. – Но ведь ты и так много помогаешь: и расчеты делаешь, и занятия ведешь.

Мейрид посмотрела ей прямо в глаза.

– О, ты имеешь в виду, что я учу детей считать? Но это каждый может, Фи, даже друг лорда Уитмора.

– Чаффи?

Мейрид отвела взгляд.

– Да, он. Хорошо бы он приехал во вторник.

Фиона прикрыла глаза, стараясь понять, отчего ее насторожил тон, которым были произнесены эти слова, потом сказала:

– О, думаю, приедет.

«И пусть только попробует обидеть тебя». Каким образом можно наказать Чаффи в случае чего, она не знала, но точно знала, что сделает это.

Лучше бы Алекс Найт не нашел их. Она понимала, что это ужасно – думать так. Ведь она видела его лицо в тот момент, когда появилась в дверях школы и он узнал ее. В нем угадывалось такая осязаемая готовность прийти на помощь и защитить, будто она маленькая девочка, потерявшаяся на ярмарке. Ведь, в конце концов, он и его друг искренне хотят помочь, хотят, чтобы их с Мейрид жизнь стала легче.

Как убедить их, что они не нуждаются в этом? Что лучшее, что они могут сделать,  – это оставить их с сестрой в покое, позволить жить в безвестности, посвятив себя звездам? Как объяснить, что она просто не вынесет еще одного разочарования? Ведь, как известно, потерять надежду хуже, чем потерять все остальное. В ее жизни было уже достаточно резких поворотов, после которых все приходилось складывать по кусочкам, забиваясь в глухие углы, чтобы выжить и помочь выжить сестре. Что еще хуже, после таких поворотов требовалась масса времени и усилий, чтобы успокоить Мейрид и убедить, что несчастья остались позади и они вновь могут спокойно жить. И вот опять из-за приезда Алекса и его друга пришедший было в равновесие мир стал колебаться.

А она сама? Сможет ли она справиться с бурей чувств, которую вызывают его прикосновения: с головокружением, горящими ладонями, до которых дотрагивались его пальцы, с потоками тепла, вызванными его поцелуями?

Как, наконец, оградить себя от связанных с ним воспоминаний, которые неожиданно подкрадываются, подобно нежному бризу, и выбивают из колеи? Она так долго сдерживала их, пыталась загнать в такую глубину памяти, из которой они не смогли бы больше беспокоить ее. В какой-то мере это удалось. И вот стоило ощутить прикосновение его руки, увидеть веселые огоньки в его карих глазах, как она вновь ощутила запах клевера и теплого дождя, как тогда. И как тогда, почувствовала щекотавшие ее шею пальцы. Она почти слышала его смех и мычание коров на расположенном неподалеку пастбище. Ее целовали и до той встречи, целовали и после: иногда она сопротивлялась, но бывало, что ей нравилось,  – однако никто и никогда не целовал ее так. И никакой другой поцелуй не вызывал в ней ничего похожего на то, что она почувствовала тогда.

Ей тогда было шестнадцать, и жизнь, которая у нее только началась, оказалась настолько новой, что в школе она еще продолжала прятать под подушку хлеб, опасаясь, что вновь не будет пищи. Она жила в комнате с еще тремя девочками, ни одна из которых совсем недавно даже не заметила бы ее, проезжая мимо по улице. В первый раз за всю жизнь рядом не было Мейрид – уехала домой, а ее поцеловал самый красивый и мужественный мужчина из всех, кого приходилось видеть. А затем ее опять отослали в школу, как будто ничего не произошло.

Это было не первым и не последним разочарованием, которое ей пришлось испытать, но именно оно оказалось самым болезненным. Ей тогда было больнее, чем даже в тот день, когда он уехал, сообщив ужасную новость о Йене.

Теперь Алекс вернулся. Но что ей делать? Как сдерживать чувства, когда он находится на расстоянии вытянутой руки? Имеет ли она право позволить ожить надежде, которая начала зарождаться в ее сердце? Надежда бессмысленна? Связанные с ней ожидания несбыточны? Беда в том, что несбыточные надежды трудно отличить от имеющих все шансы сбыться. А это значит, что ей может грозить разочарование куда более болезненное, чем все предыдущие.

Фиона вновь перевернулась на спину, чтобы наблюдать за мерцающими в холодном ночном небе звездами и рассчитывать их орбиты. В конце концов, даже если она потеряет все, звезды никуда не денутся. Они всегда будут с ней. И Мейрид всегда будет с ней. А раз так, что ей еще надо?