Страница 51 из 64
Он преуспел в том, и в другом, и в третьем.
Начальника миссии генерала Б.П.Мансурова он высмеивал в едких карикатурах – ими полнился его дорожный альбом, который он не таил от окружающих. Приятелю, который на него настучал, Мечников влепил пощечину, вызвал его на дуэль, из миссии его уволили.
Устроившись торговым агентом в какую-то русскую компанию, он продолжал «смотреть мир», путешествуя по Балканам и Ближнему Востоку. Потом порвал с компанией и уехал в Италию. Оттуда писал родителям: «Теперь я определенно знаю, что создан быть только художником. И никакие силы мира не заставят меня покинуть родину Тициана»[90].
Однако Тициану он изменил с… Джузеппе Гарибальди и его тысячей отчаянных молодцов. В Италии шла борьба за независимость и объединение страны. Лев Мечников в стане борцов за правое дело.
«Как пишут итальянские историки, “командуя артиллерийской батареей в битве при Вольтурно 1 октября 1860 года, лейтенант Мечников успешно отражал атаки неаполитанской пехоты, а когда кончился боезапас, поднял гарибальдийцев в контратаку, но был сражен осколками вражеского снаряда”. Его выходили французские врачи, которых нанял Александр Дюма, ставший Мечникову другом»[91].
На фоне приключений хромоногого беса романы Дюма выглядят скучными бытовыми хрониками.
Как только в Италии воцарился мир, Лев Мечников переехал в Швейцарию, познакомился с Герценом и Бакуниным, вступил в Первый интернационал – в секцию анархистов.
В Россию ему путь закрыт: в секретных депешах его характеризуют «республиканцем, красным, опасным человеком». Зато в ведущих российских журналах, под разными псевдонимами, нарасхват идут его корреспонденции, рассказы, повести, статьи.
Гонорары, однако, приходят нерегулярно, они мизерны. А у него семья: жена и удочеренная падчерица. Жить все труднее, грозит нищета. Как быть?
Лев Мечников не из тех, кто терпеливо распутывает гордиевы узлы, он их рубит сплеча. Новое дерзкое решение – освоить японский язык и ехать в Японию! Через полгода он в Токио: преподает русский язык, общается с японцами из разных слоев общества, ездит по стране, вбирает впечатления, собирает сведения о географии, истории, экономике, политическом устройстве, бытовой жизни народа. Результат двухлетнего пребывания в Стране Восходящего Солнца – труд объемом в 700 страниц: «Японская империя».
Туберкулез легких заставляет Льва Мечникова вернуться в Европу. Но не обратным путем – это неинтересно! – а через Тихий океан в Сан-Франциско; оттуда по железной дороге – в Нью-Йорк; оттуда через Атлантику, завершая кругосветное путешествие. По пути заканчивает монографию о Японии.
Вернувшись в Женеву, Лев Мечников познакомился со знаменитым географом и убежденным революционером-анар-хистом Элизе Реклю. Реклю тоже изгнанник, но не из России, а из Франции. И путешественник, объехавший, точнее сказать, обошедший на своих двоих полмира.
Неутомимый труженик и блестящий стилист, Реклю издавал ежегодно по толстому тому «Всемирной географии» – 19 томов за 20 лет! Он помог Льву Мечникову издать «Японскую империю», а тот помогал в подготовке томов «Всемирной географии».
Стараниями друзей и особенно Реклю Лев Мечников становится профессором географии и статистики Лозаннского университета. Параллельно с чтением лекций он пишет книгу «Цивилизация и великие исторические реки».
Она и станет его главным научным трудом.
Чахотка исподволь подтачивала силы, в 1888 году пятидесятилетний Лев Мечников скончался. В прочувствованном слове над могилой друга Элизе Реклю сказал: «Смерть не полагает конца его предприятиям и стремлениям. Он живёт в памяти своих друзей, а его идеи живут в жизни потомков».
В год смерти Льва Мечникова Николай Вавилов был младенцем. Но почти через 30 лет Лев Ильич ожил в его вступительной лекции на Саратовских курсах. Вавилов вдохновенно рассказывал о книге Мечникова, в которой проводилась идея о трех периодах развития человечества и его культуры.
Первым, в представлении Мечникова, был речной период, когда на берегах великих рек процветали земледельческие цивилизации древности: Месопотамская, Египетская, Китайская, Индийская… Второй период он назвал средиземноморским: отдельные изолированные цивилизации вступили в контакт друг с другом, что наиболее характерно для стран Средиземного моря. Третий, океанический период, начался с открытия Америки и налаживания регулярных связей Европы с Индией и Китаем; он, по мнению Вавилова, был далек от завершения.
Николай Иванович полностью солидаризировался с взглядами Льва Мечникова.
Через несколько лет он выступит с их пересмотром: дополнит три периода четвертым, наиболее древним, который в системе Мечникова следовало бы поставить первее первого. Вавилов еще не подозревал, насколько существенны будут его коррективы, но с уверенностью говорил, что «ботаник может поправить историка и археолога».
«Культура поля идет всегда рука об руку с культурой человека» – такова основная идея его программной лекции. Древние земледельческие цивилизации, изолированные друг от друга, могли вводить в культуру те растения, которые имелись в местах их обитания. Великие цивилизации доколумбовой Америки не знали пшеницы. Древние инки, майя, ацтеки, достигшие изумительных высот культуры до прихода европейцев, не ведали вкуса простого пшеничного хлеба! Точно так же обитатели Старого Света не имели понятия о картофеле, табаке, томатах, подсолнухе, кукурузе.
Человечество вступило в такой период, когда пшеница стала господствующей культурой Североамериканского континента, а картофель широко возделывается в Европе. Но Вавилов убежден, что процесс переселения сельскохозяйственных культур только начинается и идет стихийно. Никто еще не доказал, что в таком-то районе наиболее рационально выращивать такие-то растения. Более того, никто еще не выявил, какими растительными ресурсами реально владеет человечество. «Но и теперь ясно, что через 100–200 лет настоящий состав культурной флоры многих стран изменится существенным образом».
Чтобы это могло произойти, нужна всемирная перепись сортов культурных растений. Не только родов и видов, но сортов! Надо собрать сорта со всего света. И хранить не засушенными в гербарных шкафах, а живыми, ежегодно высеваемыми, с тем чтобы всесторонне исследовать реальную ценность каждого сорта.
Такова задача, которую Вавилов сформулировал в сентябре 1917 года в своей вступительной лекции на Саратовских курсах. Она стала программой работы всего исследовательского коллектива, который он создаст и возглавит. Сегодня, через сто лет, она остается программой научных учреждений многих стран мира.
Он поднимался на кафедру всегда энергично, как-то весело.
Развешивал карты и образцы растений, клал стопку книг – и перед слушателями открывался мир далеких странствий и глубоких закономерностей жизни. Ограничиваться азами, элементарными истинами? С первых занятий на Высших Голицынских курсах он отверг такую «методику». Но тогда ему не удавалось доходчиво объяснять новейшие научные идеи. А теперь стало удаваться! Может быть, потому, что тогда он растолковывал чужие идеи, а теперь – свои?
В начале 1918-го Саратовские высшие сельскохозяйственные курсы были преобразованы в Институт, в конце года Институт стал факультетом Саратовского университета.
Преподаватель Вавилов становится профессором. Обстановка его жизни и работы от этого не меняется, а то, что происходит в стране, меняет ее к худшему.
Семнадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый годы. Гражданская война, разруха, голод. Зарплату то и дело задерживают, а когда выдают, то оказывается, что на нее нечего купить: галопирующая инфляция превращает заработанное в бумажную труху. По железнодорожным артериям, забитым переполненными составами, смертоносным ядом струится тифозная инфекция. Вавилов то и дело окунается в эту душную, отравленную атмосферу: ему часто надо бывать в Москве по делам кафедры и по семейным делам, которые то и дело взрываются неурядицами. Отец твердо решает бежать из Совдепии, мать так же твердо решает остаться с детьми. Брат Сергей на фронте, пишет нерегулярно. В феврале 1918 года он попал к немцам в плен. К невероятному счастью для него, пленивший его офицер оказался физиком. Они проспорили ночь о новой теории света Макса Планка, а утром немецкий офицер не заметил, как пленник исчез из-под стражи – не исключено, что сам и устроил побег. Об этом стало известно позднее, а пока редкие письма Сергея держат семью в напряжении.
90
Аксентьев С. Две судьбы, разделенные двумя веками // Наука и жизнь. 2008. № 1.
91
Там же.