Смелые не умирают

Ребята испуганно переглянулись и, не сговариваясь, бросились бежать. На улице Ленина их обогнала машина «Скорой помощи». У больницы они увидели, как из машины осторожно вытаскивали носилки. На них лежал старый железнодорожник. Обезумевшими глазами смотрел он на окровавленный обрубок ноги. Валя почувствовал неприятный озноб, хотя день был жаркий. Он хотел уйти — и не мог: ноги словно приросли к земле.

…К вечеру началась мобилизация. Александр Феодосиевич отправился в военкомат и пришел только на следующий день. На нем была новая форма со скрипящим ремнем, пилотка, грубые кирзовые сапоги.

— Опять уходишь! — утирая слезы, сказала Анна Никитична.

Александр Феодосиевич не ответил. Он привлек к себе сыновей, молча гладил их головы. Всей семьей отправились на вокзал. На путях стоял эшелон теплушек. Перед ним шевелилась, голосила и плакала, пела, плясала и заливалась гармоникой толпа.

— Вы, сынки, слушайте маму, — сказал Александр Феодосиевич. — Будьте ей во всем помощниками!

Тревожно завыли сирены.

— Воздух! — закричали командиры.

Перрон моментально опустел. Над станцией, пикируя в сторону аэродрома, с воем пронеслись самолеты. Далеко за полотном загрохотали взрывы.

После отбоя воздушной тревоги мобилизованных спешно погрузили в вагоны и эшелон тронулся. Ребята долго смотрели вслед эшелону, увозившему их отца. Не знали они, что виделись с отцом последний раз…

…Каждый день радио сообщало об упорных боях, о потерях, об оставленных населенных пунктах. По городу ползли тяжелые вести:

— Слышали, наши Львов оставили…

— Немец на Ровно идет…

— Какое там Ровно, говорят, за Луцк дерутся…

— Господи, что делается! Эдак он до Шепетовки дойдет!

— Ну, нет! Остановят!

…Через несколько дней с запада в Шепетовку потянулись обозы, поезда… Беженцы сидели на крышах, висели на подножках. На вокзале день и ночь гудела толпа людей, ожидающих отправки. По шоссе и проселочным дорогам скрипели и пылили подводы и тележки, мычала скотина, беспокойно сигналили груженные доверху машины.

Беженцев окружали, с тревогой спрашивали:

— Ну, как там?

Они в который раз торопливо и сбивчиво отвечали:

— Ой, силища движется!.. Наши бьются до смерти… Да разве удержишь? Танков, самолетов сколько! Земля гудит… Неба не видать…

…Фронт стремительно надвигался. С каждым днем приближался грохот боев. И все меньше уверенности оставалось, что наши удержат Шепетовку.

Шепетовка — крупная железнодорожная станция. Со всех сторон — из Ровно, Тернополя, Проскурова, Бердичева и Новоград-Волынского — бегут к ней линии железных дорог, сплетаются вокруг нее в стальную паутину. А параллельно железным дорогам лежат удобные шоссейные дороги. Фашистское командование спешило захватить Шепетовку, чтобы быстро перебросить свои войска дальше на восток.

Наверное, никто в эти горькие дни не смог бы объяснить Вале, почему фашистские войска так стремительно продвигаются по нашей земле, захватывая один город за другим. Он упрямо не хотел верить, что в Шепетовку придут враги. Валя видел, как через город, отступая, шли на восток бойцы Красной Армии.

На них были пыльные, белесые от пота гимнастерки. У некоторых — повязки на голове, на руках. Понурые, усталые. Валику вспомнилось, как гордо шли воинские части на первомайском параде, как мощно и звонко пели они «Если завтра война…». А теперь? Валику стало обидно и горько за них. «Что же случилось? Почему наши отступают? — стучали в мозгу назойливые вопросы. — Неужели фашисты сильнее?»

…Началась эвакуация Шепетовки. На улице Карла Маркса грузили в машины мешки и ящики, жгли какие-то бумаги. Вывозили раненых из госпиталя.

Валик прибежал домой. Мать и Болеслав сидели на кухне.

— Мама, уходят все… А мы чего же?.. — беспокойно спросил он.

— Не знаю, как и быть, — озадаченно ответила Анна Никптична.

— Уходить вам надо, — мрачно произнес Болеслав. — Ваш муж в Красной Армии…

— А ты как решил? — поинтересовалась Анна Никитична.

— А чего мне? — хмуро улыбнулся Болеслав. — Мой отец репрессирован Советской властью…

— Вместе все как-то легче, — словно оправдываясь, сказала Анна Никитична.

Не знаю… Может, и я с вами.

Валик вошел в комнату, взял свой ящик и разложил на облезлой, потемневшей клеенке стола все нехитрое имущество — табели успеваемости и похвальные грамоты за пять классов, несколько книг, подаренных школой, письма отца, присланные из армии, фотографию Николая Островского, вырезанную из журнала и вставленную в ажурную фанерную рамку.

Скрипнула дверь. В комнату вошел Витя. За последние дни он похудел, осунулся. Подошел к брату, но Валя не оглянулся.

Он смотрел на фотографию: запрокинутая на подушке голова, высокий открытый лоб, впалые щеки, невидящие глаза; на груди орден Ленина. «Если бы он сейчас был жив…» — подумал Валя.

Невольно всплыли врезавшиеся в память слова из любимой книги: «Самое дорогое у человека — это жизнь…»

Валя еще ниже склонил голову. Слезы мешали ему смотреть.

— Перестань, Валик, — попытался Витя успокоить брата.

И вдруг, словно очнувшись, Валя выпрямился и торопливо стал развязывать галстук.

Витя удивленно наблюдал за ним.

— Снимай галстук! — скомандовал Валя.

— Зачем?

— Спрячем… Чтоб фашисты не трогали… А вернемся — все цело.

Витя покорно снял галстук. Валик аккуратно уложил в ящик книги, грамоты, галстуки. «Как закалялась сталь» засунул за пояс, но, поразмыслив, положил и ее в ящик. Мальчики зарыли ящик в дальнем углу сарая.

Потом Валя вернулся в комнату и заглянул под кровать. Оттуда сразу же выскочила белочка. Валя принес ее из лесу ранней весной, в первых числах апреля. Тельце и хвост зверька только начинали покрываться пухом. Валя очень привязался к белочке. И она привыкла к нему. Как только слышала его шаги, выбегала из-под кровати, прыгала на плечо и покусывала Валю за ухо. По утрам забиралась к нему на кровать. Валя кормил ее орехами, травой, сахаром, приучал есть кашу. Белочка мешала Вале заниматься, поэтому он прятал ее за пазуху, и белочка сидела там, теплая и пушистая, скребя коготками по рубахе. В последние дни мальчик совсем забыл о ней. Не до нее теперь было. И белочка, перепуганная далеким грохотом, притихла, забилась под кровать.

Валя решил выпустить белочку.

В лесу, близко подступавшем к последним домам улицы Ворошилова, Валя погладил зверька и посадил на ветку высокой сосны.

— Прыгай, пушинка! — крикнул он на прощание и быстро пошел к дому.

Ночью Валя долго не мог уснуть. В ночной тишине все отчетливее слышался грохот орудий.

Валя посмотрел на темный вырез окна.

Деревья в саду казались черными. Валя подумал о белочке: «Страшно ей, наверно. Привыкла дома жить», — и представил себе голодную белку, вздрагивающую от грохота в ночном лесу.

Рано утром, когда Витя (сегодня была его очередь) погнал на пастбище корову, Валя прихватил два куска сахара и отправился в лес, к высокой сосне.

— Белинька, белинька! — громко позвал он.

Но белки не было. Валя пошел дальше, надеясь, что белка узнает его, спрыгнет на плечо. И вдруг в глубине леса мальчик заметил четырех милиционеров. Он и сам не мог понять почему — машинально спрятался за ствол и стал за ними следить. Уж очень неожиданно было увидеть их здесь, в лесу. Да и странные какие-то. Воровато оглядываются по сторонам, а форма на них новенькая, необмятая. Валя смотрел во все глаза. Что они там делают? Склонились над бумагой, и один из них — видимо, старший — говорит и указывает в сторону города и Славутского шоссе.

«А вдруг?..» — мелькнула догадка.

Прячась за деревьями, Валя выбрался из лесу и во весь дух пустился бежать по улице Ленина. Из ворот больницы выходили несколько военных. Валя кинулся к ним:

— Там, в лесу… шпионы! Бежим, я покажу.

В лесу завязалась перестрелка. Один из «милиционеров» был убит. Трех остальных разоружили и связали. Они оказались немецкими парашютистами-десантниками, заброшенными в Шепетовку для порчи связи.